Живым не брать
Шрифт:
Рыбаку на вид было лет шестьдесят-семьдесят, но выглядел он достаточно свежо и бодро. Он окинул взглядом Макса и удивленно спросил:
— Что ж ты, касатик, гуляешь босиком?
Макс виновато улыбнулся.
— Так уж вышло. Оторвалась подметка, я башмаки и выкинул.
— Сколько ж ты босиком прошел?
— Даже не знаю. Может километров пятнадцать.
— Ладно, присаживайся к огоньку. Что-нибудь придумаем. У меня вроде в котомке кроссовки есть. Важно чтобы размером подошли.
— Не беспокойтесь, я перебьюсь.
— Как же это ты в наших краях оказался, солдат?
В вопросе угадывалось не подозрение,
— Спецназ. — Макс держался спокойно и уверенно. Старик был на берегу один и бояться его не приходилось. — Тест на выживание.
— Это как? — спросил старик. — Когда я срочную тянул, такого не было.
— Очень просто, отец. Выбросили нас в тайге с вертолета. Каждому дали свой маршрут. Задача — выйти к железной дороге.
— А-а, — протянул старик. — Видел я давеча тут вертолет. Еще подумал, что он тут кружит…
Сердце Макса тревожно сжалось: неужели это ищут его? Выходит, надо быть поосторожней.
— Значит до железки, — старик задумался. — Сколько ж это тебе телипать?
— Уже вторые сутки иду, — Макс на всякий случай сократил срок своего похода, чтобы не вызвать каких-либо подозрений.
— А как питание? Когда я служил, солдату горячее было положено ежедневно три раза.
— Спецназ, — повторил Макс ключевое слово. — На выживание — это значит на подножном корме.
— Какой же корм в тайге?
— Жить захочешь — найдешь. Змея, мышь…
— Тьфу ты! Как же можно мышь съесть?
— Жить захочешь — съешь. Важно дать ей остыть, чтобы со шкуры блохи и всякие насекомые поуходили.
— Сынок, а если я тебя покормлю? Это не нарушит ваших правил?
— Ни в коей мере. — Макс поощряюще улыбнулся. — Спецназ. Это значит обязан выжить, а уж как — командиров не касается.
— Я сейчас, — старик оживился. Полез в вещевой мешок. Достал полкирпича черного хлеба. Положил на банку, нарезал кусками. Потом вынул брусок сала, завернутый в белую тряпицу. Нарезал. Предложил. — Забей-ка, сынок, пыжа для начала. Червячка замори. А я пока ушицу сварганю.
— Да вы не беспокойтесь, — со скромностью, на которую был способен, сказал Макс. А сам, сдерживая дрожь в руках, положил шматок сала на хлеб и впился в него зубами. Подумал почти с нежностью: «Мне бы такого батю».
Что и говорить, родной батя у Макса был тот еще. Невысокий, жилистый, дерганый. Сам лысый, но лицо всегда выглядело сине-черным от мгновенно выраставшей щетины — брей её, не брей. Мужики в поселке звали Андрея Северьяновича «сучком». Но не от сучки, а от сучка, поскольку даже видавших виды сибиряков он поражал своим инструментом детопроизводства, который более походил на черенок малой саперной лопаты, чем на живой орган. Мужики старались попасть в баню в час, когда туда приходил Северьяныч: увидеть такое и охнуть от изумления все равно, что столичному театралу сходить на премьеру с любимым актером. Чтобы потом рассказывать любопытным об увиденном и ребром левой руки на локтевой кости правой отмерить фантастические размеры: «Во! Не видел бы сам — не поверил!»
Отцу его сучковатость доставляла одни неприятности. Мать ложиться с ним в постель отказалась сразу после рождения Максима. На упреки отца отвечала коротко: «Мне в инвалидки писаться не хочется». И они развелись, хотя в силу неразрешимости квартирного вопроса продолжали жить в одной квартире.
Стараясь снять с себя печальное заклятие воздержания,
Дама, которую пригласил отец, была веселой и до общения с мужиками охочей. Она с удовольствием приняла участие обязательной разогревочной прелюдии — с отцом они под строганину усидели бутылочку перцовки, подогрели желания и были готовы начать игру по серьезному. Но в самый ответственный момент дама углядела козыри отца и насмерть перепугалась. Она вывернулась из его рук, вскочила с постели.
— Погоди чуток, я в туалет.
Поскольку туалет типа сортир, как это предусмотрено правилами жизни в бараке, находился на улице, дама оделась и вылетела из комнаты. Почти час отец, томясь от неосуществленного желания, тщетно ждал новоявленную подругу. Потом забеспокоился. Он оделся и пошел на поиски. Не нашел. Расстроенный постучал к соседке.
— Кто? — спросила та из-за закрытой двери.
— Тата, это Чикин. Сима пропала. Вышла и её нет…
— Она у меня, — сообщила соседка. — А ты, Северьяныч, иди, иди.
— Пусть Сима выйдет.
— Я сказала — иди. Ты что, барбос, уконтропупить бабу решил? Она вон до сих пор дрожит от страха. Иди, иди…
Вскоре отец покинул поселок. Он завербовался в железнодорожную бригаду, ремонтировавшую пути Сибирской магистрали. Рабочие бригады обитали в товарных вагонах, переоборудованных под жилье. Основной контингент составляли женщины. Отец надеялся, что в обширном море холостячек и вдов он легко найдет кого-то для разрешения своих сексуальных проблем. Но уже через несколько месяцев по всей магистрали при появлении Сучка шел тревожный шорох: убивец приехал. И даже самые любопытные поплотнее затворяли двери — не ворвался бы.
Потом какие-либо вести об отце в Красноборск приходить перестали, и он исчез. Память о нем осталась только в воспоминаниях мужиков, в которых сучок выступал Гераклом половых подвигов.
Главную роль в воспитании Макса сыграла бабушка Пелагея — некогда дородная, но к старости исхудавшая старуха с бельмом на левом глазу. Была она патологически жадной, о чем знали все соседи и потому никогда не обращались к ней с просьбами, даже если нужно было позычить всего щепотку соли.
Все свое добро, накопленные за долгие годы (бабка никогда не выбрасывала даже старые тряпки) она хранила в старинном большом сундуке, обитом для прочности железными полосами. В проушинах сундука красовался амбарный замок, весом килограмма на три. Обороняя богатство, старуха спала только на своем сундуке.
Максимку бабка любила. Когда он приходил к ней, она доставала из заначки ключ, длинный, с большой фигурной бородкой и открывала сундук. Потом запускала руку в его таинственную глубину, шарила там и извлекала на свет конфетку — подушечку, липкую, утратившую форму. Совала в ладонь внучку. Конфета всегда пахла нафталином и мышами, как потом понял Макс — типичными запахами бедности.
Получив сладость, Максимчик сразу зажимал её в кулаке. Этому его научила бабка. Поскольку уроки были наглядными, они крепко запомнились пацану.