Живый в Помощи(Записки афганца 1)
Шрифт:
— Жи-ы-и-ить хочешь?… Вижу… Очень хочешь! Дочь есть? Сын? Мама-папа есть? Есть. А жена-красавица ждет? Очень ждет!!! Да-а-а-а?
Некогда славянское лицо вопрошателя существовало какой-то двойной жизнью. Оно еще физиологически жило в прежнем бытии, произнося русские слова, а душевно уже полностью переродилось на чужеземный лад. Это невольное внимание капитана к игре его лица мусульманский неофит-соблазнитель истолковал, как пробудившийся интерес русского воина к спасительной зацепке выживания любой ценой. Столь же по-азиатски сладко он продолжил:
— Шанс тебе начальник дает. Домой отпустить хочет. Нужен пустяк…
Жирный «дух» в странном безпокойстве притянулся к лицу русского. Сергей вновь отсутствовал. Русский был вне беды. Вне здешних событий. Переводчик в ожидании на мгновение заерзал:
— Ну, толкни ногой. — его голос уже терял сладость и прибрел едкие нотки.
— Они ведь трупы, — доходчиво пояснял он, — они уже подохли. Толкнешь и жену потом увидишь. А хочешь, с нами будешь… Уважаемым у нас будешь.
"Дух" нависал справа, а "душок"-интеллигент слева. Напрягая волю Сергий сделал шаг к яме, к своим товарищам. Еще один. Спутники несколько воспряли, хотя по лицу Сергия ничего понять не могли. Он сделал еще шаг и закачался. Они его как то даже услужливо поддержали, мягко подталкивая вперед, приглашая сделать еще один, последний шаг. Капитан не двигался. Этих двоих, да и всю толпу вновь начинала разбирать злость.
— Ну?! Русский?!.
От согласного кивка его головы «духовскую» кучу качнуло. Гортанное:
— Ха-а-и-и!… — взорвало воздух и вновь повисла звенящая тишина, чуть подмешанная крысиным писком.
Толпа в особой духовной жажде сузилась к русскому капитану и мученическим телам его подчиненных. Крысы клубились в яме в два-три слоя, деловито переползая друг по дружке или суча лапами по глиняным стенам их вместилища. В следующую секунду толпа онемела. С криком:
— Ма-а-ма! Мам-ка-а! — Сергий воздел на уровне плеч руки и… все. Толпа отпрянула.
На краю громадного крысятника лежали два изуродованных тела русских солдат, но там не было ни капитана, ни интеллигента, ни заросшего щетиной «духа». Из ямы взвился хриплый рев нечеловеческой боли, хрыканье сотен челюстей и почти младенческий визг этих странных животных, и еще треск пожираемой плоти и мелких костей. Все еще не верящие в случившееся нелюди вперились в дымящееся живой кровью дно, в окно преисподней, где куча четырехлапых черных гадин жадно вгрызалась в человеческую плоть. Упоенные кровью животные стали бросаться друг на друга, и злейший мстил смертью слабейшему. Над ямой повисло тошнотворно-сладкое марево смерти.
Через несколько минут пиршество кончилось. Два дочиста обглоданных скелета, трупы десятков крыс и почти нетронутое тело русского капитана, который, видимо, умер от перелома позвоночника и болевого шока.
На «Чайке» в бой рвались все как один. Из госпиталя выползли даже лежачие. Но только восемь «бэтээров» с лучшими из лучших, со злейшими из презлых, взревев двигателями, колонной ушли с конкретной задачей каждому. Две с лишком сотни оставшихся на «Чайке» бойцов, рвавшихся идти с освободительной ратью, приказами и руганью командиры загнали за КПП на территорию гарнизона.
На выявленную базу душманов выходили с пяти сторон в зловещей тишине. «Бэтээры» заглушили в ложбине за несколько километров. Зависшее на закате солнце не торопилось избежать созерцания торжества справедливости. И даже обнаружившая десантников за сотню метров до базы «духовская» засада уже ничего как щит не решала. Банду рвали на куски голыми руками и вырезали ножами без единого выстрела. С сомкнутыми губами, со стиснутыми, зубами, с гортанным сипом на выдохе:
— Хак!..Хак!..
Шакалов-нелюдей рубили прикладами, рожками автоматов, саперными лопатками. Их втаптывали в землю, крушили им ребра и черепа. Вскоре к базе подошли и затаившиеся «бэтээры». Через полчаса все группы сомкнулись на главной площадке «духовской» базы, в центре которой располагался крысятник. У русских легко ранены были двое. Тушами дохлых «духов» была завалена вся площадь. Несколько избитых служителей восточного ритуала жались вплотную друг к другу подле сатанинской ямы. Их крупно лихорадило. На них вроде бы не обращали внимания. Видели только тела двух наших ребят на краю ямы и лежащее навзничь тело капитана вокруг которого сонно клубились жирные туши черных арычных крыс, каждая величиной с персидского кота.
Автоматчики выпустили несколько магазинов по животным-людоедам. В яму опустили несколько досок и лестницу из погреба. Нашедшиеся сами собой добровольцы обмотали руки тряпьем, руки и ноги густо облили соляркой, чтобы отпугнуть оставшихся после расстрела живых крыс, обвязались веревками и без опаски, без брезгливости спустились на дно ямы. Они бережно извлекли изуродованное тело русского воина Сергия.
Лестницу и доски убрали. И только после этого как бы невзначай «заметили» кучку испуганных бандитов.
— Кто организатор?! Зверье! Кто рвал на куски моих ребят?!
"Духи", впившись стеклянными от ужаса глазами в Батю, лязгали зубами. Десантника самого трясло, но он изо всех сил сдерживал предательскую дрожь: перед его взором были истерзанные тела рядового, сержанта и капитана.
— Кто выдаст зачинщика оргии, обещаю живым сдать в ХАД.
Слова звенели в вечернем воздухе дамасской сталью. «Духам» перевели.
— Времени у вас одна минута. На шестьдесят первой секунде при невыполнении приказа всех сожгу в крысятнике.
Опять заговорил переводчик. Батя взглянул на часы. Через десять секунд «духи» вытолкнули из своей среды двоих неистово забесновавшихся и орущих собратьев.
Оба повалились на землю и с истинно восточной церемонностью, извиваясь, поползли к ногам русского командира. Они визжали, тыкали друг в друга пальцами, указывая, кто же виновнее. Не доползли. Сгорели заживо расстрелянные из ракетницы.
Оставшихся четырех «духов» обмотали тряпьем и обвязали дохлыми крысами. Четыре кулька привязали к машинам и медленно отволокли в ближайшее подразделение ХАДа. Доставили живыми. Батя слово сдержал.
Гарнизон был мертв о горя. Триста человек плакали не шевелясь, не разжимая зубов. На трех плащ-палатках несли русских мучеников.
Три русские мамы разрешились с бедой каждая по силе своей душевной стойкости.
37-летняя мать, сросшаяся во едино с могильным крестом мученика Анатолия, не дала себя увести на поминки. Утром на кладбище у односельчан захолонули от ужаса сердца: они увидели восьмидесятилетнюю совершенно седую старуху с навсегда потухшим взором.
Сержантская мать на девятый поминальный Петров день, с вечера помыв своих младших деток, уложила их спасть. Когда чада уснули, тихо прикрыла за собой дверь дома. В обед следующего дня соседи обнаружили ее повесившейся в хлеву и бережно извлекли из петли.