Жизнь Антона Чехова

Рейфилд Дональд

Четырнадцатого июня Антон наконец вырвался на свободу. После Пасхи он решил стать «схимником» и обмозговать новую пьесу для их с Ольгой театра. Ольга уже могла сидеть, пить куриный бульон и даже вставала пройтись, хотя из-за больного живота о корсете пока пришлось забыть. Присматривать за ней пришлось все тому же самоотверженному Вишневскому. Антон писал Немировичу-Данченко: «А главное, мне позволено уехать, и завтра, 17-го, я уезжаю с Морозовым в Пермь. К 5 июля буду опять дома». В тот день, когда Антон уехал, его место у постели больной Ольги заняла ее мать.

Глава 78

Любимовка

июнь – сентябрь 1902 года

В компании Саввы Морозова и двух не говорящих по-русски немцев, прихватив с собой, несмотря на жару, новое пальто и шведскую стеганую куртку, Антон повторил маршрут своего прошлогоднего медового месяца. Впрочем, на этот раз он проплыл мимо пристани Пьяный Бор в темноте и по Каме направился к Перми, в края, где развернулось действие пьесы «Три сестры». Поезда и пароходы неторопко доставили Антона со спутниками к предгорьям Урала,

где находилось имение Морозова и принадлежащий ему спиртовой завод. Морозова, возможно, и следовало бы считать российским Рокфеллером за покровительство искусствам и помощь революционерам, однако рабочие его погрязли в нищете и болезнях, а помощи им ждать было неоткуда – к их услугам был лишь пьяный фельдшер да разворованная им аптека. Ознакомившись с условиями труда на заводе, Антон выразил Морозову бурный протест, на что тот отреагировал вполне впечатляющим жестом, сократив рабочий день с двенадцати до восьми часов. Затем Морозов оставил Чехова и отправился объезжать свои владения. Антон бродил по парку, мучаясь от жары. «Его томило безлюдье, безделье и кашель», – отметил в своих воспоминаниях работавший на фабрике студент-практикант [558] . Немировичу-Данченко Антон писал: «Жизнь здесь около Перми серая, неинтересная, и если изображать ее в пьесе, то слишком тяжелая». Двадцать седьмого июня Чехов принял участие в открытии новой школы, получившей его имя, и на следующий день незамедлительно выехал в Москву.

558

См.: Серебров-Тихонов А. О Чехове // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 583–596.

Отправляясь в эту поездку, Чехов ставил себе цель не столько раздвинуть писательские горизонты, сколько отвлечься от дежурства у постели больной жены. При этом они с Ольгой ежедневно обменивались письмами и телеграммами. «О тебе не беспокоюсь, так как знаю, уверен, что моя собака здорова, иначе и быть не может», – писал Ольге Антон в первый день своего путешествия. Теперь он называл ее не только «собакой», но и «палочкой». Ольга ему подыгрывала, сообщая, что находится под бдительным врачебным присмотром. Другим же она жаловалась на тошноту, тоску и приступы отчаяния. Врачи позволили ей лишь читать и раскладывать пасьянсы, а брать уроки гитары запретили. «Как все гадко, серо и скучно», – плакалась Ольга в письме к Маше. От болезни у нее стали выпадать волосы; врачи прописали ей регулярные клизмы с оливковым маслом. Беспокоило ее и то, что она стала «равнодушна ко всему или болезненно раздражительна». Свекрови она писала: «Сижу печальною вдовицей, все больше лежу <…> придет Вишневский, и мы молча сидим и читаем. <…> Совсем калека <…> Мне все кажется, что я никогда не поправлюсь. А куда я годна без здоровья!» [559]

559

ОР. 331 77 10. Письма О. Л. Книппер Е. Я. Чеховой. 1900–1902. Письмо от 24.06.1902.

Антон вернулся в Москву 2 июля, и снова воссияло солнце. Станиславские, уезжая во Франценсбад, пригласили Чеховых отдохнуть у них на даче в Любимовке. Имение это находилось на реке Клязьме, неподалеку от Москвы, и со всех сторон было окружено лесами и лугами. За Чеховыми здесь ухаживала прислуга Станиславских – Дуняша и Егор. Ольга поначалу все больше лежала, потом стала плавать и кататься на лодке. Антон удил рыбу и отдавал улов Егору – тот относил его на кухню. Гостям в Любимовку дорога была заказана, а в местной церкви даже запретили громко благовестить. В барском доме Ольга обосновалась на первом этаже, Антон с Вишневским – наверху, и все спали подолгу, «как архиереи». Доктор Штраух заезжал проведать свою пациентку. Соседи, Смирновы, проявили к дачникам деликатность. Их дочери-подростки заботливо опекали Антона, а с ними вместе – их английская гувернантка Лили Глассби, изъяснявшаяся на ломаном русском. Видя, как она угощает Антона мороженым, обращается к нему на «ты» и пишет нежные записочки («Брат Антон! <…> Христос с тобой. Люблю тебе» [560] ), Ольга от удивления даже не смогла пресечь ее ухаживания.

560

Cм.: Pitcher H. Lily: An Anglo-Russian Romance. Cromer, 1987. См. также: ОР. 331 59 2. Письма Л. Глассби А. П. Чехову. 1902.

Антон в Любимовке почти не писал писем и совсем не работал над пьесой, которую ждал от него театр: он накапливал материал. Немирович-Данченко и Станиславский свои надежды на будущий театральный сезон связывали с пьесой Горького «На дне». Чехов, прочтя ее в рукописи, написал автору, что «чуть не подпрыгивал от удовольствия». Убедившись в том, что МХТу есть чем заполнить репертуар, Антон смог позволить себе не спеша продумать новую пьесу. Любимовский дом и пригородные поезда станут подходящей декорацией будущего «Вишневого сада». Антон поощрял тягу к знаниям прислуживавшего им Егора и даже предлагал ему брата Ваню в качестве репетитора. Старательный, но на редкость нескладный слуга со своим причудливым лексиконом воплотился в образе конторщика Епиходова, а несколько комичный пафос Лили Глассби послужит основой образа гувернантки Шарлотты. Горничная Дуняша подарит свое имя вымышленному двойнику.

В Любимовке Антон наслаждался свежей речной рыбой, грибами и парным молоком. Маше он писал, что «в сравнении с Ялтой здесь раздолье».

Снова стали появляться мысли о подмосковной даче. К августу здоровье Ольги было уже вне опасности. Штраух сказал, что через две недели она может приступить к репетициям. Впрочем, даже в этих райских кущах Антон долго усидеть не смог. У него дважды шла горлом кровь, что пришлось скрывать от Ольги, и, дабы избежать расспросов, он решил в одиночку отправиться в Ялту. К тому же ему было известно, что ни врачи, ни коллеги не позволят Ольге в ее состоянии пуститься в дальний путь по железной дороге. Ольга расстроилась оттого, что Антон покидает ее, хотя сразу после его отъезда в Любимовку возвратились Станиславские. Чехов уверял ее, что скоро они снова будут вместе. Сдержав при расставании свои эмоции, Ольга еще долго продолжала сердиться на Антона.

Не чувствовала себя счастливой и Маша, оставленная в Ялте спасать от засухи сад. В ее письмах к Ольге звучат намеки на неблагополучный роман с Буниным, который, оставив первую жену и еще не подыскав новой, завел вереницу подруг как в России, так и за границей. Маша писала ему: «Дорогой Букишон, мне было очень грустно, когда Вы уехали <…> Конечно, приятно быть одной из десяти, но еще было бы приятнее соединить в себе Якутку, Темирку, Сингалезку и пр.» [561] Приезд Антона вполне мог бы поднять ей настроение, не совпади он по времени с письмом от Ольги – настолько оскорбительным, что Маша его уничтожила; впрочем, Антон ненароком успел его прочесть. Ольга писала о том, что подозревает Машу и Евгению Яковлевну в тайном намерении разлучить ее с Антоном, пока она слаба и прикована к постели. Маша с горечью отвечала ей: «Первый раз в жизни нас с матерью называют жестокими, так как, ты говоришь, ожидали все время Антона. И это все за то, что мы так нежно и с любовью относились к тебе во время твоей болезни в Ялте и страдали, когда ты была больна в Москве!! Что нам делать – не сотрешь же себя с лица земли! <…> Я тебе скажу откровенно, что мне теперь совершенно было бы достаточно только слышать про брата, что он счастлив и здоров и изредка видеть его» [562] .

561

Письма М. П. Чеховой И. А. Бунину, 1901–1903. Письмо от 5.08. 1902.

562

ОР. 331 105 4. Письма М. П. Чеховой О. Л. Книппер. 1902. Письмо от 17.08.1902.

Ольга не вынесла того, что Антон встал на сторону сестры, и поспешила написать Маше: «Зачем Антона впутывать в наши отношения?<…> Знаю, что высказала, как мне было больно слышать от многих, что Антона ждут в Ялте. <…> Мне было больно оттого, что этим упорным ожиданием как бы выражалось нежелание того, что Антон в Москве, в пыли, что он, конечно, волнуется около меня, больной. <…> Если бы ты относилась ко мне с прежним доверием и хоть чуточку захотела бы понять меня – ты никогда бы не показала этого письма Антону.<…> Ты меня всеми силами вытравливаешь из своей души <…> Этого [письма] ты во всяком случае не покажешь, я очень прошу тебя» [563] .

563

ОР. 331 77 16. Письма О. Л. Книппер М. П. Чеховой. 1902. Письмо от 24.08.1902.

Антону Ольга на следующий день писала: «Отчего ты мне сразу не сказал, что уезжаешь совсем? Отчего откровенно не сказал, что уезжаешь из-за кровохарканья? <…> Как мне это больно, что ты относишься ко мне как к чужой или как к кукле, которую нельзя тревожить. <…> Ты возненавидишь мои письма. А я не могу молчать. Так, не подготовившись – предстоит большая разлука с тобой, потому что осенью тебе никак нельзя приехать в Москву. Я бы поняла – провести сентябрь в Любимовке. Вообще получается чепуха из нашей жизни. Боже мой, если бы я знала, что я тебе нужна <…> Если бы ты мог мне дать эту уверенность! <…> Мне казалось, что нужна я тебе только как приятная женщина, а я сама, как человек, живу чуждая тебе и одинокая. <…> Как это ужасно, Антон, если все, что я пишу, вызовет улыбку у тебя и больше ничего, или, может, покажешь это письмо Маше, как и она сделала?» [564]

564

См.: Переписка А. П. Чехова. 1996. Т. 3. С. 271–272.

Ольга продолжала упрекать Антона в том, что он обманул ее, пообещав вернуться в Любимовку. Его ответы, по обыкновению, обескураживали: обиженный тон в них сменялся спокойным и ласковым, и делались попытки любыми средствами достичь примирения: «Ты сердита на меня, а за что – никак не пойму. За то, что я уехал от тебя? <…> Но ведь я <…> и не уехал бы, если бы не дела и не кровохарканьем…> Пьесу писать в этом году не буду, душа не лежит <…> Письма твоего Маша не давала мне, я нашел его в комнате матери <…> и понял тогда, почему Маша была так не в духе. Письмо ужасно грубое, а главное, несправедливое; я, конечно, понял твое настроение, когда ты писала, и понимаю. <…> Нельзя, нельзя так, дуся, несправедливости надо бояться. <…> Ты же не говори Маше, что я читал твое письмо к ней. Или, впрочем, как знаешь. От твоих писем веет холодком <…> Не расходись со мной так рано, не поживши как следует, не родивши мне мальчишку или девчонку. А когда родишь, тогда можешь поступать как тебе угодно».