Жизнь №2
Шрифт:
Я не поверила ему. Опустившись назад на твёрдый пластмассовый стул, я проводила взглядом Закари внутрь кабинета доктора и, как только дверь кабинета захлопнулась, нервно поджала свои почти полностью утратившие цвет губы. Десять лет назад другой доктор, более молодой и менее опытный, подобным тоном вызывал меня в свой кабинет, желая поговорить о Геральте. Он тоже просил не беспокоиться перед тем, как выдал мне ужасное… Бессердечно ли это? Говорят, что это просто профессиональная черта… Черта, которую не хотелось бы переступать, как будто придвинулась к моим ногами и стукнулась о носки моих всегда начищенных черных туфель без каблука. Я начала делать то, чего доктор попросил меня не делать – переживать. Сразу же сняла с плеча повязку – люди, которые удерживают свои конечности при помощи вспомогательных средств, всегда выглядят и даже являются в какой-то степени беспомощными. В моём случае всё ещё хуже, ведь в дополнение к обожжённой руке я ещё и старуха. Но я, конечно же, не беспомощна. Ни в какой степени.
Стоило нам с Закари выйти из больницы и оказаться в тёплых лучах июньского солнца, как моё переживание растаяло. Бдительность – то, что с возрастом тает так же неумолимо, как физическая сила.
Глава 2
Я выросла в очень хорошей, любящей семье адвоката Райана Армитиджа и домохозяйки Опры Армитидж. Появилась я у них, когда матери было тридцать, а отцу шел тридцать пятый год. Из нас сразу же получилась замечательная семья. И всего-то у нас всегда было вдоволь: и любви, и уважения, и денег.
Мои родители были кареглазыми шатенами, но ни на одного из них я не была по-настоящему похожей. Моя кожа, на фоне их загорелой, всегда отливала белоснежностью, мои волосы были черны, словно смоль или вороново крыло, как любила говорить мама, мои глаза имели странный цвет, сочетая в себе смесь синего и зеленого оттенков. Хотя оба мои родителя и имели весьма симпатичные внешние черты, многие наши знакомые никак не могли понять, в кого именно я пошла своей красотой, что порой сильно расстраивало мою маму. Она была убеждена, что мои губы похожи на её, а мои от природы укладывающиеся лёгкими волнами волосы достались мне от отца. Она могла бы быть правой, но не была. Внешне я действительно не была на них похожа. Иное дело внутренне – мы мыслили и чувствовали в унисон. Такой гармонии, какая была у меня с родителями, кажется, вообще не существует между детьми и их родителями, а значит, её можно назвать необыкновенной или даже чудесной.
Так как я была единственным ребёнком в семье, мама все свои силы вкладывала в то, чтобы на благодатной почве достатка не вырастить из меня избалованного и эгоистичного ребёнка, какими росли многие единственные дети её многочисленных подруг. Она прививала мне сочувствие к ближним и любовь к окружающему миру, которые у меня, по моим внутренним ощущениям, и без того были врождёнными, а так как мама неустанно культивировала во мне мои положительные врождённые качества, в итоге с возрастом я столкнулась с проблемой психологического характера, которую осознала лишь с полным поседением собственной головы – чрезмерная эмпатия во многом определила мою жизнь.
Наш дом был просторным, двухэтажным, с двумя комнатами для гостей, которых у нас всегда было много, с выбеленным дощатым фасадом, со всегда несвоевременно подстриженным газоном и с лепными клумбами у крыльца, заполненными маргаритками, фиалками и ромашками. В таком просторном доме, наполненном солнечным светом и особенным уютом, кажется, нельзя было не завести детей или домашних питомцев, а лучше и тех, и других.
У нас всегда было много домашних питомцев, всех обязательно по паре, чтобы не допускать одиночества: канарейки в большой угловатой клетке, объёмный круглый аквариум с золотыми рыбками, ещё один, только прямоугольный и более просторный, аквариум с черепашками, и пара морских свинок, которым был отведен целый чулан под лестницей. Родители начали обзаводиться зверинцем ещё до моего рождения. Таким образом они – или, быть может, только мама – пытались абстрагироваться от мучившей первое десятилетие их брака проблемы бесплодия, которая в итоге благополучно разрешилась моим появлением.
Я всегда хотела себе собаку. Это желание жило нереализованным на протяжении целых шестидесяти пяти лет моей жизни. Самым первым препятствием к осуществлению детской мечты стал почти панический страх мамы, который она испытывала даже перед маленькими собачонками. В детстве её укусила за щиколотку соседская австралийская овчарка, у которой она взяла щенка, даже едва заметный шрам на щиколотке остался, так что о желанной собаке я могла позабыть до совершеннолетия, но я не позабыла и после.
Через животных родители прививали мне не только любовь ко всем живым существам, но и аккуратность, и терпение, и много других важных для человеческой души качеств. Обо всех питомцах заботились я и мама. Когда мы теряли кого-то из них, что всегда происходило по причине старости, мама расстраивалась настолько, что могла хандрить долгие недели.
С самого детства я хорошо ладила с людьми и хотя предпочитала не находиться в самом центре внимания, всё же всегда оказывалась впритык к бурлящим событиям. Моё общество нравилось людям, моё мнение всегда имело вес, с малых лет мои ровесники бессознательно тянулись ко мне, словно чувствовали во мне не только уверенность, но и способность не осудить и не обидеть нарочно. В детстве, юности, а затем в молодости и в пожилом возрасте у меня было много хороших подруг и друзей. Десятки людей интересных, странных, мыслящих, чувственных, чудаковатых, глубоких, ярких – разнообразных… Никого из них уже нет в живых. Свою последнюю хорошую подругу – Минерву Мод Таккер – я потеряла два года назад. Она скончалась в возрасте семидесяти девяти лет. Самого же главного моего друга у меня нет уже целое десятилетие.
Со своим будущим мужем я познакомилась за неделю до своего семнадцатилетия. Геральт Армитидж был на целых десять лет старше меня и являлся сыном сестры моего отца. Моя тётка, Корнелия Армитидж, была на три года старше папы и была непростой, в хорошем смысле этого слова, женщиной. Она поздно вышла замуж – ей было двадцать шесть, а столь невнушительный по меркам текущего века возраст в прошлом веке считался весьма серьёзным для незамужней девушки. Сразу после замужества она переехала из Вермонта в Атланту, где уже спустя год родила своего первого ребёнка – мальчика назвали Геральтом. Отца Геральта я видела только на фотографиях: красивый, высокий, статный брюнет с сияющими глазами и ослепительной улыбкой. Внешне Геральт был его точной копией, но внутренне пошел в свою мать, которая на фотографии рядом с его отцом смотрелась немного проигрышно: невысокая, худенькая, но зато с выразительным взглядом, выдающим недюжинную внутреннюю силу. Взгляд отца Геральта был другим – озорным и смотрящим куда-то мимо. Корнелия неоднократно вслух признавалась в том, что влюбилась в отца Геральта исключительно из-за его внешней красоты, которая в итоге передалась и их сыну, а затем и нашему первенцу, и его дочери. Однако отец Геральта был человеком ветреным и откровенно не созданным для брака. Он ушел из семьи даже не к женщине – ко многим женщинам сразу. Скорее всего, он не изменял жене, но и быть привязанным к ней одной не смог – укатил в Калифорнию на поиски развлечений спустя неделю после пятого дня рождения Геральта. С тех пор его не видели, хотя пару раз он написал Корнелии нескладные письма о своей разгульной жизни, в которых уверял её в том, что в его лице она не потеряла ничего благополучного. Сначала Корнелия переживала, но потом пришла в себя и даже открыла свой небольшой бизнес по продаже тканей, однако ей вновь довелось встретить на своём пути непутёвого мужчину. Когда Геральту было двенадцать, Корнелия родила внебрачную дочь от человека, который бросил её, как только узнал о её беременности. Гораздо позже, когда оба её ребёнка повзрослели и отделились от неё, она всё же смогла обрести хотя и непродолжительное, однако полноценное счастье в лице своего третьего избранника, ставшего для неё последним – они повстречались, когда уже оба вступили в преклонный возраст и когда каждый из них уже успел прожить свою собственную жизнь не так, как того хотел бы.
Тётя Корнелия и её дети – Геральт, и Бетани, которая была всего на два года младше меня, – приехали в Вермонт неожиданно. Геральт собрался открывать свой личный бумажный бизнес и таким образом – не специально, просто так совпало – перевёз мать и сестру на родину первой. Они продали свой дом в Атланте, доставшийся им в наследство от родителей отца Геральта, и купили приличный дом на улице, примыкающей к нашей. Так я и познакомилась со своими единственными кузенами: взрослым красавцем Геральтом и неугомонным подростком Бетани, которую все мы звали просто Бекс.
Бекс была душой компании, самым её центром, что, как и свою внешность, по словам Корнелии, она унаследовала от своего отца. Насколько был красив Геральт, настолько неказистой и непривлекательной – но только внешне! – казалась людям Бекс. Она была очень худенькой, даже костлявой девочкой, с рыжеватым оттенком волос и веснушками, покрывающими всё её остренькое личико. Бедняжка очень завидовала мне и Геральту – нашим густым чёрным волосам, нашей молочной коже, нашим большим глазам, в общем, всему тому, чему я не советовала бы завидовать ни одной девочке. Тем более у Бекс было очень много положительных качеств: она была настолько весёлой, громкой и быстрой на язык, что в её компании было совершенно невозможно не улыбаться.