Жизнь Бенджамина Франклина. Автобиография
Шрифт:
Мы продолжали свой путь в Филадельфию. По дороге я получил деньги Вернона, без которых мы вряд ли смогли бы закончить свое путешествие. Коллинс хотел получить место в какой-нибудь конторе; но, возможно, они заметили по его дыханию или по его поведению, что он пьет, и, хотя у него и были кое-какие рекомендации, он нигде не добился успеха и продолжал жить и столоваться в одном доме со мной и за мой счет. Зная, что у меня есть деньги Вернона, он непрерывно у меня одалживал, все время обещая заплатить, как только он устроится. Наконец, он перебрал у меня уже столько, что я с ужасом думал о том, что я буду делать, если мне вдруг предложат уплатить эти деньги.
Коллинс продолжал пьянствовать, из-за чего мы иногда ссорились, так как, выпив, он делался необыкновенно сварлив. Однажды мы вместе с несколькими другими молодыми людьми катались на лодке по Делавэру, и он отказался грести, когда наступила его очередь.
— Я хочу, чтобы вы отвезли меня домой, — говорит
— Мы тебя не повезем, — говорю я.
— Вам придется меня везти, — говорит он, — а не то вы проведете всю ночь на воде, можете быть спокойны. Тогда остальные говорят:
— Давайте грести; что с него взять?
Но у меня уже накопилось раздражение против него в связи со всем его предшествующим поведением, и я продолжал отказываться. Тогда он с проклятьями сказал, что заставит меня грести или выбросит за борт. И он направился ко мне, шагая по сидениям; когда он подошел и ударил меня, то я быстрым движением просунул ему свою голову между ног и, приподнявшись, опрокинул его головой вниз в реку. Я знал, что он хороший пловец, и нисколько о нем не беспокоился; но, прежде чем он успел подплыть и схватиться за лодку, мы сделали несколько гребков, и он уже не мог до нас дотянуться. И всякий раз, как он приближался к лодке, мы спрашивали, согласен ли он грести, и, сделав несколько ударов веслами, ускользали от него. Он готов был лопнуть от злости, но упрямо продолжал отказываться; однако, когда мы увидели, что он начинает уставать, мы втащили его в лодку и привезли вечером домой мокрым до нитки. После этого приключения мы редко обменивались вежливыми словами. Наконец, один капитан из Вест-Индии, у которого было поручение найти наставника для сыновей некоего джентльмена на острове Барбадос, познакомившись с Коллинсом, предложил ему поехать туда и занять это место. Коллинс согласился и расстался со мной, пообещав заплатить свой долг из первых же заработанных денег. Но с тех пор я ничего больше о нем не слышал.
Я не оправдал доверия Вернона в отношении его денег, и это было одной из первых больших ошибок в моей жизни; эта история показала, что мой отец не особенно ошибался, когда считал, что я слишком молод для важного дела. Но сэр Вильям, прочитав его письмо, сказал, что он слишком уж щепетилен, что человек человеку рознь и что благоразумие не обязательно свойственно пожилому возрасту и что им могут обладать и люди молодые. «Раз он не хочет помочь вам устроиться, — сказал он, — то я сделаю это сам. Дайте мне список всех вещей, которые необходимо выписать из Англии, и я пошлю за ними. Вы мне заплатите, когда сможете; я твердо решил иметь здесь хорошего печатника, и я убежден, что вы будете преуспевать». Все это было высказано с такой кажущейся сердечностью, что я не питал никаких сомнений в том, что он осуществит свое намерение. До сих пор я держал в тайне свои планы обосноваться в Филадельфии и продолжал хранить их про себя. Если бы стало известно, что я рассчитываю на губернатора, то, вероятно, кто-нибудь из друзей, знавших его лучше, посоветовал бы мне не полагаться на него, так как впоследствии я услышал, что его знали как человека, щедро раздающего обещания, которые он не собирается выполнять. И все же, поскольку я ничего от него не искал, как мне могло прийти в голову, что его великодушные предложения были неискренни? Я считал его одним из самых лучших людей на свете.
Я представил ему список всего необходимого для маленькой типографии, причем издержки на все это сводились, примерно, к ста фунтам стерлингов. Он одобрил этот список, но спросил, не лучше ли мне самому поехать в Англию, чтобы на месте выбрать шрифты и позаботиться о том, чтобы все было хорошего качества. «Кроме того, — сказал он, — когда вы будете там, вы сможете завязать знакомство и установить переписку с книжными и писчебумажными лавками». Я согласился, что это могло оказаться полезным. «Тогда, — сказал он, — приготовьтесь к отплытию на „Аннис“». — Это был корабль, совершавший рейсы раз в год, и только он в это время поддерживал регулярное сообщение между Лондоном и Филадельфией. Но до отплытия «Аннис» оставалось еще несколько месяцев, и я продолжал работать у Кеймера, все время переживая тревогу из-за тех денег, которые у меня забрал Коллинс, и ожидая со дня на день, что Вернон их у меня затребует, что, однако, случилось только через несколько лет.
Мне кажется, что я забыл упомянуть о том, что когда во время моего первого плавания из Бостона в Филадельфию мы попали в полосу штиля у острова Блок-Айленд, то наша команда стала ловить треску и наловила ее очень много. До этой поры я строго соблюдал свое решение не есть ничего живого; и на этот раз я тоже считал вместе со своим наставником Трайоном, что ловля рыбы — своего рода ничем не оправданное убийство, поскольку ни одна рыба никогда нам не причинила и не могла причинить какого-либо вреда, который оправдывал бы это умерщвление. Все это представлялось мне весьма резонным. Но дело в том, что раньше-то я очень любил рыбу, и, только что зажаренная на сковороде, она издавала восхитительный запах. Некоторое время я колебался между принципом и влечением, пока не вспомнил, что когда рыбу потрошили, то я видел, как из ее желудка доставали других маленьких рыбок. «Ну, раз так, — подумал я, — если вы поедаете друг друга, то почему бы и нам не есть вас». Итак, я с аппетитом пообедал треской и с тех пор продолжал питаться, как и все остальные люди, переходя только изредка на вегетарианский стол. Вот как удобно быть рассудительным существом, ведь это дает нам возможность посредством рассуждения найти или изобрести повод сделать все то, к чему мы стремимся.
Мы с Кеймером были в довольно хороших приятельских отношениях и вполне уживались друг с другом, так как он ничего не подозревал о том, что я собираюсь открыть собственную типографию. Он сохранил значительную долю своего старого пыла и любил поспорить. Поэтому у нас бывали многочисленные дискуссии. Я продолжал испытывать на нем свой сократический метод и часто загонял его в тупик с помощью вопросов, казалось бы, очень далеких от нашей темы и все же постепенно приводивших к ней и ставивших его в затруднительное и противоречивое положение; вследствие этого он сделался до смешного осторожен и не отвечал даже на самый простой вопрос, не спросив сначала: «Какие вы намереваетесь сделать из этого выводы?» Благодаря этому, однако, он составил такое высокое мнение о моих полемических способностях, что совершенно серьезно предложил мне стать его партнером в осуществлении задуманного им проекта создания новой секты. Он должен был проповедовать доктрины, а я — опровергать всех противников. Когда он начал излагать мне свои доктрины, то я обнаружил в них несколько темных мест, против которых я возражал и соглашался лишь на том условии, что он сделает мне некоторые уступки и позволит добавить кое-что от себя.
Кеймер носил длинную бороду, потому что в законе Моисея где-то сказано: «Ты не должен осквернять концы твоей бороды». Точно так же он соблюдал субботу в седьмой день, и эти два пункта были для него очень важными. Мне они оба не нравились, но я был готов на них согласиться при условии, что он откажется от употребления в пищу мяса. «Я сомневаюсь, — говорил он, — что мое здоровье это выдержит». Я заверил его, что здоровье выдержит и что он будет себя даже лучше чувствовать. Он был большим обжорой, и мне хотелось доставить себе развлечение, поморив его голодом. Он соглашался попробовать, если только я составлю ему компанию; я был готов его поддержать, и мы питались три месяца подобным образом. Провизию нам все время закупала, приготовляла и приносила одна соседка, которой я дал список из сорока кушаний, чтобы она нам готовила их в разное время, в эти кушания не входили ни рыба, ни мясо, ни птица. Эта причуда меня в данное время вполне устраивала благодаря своей дешевизне; каждый из нас тратил на еду не больше восемнадцати пенсов серебром в неделю. Я с тех пор не раз соблюдал посты более строго, отказываясь для этого от обычной пищи, а потом сразу переходил на обычный стол без малейшего неудобства, на основании чего я полагаю, что совет делать такие переходы постепенно ни на чем не основан. Я себя чувствовал превосходно, но бедняга Кеймер страшно страдал, он утомился от этого проекта, мечтал о египетских котлах с мясом и заказал жареного поросенка. Он пригласил отобедать вместе с ним меня и двух своих приятельниц, но так как поросенка подали на стол слишком рано, то он не выдержал искушения и съел его сам целиком еще до нашего прихода,
В течение этого времени я немного ухаживал за мисс Рид. Я питал к ней глубокое уважение и привязанность и имел некоторые основания полагать, что и она испытывала ко мне такие же чувства; но поскольку я должен был отправиться в длительное путешествие и мы оба были еще очень молоды, лишь немного старше восемнадцати лет, то ее мать решила, что благоразумнее помешать нам зайти слишком далеко и что лучше, чтобы наш брак, если он состоится, был заключен после моего возвращения, когда я уже буду, как я надеялся, прочно стоять на ногах. Возможно также, что она считала, что мои надежды не имели под собой такого солидного основания, как я воображал.
Моими наиболее близкими знакомыми в то время были Чарлз Осборн, Джозеф Уотсон и Джемс Ралф — все большие любители чтения. Первые два служили письмоводителями у видного в нашем городе нотариуса Чарлза Брокдена, а третий был письмоводителем у купца. Уотсон был благочестивым, рассудительным и очень честным молодым человеком. Остальные не обладали такими твердыми религиозными убеждениями, в особенности Ралф, которого я, так же как и Коллинса, поколебал в вере, за что они оба заставили меня страдать. Осборн был рассудительным, прямодушным, откровенным, искренним и доброжелательным к своим друзьям, но в литературных делах слишком увлекался критикой. Ралф был умен, обладал хорошими манерами и необыкновенным красноречием, я, пожалуй, никогда не встречал лучшего оратора. Оба они были большими поклонниками поэзии и начинали кое-что пописывать. Сколько приятных прогулок совершили мы вчетвером по воскресеньям в лесу на берегах Скейлкилла, когда мы по очереди читали друг другу и обсуждали прочитанное!