Жизнь №2
Шрифт:
Рисовать я стала ещё до знакомства с Геральтом и Бетани. Как в возрасте пятнадцати лет взяла в руки набор простых карандашей в попытке сотворить портрет, так и не выпускала их, а перед рождением Шона с головой ушла в акварельную живопись. Однако с непредвиденным расширением нашей семьи рисовать мне стало негде – в доме не осталось ни одного свободного уголка, всё пространство было занято детским присутствием, порой пугающе походящим на хаос. Но соглашаясь становиться матерью для детей Бекс и Трумана, я в полной мере осознавала, на что иду. Конечно, я не смогла расстаться с рисованием сразу, кажется, оно всю мою жизнь незримо просачивалось через мои пальцы, но всё же уже совсем скоро я обратилась из художницы-домохозяйки (до сих пор художница была именно на первом месте) в маму-домохозяйку, которая помнит все школьные мероприятия и лишь иногда вспоминает о пылящихся на чердаке красках и холстах, а вспоминая, позволяет себе выпить пару бокалов вина для смягчения удара. Не реализовать себя – что может быть хуже? Однако же я не сожалею. Дети выросли прекрасными, любимыми, в счастье и хотя не в том достатке, который нам с Геральтом хотелось бы им предоставить, но зато в здоровом психологическом климате, который, надеюсь, им хотя бы немного помог в их взрослой жизни…
Мы с Геральтом больше не родили. Соглашаясь на опеку над тремя не своими детьми, я фактически подтверждала свой отказ от рождения собственного ребёнка. Геральт это понимал. Он знал,
Помимо ребёнка, в тот год мы планировали завести собаку. Я не заводила её раньше из-за панического страха матери, а позже из-за занятости младенцем, но Шон уже подрос и сам заговорил о собаке. Мы с Геральтом втайне сговорились подарить щенка на его двенадцатый день рождения, хотя оба прекрасно понимали, что этот подарок скорее будет сделан больше мне, чем Шону. Хорошо, что в то время мы не успели обзавестись псом – что бы мы тогда с ним делали? Сразу после посещения приюта у Тиффани обнаружилась серьёзная аллергия на собачью шерсть – у неё слезились глаза, чесалась кожа, она часто чихала. Мы перепроверили, чтобы быть уверенными наверняка – реакция организма Тиффани на собак была однозначной. Я была расстроена, но смысл обижаться на реальность? Пришлось и на этой мечте поставить категоричный крест с искренней вывеской на нём: “Ни о чём не жалею”.
Кроме детей у нас была ещё одна очень важная забота – мать Геральта. Она жила на соседней улице и, несмотря на преклонный возраст, помогала нам с детьми, однако время брало своё. За четыре месяца до того, как мы потеряли её, в возрасте восьмидесяти пяти лет она не смогла отказаться от предложения, от которого отказывалась последние пару лет, и переехала жить в наш дом. Ей требовался уход – при относительно сильных ногах у неё открылся сильный тремор рук, поэтому я одевала её, кормила и помогала справлять нужду в унитаз. За несколько дней перед смертью она вдруг призналась мне в силе своей благодарности за то, что я взяла на себя воспитание детей её дочери, за то, что ради этого отказалась от идеи родить ещё одного собственного ребёнка, отказалась от карьеры художника и даже от собаки… Корнелия была замечательной свекровью, так что я и без её слов прекрасно знала обо всех её потаённых чувствах и потому не понимала, зачем она вдруг решила высказать мне эти мысли, но потом она просто не проснулась, и я поняла, какой вес для неё имели эти слова. Шону было двадцать три – он уже с успехом окончил университет и жил отдельно, – Джерри семнадцать, Тиффани шестнадцать, а Закари пятнадцать, когда их любимой бабушки не стало. Дети были разбиты её уходом не меньше, чем мы с Геральтом. Тиффани ревела три ночи напролёт, Джерри и Закари окончательно забросили спорт. Мы с Геральтом продолжили оставаться для наших детей и спасательным кругом, и тихой гаванью, и одновременно их главной эмоциональной встряской. Чтобы вывести детей из депрессии, нам пришлось серьёзно попотеть и по-настоящему встряхнуть их – Геральт рискнул своим и без того шатким бизнесом, риск оказался оправданным, и мы впервые за всё время существования нашей семьи отправились за границу, в саму Грецию, где провели замечательные три недели, купаясь в Эгейском море и загорая на горячих чужеземных песках. Это замечательное, счастливое воспоминание. Пока дети были маленькими и даже подростками, таких воспоминаний создавалось много.
Дети… Как много заключено в этом сборном названии. А между тем за каждым из них стоит личность, своя уникальная история, отдельная вселенная, с каждым годом отделяющаяся от вселенной родителей всё больше и отчётливее, а оттого и драматичнее.
Джерри был самым шумным ребёнком не только в нашей семье, но и, пожалуй, во всей округе, чем очень напоминал Бекс. Он не мог усидеть на месте, постоянно стремился на улицу, в нашем городе, должно быть, не осталось ни единого дерева, с высоты которого этот мальчик не оглядел бы нашу равнинную панораму. У всех наших детей всегда было много друзей, но у Джерри их было, казалось, больше, чем у самого президента США – каждый прохожий человек в один момент мог стать его лучшим другом и веселиться с ним так, как будто они знакомы всю жизнь: играть в перегонки, обмениваться модельками солдатиков, обсуждать гоночные машины, гонять мяч и разбивать им окна соседских домов. Джерри единственный ребенок, который допрыгался до перелома костей, причем трижды – в возрасте девяти и одиннадцати лет сломал одну и ту же руку, в пятнадцать лет на американском футболе схлопотал перелом ребра. Его интересовало, казалось, всё на свете, но чем старше он становился, тем уже становился радиус его интереса, пока окончательно не сузился до всего лишь одной категории – девочки. Когда-то Бекс могла быть влюблённой сразу в двух парней, сейчас же Джерри стал влюбляться сразу в нескольких девочек одновременно. Что уж скрывать, он с ранних лет был любителем красивых девчонок и в ответ являлся их любимчиком. Неудивительно, что он рано женился из-за беременности последней подружки, которая между тем была на пять лет старше него. Джерри было всего двадцать два, а Хильде двадцать семь, когда у них родился Йен. Ещё через три года у них появилась Керри. Так шебутной Джерри превратился из ветреного парня в отца семейства, а вместе с тем стал неплохим маркетологом, специализирующимся на рекламе для строительных компаний.
Хильда Макгуайар уже была юристом, когда вышла замуж за Джерри. Она всегда зарабатывала немногим больше Джерри, кроме того, была не только постарше, но и посерьёзнее, и ответственнее, и собраннее нашего сына. Со мной и Геральтом невестка всегда держалась на расстоянии вытянутой руки – ей не нужны были объятья и чрезмерное внимание, она предпочитала всё делать самостоятельно, без вмешательства родственников и порой даже без советов собственного мужа. Она была неплохой, просто слишком строгой ко всем и к самой себе в частности, неизменно облаченная в один из своих серых костюмов и неизменно забывающая о днях рождения родителей своих внуков. Мы с Геральтом относились к ней с таким же уважением, с каким она относилась к нам, но дальше наши с ней отношения так и не зашли – по-настоящему близкими мы не стали. Она просто была благодарна нам за красивого сына, а мы с Геральтом, в свою очередь, были благодарны ей за то, что она взяла на себя заботу об этом шумном парне. Если начистоту, тогда для меня было удивительно, что их брак состоялся и что в нём появилось целых двое детей, и что он продержался так долго, и тем не менее я не меньше удивилась и сильно расстроилась, когда два года назад они сообщили мне о своём разводе. На тот момент их первенцу Йену уже было двадцать пять, он только что женился на Шанталь и они уже планировали рождение Фэй; их дочке Керри недавно исполнилось двадцать два и она только недавно родила Дейзи от бросившего её беременной парня, – поэтому я сложно переваривала причину развода Джерри с Хильдой. Моему сыну сорок семь и он уходит от пятидесятидвухлетней жены к двадцативосьмилетней любовнице, находящейся на третьей неделе беременности от него. Хильда не устраивала истерик. Её гордость всегда была слишком велика для подобных сцен. Являясь юристом, она ускорила процесс развода: всё началось и закончилось моментально. И вот у меня теперь новая невестка Лукреция, и рождённая позднее правнуков внучка Лаура. Геральт не поверил бы в такое, но спустя два года брака Джерри и Лукреции я уже не удивлена этому союзу. Джерри всегда был падок на женскую красоту, а Лукреция молода, весела, выкрашена в блондинку и всегда с яркой помадой на губах – полная противоположность шатенки Хильды, неизменно носящей серьёзное выражение лица и почти не пользующейся косметикой. Как ни странно, но Лукреция по натуре больше подходит Джерри, жаль только, что разница в возрасте слишком велика и, боюсь, со временем Лукреция может переметнуться к другому мужчине, оставив Джерри с дочерью на руках. Надеюсь, что я ошибаюсь на этот счёт. В конце концов, Джерри хорошо выглядит, потому что скрупулезно следит за собой – ходит в тренажерный зал, бегает по утрам и играет в гольф. И всем этим он начал заниматься в отношениях с Лукрецией. Бедный мальчик наверняка сам понимает, что залог его отношений с молодой и весёлой женой зиждется исключительно на его физической красоте и крепком здоровье. И ещё, безусловно, на его финансовом благосостоянии. Но ведь ничто не вечно…
Тиффани росла всеобщей любимицей. Единственная дочка, она получала от меня, Геральта и братьев максимум внимания и любви. Красивая, белокурая, ясноглазая и непоседливая девочка, любительница розовых пачек, сладкоежка и кокетка неожиданно выросла в серьёзного ресторанного критика, неизменно облачённого в деловой костюм вроде тех, которые любит Хильда, только костюмы Тиффани редко бывают серыми – они исключительно яркие и заметно более дорогие. В отличие от Джерри и Закари, Тиффани без оглядки уехала из сорокатысячного Берлингтона в шестисоттысячный Бостон, где уже к тридцати годам отстроила себе приличную карьеру. Сейчас ей сорок восемь, она узнаваема в узких ресторанных кругах, о ней пишут в глянцевых журнальных разворотах… Она всегда занята. Отчасти поэтому у неё не получилось обзавестись собственной семьёй. У неё было много мужчин, но ни за одного из них она в итоге не вышла замуж, даже помолвлена ни разу не была. Моя девочка утверждает, что ей вовсе не интересен брак, домохозяйство и дети, и я ей верю. Ей действительно это не интересно. Ей интересно другое – статус и лоск, которые ей даёт её утончённая работа.
Закари – спокойный мальчик, предпочитающий находиться в тени своих братьев. Он никогда ничем не интересовался серьёзно и увлекался только тем, чем увлекались его братья. Шон любил спорт, поэтому спортом интересовался и Закари, Джерри любил подраться с соседскими мальчишками, поэтому порой дрался и Закари, и так со всем: вырезки из журналов, барабаны, девочки, коллекции, бейсбол, скейтборд – всё приходило к Закари из областей интересов его старших братьев. Школу он окончил со средним баллом, как и Джерри решил остаться в Берлигтоне, быстро нашел себе работу в местном туристическом агентстве и стал весьма неплохим агентом, но, в отличие от брата, мгновенно обзавестись семьёй у него не удалось – чем старше он становился, тем отчётливее росло его смущение перед представительницами противоположного пола. Впрочем, всё и для Закари в итоге разрешилось скоропалительным браком. В тридцать лет он женился на двадцатипятилетней учительнице химии средней школы Присцилле Хайсмит, с которой провстречался всего четыре месяца и которая забеременела от него до брака. Через два года после рождения Валери у них родился ещё один незапланированный ребёнок – Бен. В целом, брак Закари и Присциллы, вроде как, состоялся – совершенно обычная, стандартная семья без каких-либо отличительных особенностей и уж точно без тех страстей, к которым склонен в своих браках Джерри. Закари – открытая книга с заранее известным концом, и в этом его прелесть.
О Шоне я не могу вспоминать без перехватывания духа. С самого детства он был необыкновенным мальчиком: красивый брюнет с сияющими теплотой глазами, добряк и душа компании, лучший питчер в истории школьного бейсбола, он обожал чертежи. Как и я в своё время, Шон мог часами склоняться над холстом, только в отличие от меня, распределяющей краски вольно, он орудовал исключительно чёткими линиями – простые карандаши, линейки, циркули и ластики были для него чем-то особенным, как кисточки и краски для меня. Ему не было и десяти, когда мы все уже знали – потому что он нам уверенно сообщил – о том, что он непременно станет замечательным архитектором. И он им стал. Успешно поступил в университет и уехал даже дальше Тиффани, в Коннектикут. Его дипломной работой стал наш загородный дом у озера – он спроектировал его, а мы его материализовали за счет своих сбережений. В этом загородном доме мы с Геральтом, достигнув средних лет, провели много чудесных летних вечеров, отдыхая от шумных птенцов, повылетавших из нашего городского гнезда и разлетевшихся в разные стороны. Жить в доме, который для тебя спроектировал твой собственный ребёнок – особенный вид счастья, состоящий из гордости и тёплых улыбок.
У девушек Шон был популярнее даже Джерри, но в отличие от Джерри он, наподобие меня и Геральта, был из однолюбов. С Барбарой Шон познакомился вернувшись в Берлингтон после учёбы. Он повредил лодыжку во время игры в футбол, а она, студентка первого курса медицинского колледжа, отрабатывала на том матче в качестве помощника спортивного врача. Ей было восемнадцать, Шону двадцать восемь – десять лет разницы, прямо как у меня с Геральтом. Спустя год после знакомства они поженились, ещё через год у них родилась прелестная малышка, на удивление очень сильно похожая именно на меня. Девочку назвали Рокки. Рокки – наша с Геральтом единственная кровная внучка от единственного кровного сына. Я в неё сразу же влюбилась, как, к моему стыду, до тех пор не влюблялась ни в одного своего внука или внучку. Она была необыкновенной девочкой, отличающейся от всех остальных на каком-то особенном уровне: она не походила ни на Йена, ни на Керри, на гораздо позже появившихся Валери и Бена. Она была глубже, интереснее, молчаливее, вдумчивее и внешне она получилась такой похожей на меня, что я просто с ума сходила от радости нахождения рядом с ней. А мы очень много времени проводили вместе, потому что Шон был занят работой, а Барбара учёбой на последних курсах колледжа, а после также работой. Молодые родители были не прочь уединиться, и потому с лёгким сердцем передали нам чуть ли не круглосуточную заботу об их дочери. Первые шесть лет жизни Рокки я с трудом расставалась с ней и очень ждала наших встреч, поэтому была несказанно благодарна сыну и невестке за то, что вместо яслей и детского сада они разрешили мне присматривать за своей внучкой: мы рисовали, готовили еду, лепили из пластилина, ходили в гости к кузенам и кузинам, качались на качелях, посещали детскую площадку – всё делали вместе. Рокки хотя и была серьёзным ребёнком, она ещё была и бойкой, и страстной, что совсем не было похоже на меня. Она могла подраться с мальчишками, отбивая у них выпавшего из гнезда воробья – я же в её возрасте только расплакалась бы, жалея несчастную пташку.