Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор...
Шрифт:
В его полку вечерняя поверка длилась всегда долго, потому что, помимо живых, зачитывали имена и тех мертвых, как живых. Он лично писал письма их родителям, не часто, но поздравлял с Новым годом, с 23 февраля, 9 Мая и... днем рождения погибших сыновей. Ах, как это было нужно родителям! Их 18-летнего сына помнят в полку. Помнят. Полковник имел Честь. И его Честь, весом в офицерские звездочки, перевешивала искусственную честь, "как крыло мухи", честь многих золотопогонных офицеров из верхов.
"Десантник в авторитете" знал, что война без потерь даже при физически целых подчиненных не бывает, и от этого по-человечески прощал многим жизненные и должностные грехи. Даже нередко выпивки и драки, когда народ порой выпивал "за здоровье" до
Не прощал только микропредательство, влекущее трагедию и бесчестие. Он там, за ленточкой, однажды простил молодого лейтенанта, честно признавшегося в трусости, из-за которой был ранен рядовой десантник. А полгода спустя этот лейтенант закрыл собой двоих рядовых. Ребята остались живы, а взводный уехал домой почитаемым в полку безногим героем. Досрочно. Весь полк помнит тот животворящий случай, когда 12-летняя девочка с мудростью пожилого человека, пришедшей от беды, отказалась от помощи взрослых, оставшись в своей скромненькой комнатке в офицерском общежитии с четырехлетней сестренкой, говоря тихо взрослым:
— Вот папа с мамой приедут — а нас не будет.
А малютка застенчиво показывала всем любимую куклу Машу, называя ее мамой, добавляя:
— Тихо. Мама спит.
Их мама Валя тогда умерла от сердечного приступа, получив бестактное, не от большого ума составленное письмо о смерти мужа. Детей, конечно, пригрели. Тогда Андрей Иванович пронзительно осознал, что при любой любви со стороны без родителей все одно — везде чужбина. Его так уважали подчиненные, что за право пойти с ним в разведку стояла очередь. Он детально, скрупулезно и от всего сердца говорил о своих ошибках после боя. От этого к нему тянулись, и этому учились у него.
Однажды кто-то, попытавшийся подтрунить над ним, был резко осажен. В одно время из-за частых тяжелых боев получилось так, что замена в его роте произошла не очень продуманно: вместо обученных солдат в роте стало больше вновь прибывших. Тогда на ряд разведвыходов пошли, в основном, одни офицеры. На ротного некоторые странно посмотрели, а он поклонился мысленно своим взводным лейтенантам, ставшим вдруг настоящими командирами, и сказал, что если ребятишки необученные разом полягут, то он ничем не сможет оправдаться перед их матерями: "Пока этих не подготовлю — буду ходить на разведвыходы сам". Как-то во время операции ему в плен попал американец. Его, Андрея, измочаленные, прокисшие, серые от пыли, но крепкие и даже не раненые пацаны, расхлеставшие вдесятером небольшой ослиный караван с "духами", перевозивший героин из Пакистана в Иран, несколько минут не могли сообразить, кто перед ними — этот стучащий зубами и трясущимися губами пленный, у которого от желудочного озноба даже не соединялись в кулак пальцы.
— Командир, это не "дух". "Духи" так не сдаются,— моментально сделал свой вывод переводчик.
И вдруг дошло...
— Так это ты — американская рожа?!
Пленный, мгновенно поняв, что его жизнь по сроку защелкала секундами, сделал то, что может только сделать сущность, с рождения ошивающаяся у статуи своей свободы. Сидя от бессилия на заднице, глядя бусыми коматозными глазами сразу на всех, долго и судорожно щупая карманы, он, наконец, протянул Андрею... чек на три тысячи долларов! Пять минут спустя группа, плюясь, скоро топала к дому. На камнях, в общей куче с восточными работодателями валялся "цивилизованный" представитель Нового Света с одной половиной линкольновской квитанции, вбитой в рот, а с другой — в то место, откуда исходит их подлинный дух.
— Что ж таких дешевых сюда посылают? Или нас не ценят?.. — окая, недовольно бурчал всю дорогу солдат.
...Полковник Андрей Иванович, стоя тогда на трибуне с графином перед сотнями пар глаз, осознал, что земная война вечна. Было такое ощущение, что сейчас самопроизвольно с его уст сорвется всем известная его фраза:
— Выход через два часа. А сейчас всем написать письма родным. Последние письма близким на случай смерти. Потом, если что, их писать будет некому. И обязательно в конце требовал дописку, где ты хочешь быть похороненным. Они хранились у командира до момента гибели.
Сегодня, после десятиминутного разговора с генералом из штаба округа, полковник почувствовал ту растерянность, которую испытывает студент на экзаменах, увидев, что взял не тот билет. Не тем билетом была начинающаяся война с теми, кого он по сию минуту защищал и должен защищать далее. Он силился определить курс стремительно меняющейся политбюрошнокпссной политики, благодаря которой брат пошел на брата, государства средь бела дня стали переносить забор от своего огорода подальше, расширив свой участок, затоптав урожай соседа, не ими посаженный. От прозрения пленочка, до сих пор закрывавшая его глаза, сползла и позволила увидеть, что верхи не то не хотят, не то не умеют управлять по-старому, а потому таскают друг друга по кремлевским коридорам за космы, а кого — за остатки от них. А низы на окраине страны, здесь, за забором его части, не хотят жить по-старому. Он еще молчал с минуту, решая, куда военному податься. Это не было паническое состояние. Он просто терпеливо и осторожно нащупывал единственно правильную дорожку мудрости. Благодаря усилиям "верхов" дорога, по которой он так долго шел уверенно, стала превращаться в сплошные колдобины.
С той поры хорошо осведомленный местный сельский люд стал избегать слишком откровенных разговоров при встречах, а, случайно столкнувшись, спешили увернуться от него, не договаривая, на что у командира полка постоянно была горечь и досада. Но однажды, перепрыгнув через стену гордыни, эти же час назад отворачивавшиеся люди скопом, лебезя, примчались к десантникам за помощью. В деревне вновь появился тиф. Вспышки его случались и раньше, но этим летом он вспыхнул в небывало пугающих размерах. Примчавшуюся делегацию азербайджанцев возглавляли двое сельских старейшин, вокруг них — несколько десятков молодых и в возрасте людей с чуть приоткрытыми ртами, бегающими глазами. Они старались всунуться во все происходящее сразу. Стоило кому-то из офицеров-десантников выйти к нимиз дверей КПП для какого-либо уточнения, как собравшиеся, отталкивая и перебивая друг друга, пытались оказаться в центре переговоров. В ответ на это офицер, зная местные обычаи, довольно спокойно, не прерывая неторопливого разговора со стариками, хлестко, кулаком, раздвигал любопытные головы, чтобы видеть лица делегатов-старейшин. Вокруг толпы с вороньим гвалтом носилась стая ребятишек, и невозможно было определить ни пол их, ни возраст.
Тиф выкосил горное селение и пополз дальше. Полковник не вспомнил обид, помог азербайджанцам всем, чем мог, без потерь для гарнизона. Страшную болезнь прогнали в сторону Турции, многих больных за месяц-полтора поставили на ноги. В селении вместе с дустовой вонью появились три новые улицы: Холерная, Гепатитная и имени Тифа. У Ленина на куцей площади отвалилась указывающая доселе нужную дорогу правая рука и колхоз "Путь Ильича", оттого что не знал, куда теперь идти, заблудился.
После того, как все относительно успокоилось, старейшины, вновь оказываясь с полковником лицом к лицу, узнавали его с трудом.
Командир полка вместе с начальником особого отдела гарнизона изложили насторожившие мужиков и пугающие баб факты. Чекист — смелый мужик, рассекретил такие факты, о которых офицеры предполагали с затяжелевшим сердцем. Он зачитал буквально следующее:
"...К братьям-мусульманам обращается Фронт освобождения Азербайджана... Газават против российских агрессоров... Священная война... Варварская русская империя... Мы потеряли из-за них все национальные обычаи, национальную гордость... Мы создадим свой свободный Азербайджан... Со своей армией... Мы придем и разрушим российские законы... Пока мы вместе, поставим мир на колени у наших ног, а это неплохая собственность!.."