Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции
Шрифт:
Пока эта работа подвигалась вперед, я уделял по нескольку часов в день и работал над солонкой, а иногда над Юпитером. Так как солонку работало гораздо больше людей, нежели у меня было к тому удобство, чтобы работать над Юпитером, то уже к этому времени я ее кончил во всем. Король вернулся в Париж394, и я к нему отправился, неся ему сказанную оконченную солонку; каковая, как я сказал выше395, была овальной формы и величиной была приблизительно в две трети локтя, вся из золота, сработанная при помощи чекана. И, как я сказал, когда я говорил о модели, я изобразил море и землю, обоих сидящими, и они перемежались ногами, как иные морские заливы заходят внутрь земли, а земля внутрь сказанного моря; так точно и я придал им это изящество. Морю я поместил в руку трезубец в правую; а в левую поместил ладью, тонко сработанную, в каковую клалась соль. Под этой сказанной фигурой были ее четыре морских коня, которые по грудь и передние лапы были конские; вся часть от середины кзади была рыбья; эти рыбьи хвосты приятным образом переплетались вместе; над каковой группой сидело с горделивейшей осанкой сказанное море; вокруг него были многого рода рыбы и другие морские животные. Вода была изображена со своими волнами; затем была отлично помуравлена собственным своим цветом. Для земли я изобразил прекраснейшую женщину, с рогом ее изобилия в руке, совсем нагую, точь-в-точь как и мужчина; в другой ее, левой руке я сделал храмик ионического строя, тончайше сработанный; и в нем я приспособил перец. Пониже этой женщины я сделал самых красивых животных, каких производит земля; и ее земные скалы я частью помуравил, а частью оставил золотыми. Затем я поставил эту сказанную работу и насадил на подножие из черного дерева; оно было некоей подходящей толщины, и в нем была небольшая выкружка, в каковой я разместил четыре золотых фигуры, сделанных больше чем в полурельеф; эти изображали ночь, день, сумерки и зарю. Еще там были четыре других фигуры такой же величины, сделанные для четырех главных ветров, с такой тщательностью сработанные и частью помуравленные, как только можно вообразить. Когда эту работу я поставил перед глазами короля, он издал возглас изумления и не мог насытиться, рассматривая ее; затем сказал мне, чтобы я ее отнес к себе домой и что он мне скажет в свое время, что я должен с нею сделать. Я отнес ее домой, и тотчас же пригласил нескольких моих дорогих друзей, и с ними с превеликим весельем пообедал, поставив солонку посреди стола; и мы были первые, кто ее употребил. Затем я продолжал кончать серебряного Юпитера и большую вазу, уже сказанную, всю отделанную многими приятнейшими украшениями и множеством фигур.
В это время Болонья, живописец вышесказанный, заявил королю, что было бы хорошо, чтобы его величество отпустил его в Рим и дал ему сопроводительные письма, через каковые он бы мог слепить396
Я усердствовал над своими работами и намного подвинул их вперед: Юпитер был почти что кончен, ваза также; дверь начинала являть свои красоты. В это время король прибыл в Париж; и хотя я сказал, из-за рождения моей дочери, о 1544-м годе, мы еще были в 1543-м; но так как мне сейчас уже случилось рассказать об этой моей дочери, то, чтобы не мешать себе в остальном более важном, я ничего больше о ней не скажу вплоть до своего места. Король приехал в Париж, как я сказал, и тотчас же пришел ко мне на дом; и, увидав столько этих подвинутых работ, таких, что глаза могли вполне удовлетвориться, как и было с глазами этого удивительного короля, какового настолько удовлетворили сказанные работы, насколько может желать тот, кто несет труды, как понес я, он тотчас же сам собой вспомнил, что вышесказанный кардинал феррарский не дал мне ничего, ни содержания, ни чего другого из того, что он мне обещал; и, пробормотав со своим адмиралом, сказал, что кардинал феррарский повел себя очень плохо, что не дал мне ничего; но что он хочет исправить эту непристойность, потому что он видит, что я человек, который говорит немного, и я когда-нибудь, — был и сгинул, — возьму и уеду себе с богом, ничего ему не сказав. Когда они вернулись домой, то, после обеда его величества, он сказал кардиналу, чтобы он от его имени сказал его казнохранителю, чтобы тот уплатил мне как можно скорее семь тысяч золотых скудо, в три или четыре платежа, смотря по тому, как ему будет удобно, лишь бы он этого не преминул; и потом заметил ему, говоря: “Я вам отдал Бенвенуто под охрану, а вы о нем забыли”. Кардинал сказал, что охотно сделает все то, что говорит его величество. Сказанный кардинал, по своей дурной природе, дал пройти у короля этому желанию. Тем временем войны возрастали; и это было как раз в ту пору, когда император со своим огромнейшим войском шел на Париж401. Видя, что Франция в великой денежной нужде, кардинал, найдя однажды случай заговорить обо мне, сказал: “Священное величество, чтобы сделать лучше, я не велел давать денег Бенвенуто; во-первых потому, что сейчас они слишком нужны; другая причина та, что такая большая сумма денег вас бы скорее лишила Бенвенуто; потому что, решив, что он богат, он накупил бы себе земель в Италии, и как только ему бы взбрела причуда, он бы охотнее уехал от вас; так что я подумал, что было бы лучше, чтобы ваше величество подарило ему что-нибудь в своем королевстве, имея желание, чтобы он остался на более долгое время в его службе”. Король одобрил эти речи, потому что был в денежной нужде; тем не менее, как благороднейшая душа, поистине достойная такого короля, каким он был, он рассудил, что сказанный кардинал сделал это скорее, чтобы выслужиться, чем по нужде и потому чтобы он мог настолько представить себе вперед нужды такого великого королевства.
И хотя, как я говорил, король показал, будто одобряет эти его сказанные речи, втайне он думал не так, потому что, как я говорил выше, он возвратился в Париж и на следующий день, без того, чтобы я его побуждал, сам по себе пришел ко мне на дом; где, выйдя к нему навстречу, я его повел по разным комнатам, где были разного рода работы, и, начиная с вещей более низких, показал ему великое множество бронзовых работ, каковых он давно уже не видывал в таком числе. Затем я повел его посмотреть серебряного Юпитера и показал его почти оконченным, со всеми его прекраснейшими украшениями; каковой показался ему много более изумительным, чем показался бы другому человеку, по причине некоего ужасного случая, который с ним приключился за несколько лет до того; потому что когда, после взятия Туниса, император проезжал через Париж402, по уговору со своим кузеном, королем Франциском, то сказанный король, желая сделать подарок, достойный столь великого императора, велел для него сделать серебряного Геркулеса, величиной точь-в-точь такого, каким я сделал Юпитера; каковой Геркулес, по признанию короля, был самой безобразной работой, которую он когда-либо видывал, и когда он ее таковой и назвал этим парижским искусникам, каковые считали себя первыми на свете искусниками в этом художестве, то они заявили королю, что это все, что можно сделать из серебра, и тем не менее пожелали две тысячи дукатов за эту свою свинячью работу; по этой причине, когда король увидал эту мою работу, он в ней увидел такую отделанность, о которой никогда не мог бы и думать. Так что он рассудил справедливо и пожелал, чтобы моя работа с Юпитером была точно так же оценена в две тысячи дукатов, говоря: “Тем я не платил никакого жалованья; а этот, которому я плачу жалованья около тысячи скудо, конечно может мне ее сделать за две тысячи золотых скудо, раз он имеет вдобавок это свое жалованье”. Затем я его повел посмотреть другие серебряные и золотые работы и много других моделей для измышления новых работ. Потом, перед самым его уходом, на моем замковом лугу я открыл этого моего великого гиганта, каковому король еще более дивился, нежели чему бы то ни было другому; и, повернувшись к адмиралу, какового звали монсиньор Анибалле403, сказал: “Так как кардинал ничем его не обеспечил, то надо непременно, благо он и сам ленив просить и ничего не говорит, то я хочу, чтобы он был обеспечен; ведь этим людям, которые никогда ни о чем не просят, им кажется, будто их труды сами о многом просят; поэтому обеспечьте его первым же свободным аббатством, которое было бы стоимостью до двух тысяч скудо дохода; и если это не выйдет целиком, то пусть это будет в двух или в трех частях, потому что для него это будет все равно”. Присутствуя при этом, я слышал все и тотчас же принялся его благодарить, как если бы я его уже получил, говоря его величеству, что я хочу, когда это наступит, трудиться для его величества без всякого вознаграждения, ни жалованьем, ни какой-либо платой за работы, до тех пор пока, понуждаемый старостью, не в силах больше трудиться, я не упокою в мире мою усталую жизнь, достойно живя на этот доход, вспоминая, что я служил такому великому королю, как его величество. На эти мои слова король с великой живостью, превесело обратясь ко мне, сказал: “И пусть так и будет”. И его величество, довольный, от меня ушел, а я остался.
Госпожа ди Тамп, узнав про эти мои дела, еще пуще против меня растравилась, говоря сама себе: “Я теперь правлю миром, а какой-то человечек, подобный этому, не ставит меня ни во что!” Она принялась со всяческим усердием действовать мне во всем наперекор. И когда ей как-то подвернулся под руку некий человек, каковой был великий перегонщик404, он ей дал некоторые благовонные и чудесные воды, каковые натягивали ей кожу, вещь во Франции дотоле небывалая; она его представила королю; каковой человек показал некоторые из этих перегонов, каковые весьма понравились королю; и среди этих забав случилось, что он попросил у его величества жедепом, который имелся у меня в замке, с некоими малыми комнатками, про каковые он говорил, что я ими не пользуюсь. Этот добрый король, который понимал, откуда это дело идет, не дал никакого ответа. Госпожа ди Тамп принялась домогаться теми путями, какими женщины могут у мужчин, так что ей легко удался этот ее замысел, потому что, когда она застала короля в любовном расположении, каковому он был весьма подвержен, он предоставил госпоже все то, чего она желала. Пришел этот сказанный человек вместе с казначеем Гролье405, знатнейшим французским вельможей; и так как этот казначей отлично говорил по-итальянски, то он пришел ко мне в замок и вошел в него, в мое присутствие, заговорив со мною по-итальянски, пошучивая. Улучив удобный случай, он сказал: “Я ввожу во владение от имени короля этого вот человека этим жедепомом и этими строеньицами, которые к сказанному жедепому принадлежат”. На это я сказал: “Священному королю принадлежит все; однако вы могли бы войти сюда более открыто; потому что таким способом, учиненным путем нотариусов и суда, это скорее похоже на путь обмана, нежели на подлинный приказ столь великого короля; и я вам заявляю, что, прежде чем пойти жаловаться королю, я буду защищаться тем способом, как его величество третьего дня мне велел, чтобы я сделал, и выкину вам этого человека, которого вы мне сюда водворили, в окна, если я не увижу другого прямого приказа собственною рукою короля”. На эти мои слова сказанный казначей ушел, грозя и ворча, а я, делая то же самое, остался и тогда не хотел учинять какого-либо иного оказательства; затем отправился я к этим нотариусам, которые ввели его во владение. Это были хорошие мои знакомые, и они мне сказали, что это был обряд, учиненный действительно по приказу короля, но что это не так уж важно; и что если бы я оказал ему хоть некоторое сопротивление, то он не вступил бы во владение, как он это сделал; и что это дела и обычаи судебные, каковые ничуть не касаются повиновения королю; так что если бы мне удалось изгнать его из владения таким же способом, как он в него вступил, то это будет хорошо, и ничего другого не будет. Мне было достаточно, чтобы мне намекнули, и на следующий день я начал браться за оружие; и хотя у меня были некоторые трудности, мне это понравилось. Каждый день по разу я учинял нападение камнями, пиками, аркебузами, заряжая, однако, без пули; но наводил на них такой страх, что никто уже не желал прийти ему на помощь. Поэтому, видя однажды, что он сражается слабо, я силою вступил в дом и выгнал его оттуда, выбросив ему вон все то, что он туда принес. Затем я прибег к королю и сказал ему, что я поступил точь-в-точь так, как его величество мне велел, защищаясь против всех тех, кто желал бы мне помешать в службе его величеству. На это король рассмеялся и выдал мне новую бумагу406, по каковой меня не могли уже притеснять.
Тем временем, с великим тщанием, я закончил своего прекрасного серебряного Юпитера407 вместе с его золоченым подножием, каковое я поместил на деревянном цоколе, который был мало заметен; и в этот деревянный цоколь я вставил четыре шарика из твердого дерева, каковые были более чем наполовину скрыты в своих гнездах, наподобие взвода у самострела. Все это было так хорошо прилажено, что маленький мальчик легко, во все стороны, без малейшего труда, двигал взад и вперед и поворачивал сказанную статую Юпитера. Устроив ее по-своему, я отправился с нею в Фонтана Белио, где был король. Между тем вышесказанный Болонья привез из Рима вышесказанные статуи и с великим тщанием велел их отлить из бронзы. Я, который ничего об этом не знал как потому, что он исполнил эту свою работу весьма тайно, и потому, что Фонтана Белио удален от Парижа больше чем на сорок миль, поэтому я ничего не мог знать. Когда я попросил сказать королю, где он желает, чтобы я поставил Юпитера, так как при этом присутствовала госпожа ди Тамп, то она сказала королю, что нет места более подходящего, чтобы его поставить, чем в его красивой галерее. Это была, как мы бы сказали в Тоскане, лоджа, или переход; скорее переходом можно бы ее назвать, потому что лоджами мы называем такие комнаты, которые открыты с одной стороны. Комната эта была длиною много больше ста шагов, и была украшена, и пребогата живописью руки этого удивительного Россо, нашего флорентинца, а между картин было размещено множество изваянных работ, частью круглых, частью барельефных; была она шириною шагов двенадцать приблизительно. Вышесказанный Болонья поместил в этой сказанной галерее все вышесказанные античные произведения, сделанные в бронзе и отлично исполненные, и расставил их в прекраснейшем порядке, возвышающимися на своих подножиях; и, как я выше сказал, это были все самые прекрасные вещи, повторенные с античных римских. В эту сказанную комнату я внес моего Юпитера; и когда я увидел эти великие приготовления, сделанные все с умыслом, я сказал себе: “Это то же, что пройти сквозь копья; уж пусть мне бог поможет”. Установив его на его место и, насколько я мог, отлично
Оставив там Юпитера409, когда я наутро хотел уехать, он велел дать мне тысячу золотых скудо; частью это было мое жалованье, частью — по счетам, которые я показал, что истратил из своих. Взяв деньги, веселый и довольный, я вернулся в Париж; и, как только я приехал, повеселившись дома, я после обеда велел принести всю свою одежду, каковой было великое множество шелка, отборнейших мехов, а также тончайших сукон. Ее я роздал всем этим моим работникам в подарок, жалуя ее смотря по достоинствам этих слуг, вплоть до служанок и конюхов, придавая всем духу, чтобы помогали мне от всего сердца. Набравшись снова сил, я с превеликим усердием и старанием принялся заканчивать эту великую статую Марса410, каковую я сделал из брусьев, отлично пригнанных в виде остова; а поверх этого его мясом была кора, толщиною в осьмушку локтя, сделанная из гипса и тщательно сработанная; затем я определил вылепить сказанную фигуру из многих кусков, а потом связать ее в лапу, как учит искусство, что мне было весьма легко сделать. Не хочу преминуть дать доказательство этой громадной работы, нечто поистине достойное смеха; потому что я приказал всем тем, кого я содержал, чтобы ко мне в дом и в замок ко мне не приводили непотребных женщин: и за этим я очень следил, чтобы этого не случалось. Был этот мой молодой Асканио влюблен в красивейшую девушку, а та в него; поэтому эта сказанная девушка, убежав от матери, придя однажды ночью к Асканио и не желая затем от него уходить, а он, не зная, куда бы ее спрятать, в конце концов, как человек изобретательный, поместил ее внутри фигуры сказанного Марса, и в самой его голове устроил ее спать; и там она прожила долго, а ночью он иногда тихонько ее доставал. Так как эту голову я оставил очень близкой к окончанию, а из некоторого тщеславия я оставлял открытой сказанную голову, каковую можно было видеть из большей части города Парижа, то начали те, кто был ближе по соседству, взлезать на крыши, и ходили многие народы нарочно ее посмотреть. А так как был слух по Парижу, что в этом моем замке издревле обитает дух, чему я не видел ни одного доказательства, чтобы поверить, что это правда (сказанный дух повсюду в парижской черни называли именем Леммонио Борео411); и так как эта девушка, которая обитала в сказанной голове, иной раз не могла, чтобы через глаза не было видно некое легкое движение; то некоторые из этих глупых народов говорили, что этот сказанный дух вошел в это тело этой великой фигуры и что он заставляет эту голову двигать глазами и ртом, как если бы она хотела заговорить; и многие, испугавшись, уходили, а иные хитрецы, придя посмотреть и не в состоянии будучи разувериться в этом мигании глаз, которое учиняла сказанная фигура, также и они утверждали, что там имеется дух, не зная, что там имелся и дух, и знатное тело в придачу.
Тем временем я был занят сборкой моей красивой двери412, со всем нижеописанным. А так как я не имею намерения описывать в этой моей жизни такие вещи, которые принадлежат тем, кто пишет летописи, то я оставил в стороне нашествие императора с его великим войском и короля со всей его вооруженной силой. И в эти времена он обратился ко мне за советом, чтобы спешно укрепить Париж; он нарочно пришел за мною на дом и повел меня вокруг всего города Парижа; и, услыхав, с каким здравым смыслом я ему спешно укрепил Париж413, он дал мне прямое распоряжение, чтобы все, что я сказал, я тотчас же исполнил; и приказал своему адмиралу, чтобы тот приказал этим народам, чтобы они меня слушались, под властью его немилости. Адмирал, который был сделан таковым через покровительство госпожи ди Тамп, а не за свои добрые дела, будучи человеком малого ума, а так как имя его было монсиньор д’Ангебо, хоть на нашем языке это значит монсиньор д’Анибалле, но на тамошнем их языке это звучит так, что эти народы большей частью называли его монсиньоре Азино Буэ414, — эта скотина передал все это госпоже ди Тамп, и она ему велела, чтобы он спешно вызвал Джиролимо Беллармато415. Это был сиенский инженер, и он был в Диеппе, удаленном от Парижа немногим больше, чем на день пути. Он тотчас же приехал, и так как он принялся укреплять самым долгим способом, то я устранился от этого предприятия; и если бы император двинулся вперед, он бы с большой легкостью взял Париж. Действительно, говорят, что при том договоре, который потом был заключен, госпожа ди Тамп, которая больше, чем кто-либо другой в нем участвовала, предала короля416. Большего мне не приходится сказать об этом, потому что мне это ни к чему. Я принялся с великим усердием собирать мою бронзовую дверь и кончать эту большую вазу и две других средних, сделанных из моего серебра. После этих треволнений приехал добрый король отдохнуть немного в Париж417. Так как эта проклятая женщина словно родилась на погибель миру, то мне все же кажется, что я что-нибудь да значу, раз она меня считала главным своим врагом. Заведя как-то речь с этим добрым королем о моих делах, она ему наговорила столько дурного про меня, что этот добрый человек, дабы угодить ей, начал клясться, что никогда больше не будет со мною считаться, как если бы никогда меня не знал. Эти слова мне тотчас же пришел сказать один паж кардинала феррарского, которого звали Вилла, и сказал мне, что сам их слышал из уст короля. Это привело меня в такой гнев, что, раскидав кругом все свои орудия и все работы также, я собрался уезжать с богом и тотчас же отправился к королю. После его обеда я вошел в комнату, где был его величество с весьма немногими особами; и когда он увидел, что я вошел, и когда я сделал ему этот положенный поклон, который подобает королю, он тотчас же с веселым лицом кивнул мне головой. Поэтому я возымел надежду и начал мало-помалу приближаться к его величеству, потому что показывались кое-какие вещи по части моего художества, и когда поговорили немножко о сказанных вещах, его величество спросил меня, нет ли у меня дома чего-нибудь красивого, чтобы ему показать; затем сказал, когда я хочу, чтобы он пришел их посмотреть. Тогда я сказал, что я готов показать ему кое-что, если бы он пожелал, сейчас же. Он тотчас же сказал, чтобы я шел домой и что он сейчас придет.
Я отправился, поджидая этого доброго короля, каковой пошел попрощаться с госпожой ди Тамп. Пожелав узнать, куда он идет, потому что она говорила, что хотела бы ему сопутствовать, и когда король ей сказал, куда он идет, она сказала его величеству, что не хочет с ним идти и что она его просит, чтобы он сделал ей такую милость на этот день и не ходил также и сам. Ей пришлось возвращаться к этому больше двух раз, желая отвратить короля от этого намерения; в этот день он ко мне на дом не пришел. На другой за тем день я вернулся к королю в тот же самый час; как только он меня завидел, он поклялся, что хочет тотчас же прийти ко мне на дом. Когда он, по своему обыкновению, пошел проститься со своей госпожой ди Тамп, то, увидав, что при всей своей власти ей не удалось отвлечь короля, она начала своим кусачим языком говорить столько дурного про меня, сколько можно наговорить про человека, который был бы смертельным врагом этой достойной короны. На это добрый этот король сказал, что хочет сходить ко мне на дом только для того, чтобы разнести меня так, чтобы я испугался; и обещал госпоже ди Тамп так и сделать; и тотчас пришел на дом, где я его повел в некие большие нижние комнаты, в каковых я собрал всю эту мою большую дверь; и, подойдя к ней, король остался до того ошеломленным, что не находил пути, чтобы наговорить мне ту великую брань, которую он обещал госпоже ди Тамп. Но и тут он не хотел преминуть найти повод наговорить мне эту обещанную брань и начал, говоря: “Ведь это все-таки удивительное дело, Бенвенуто, и такие люди, как вы, хоть вы и даровиты, должны бы понимать, что эти ваши дарования сами по себе вы не можете выказывать; и вы себя выказываете великими только благодаря случаям, которые получаете от нас. И вам бы следовало быть немного послушнее, и не такими гордыми и самочинными. Я помню, что приказал вам точно, чтобы вы мне сделали двенадцать серебряных статуй; и это было единственное мое желание; вы у меня пожелали сделать солонку, и вазы, и головы, и двери, и всякие другие вещи, так что я весьма теряюсь, видя, что вы оставили в стороне все желания моей воли и занялись угождением всем вашим желаниям; так что если вы думаете поступать таким образом, я вам покажу, как я имею обыкновение поступать, когда желаю, чтобы делалось по-моему. Поэтому я вам говорю: старайтесь повиноваться тому, что вам сказано; потому что, упорствуя в этих ваших прихотях, вы будете биться головой об стену”. И пока он говорил эти слова, все эти господа стояли настороже, видя, что он трясет головой, хмурит глаза, то одною рукой, то другою делает знаки; так что все эти люди, которые там присутствовали, дрожали от страха за меня, потому что я решил не бояться ни чуточки.
И как только он кончил учинять мне это стращание, которое он обещал своей госпоже ди Тамп, я опустился на одно колено и, поцеловав ему платье у его колена, сказал: “Священное величество, я подтверждаю, что все, что вы говорите, правда; но только я ему говорю, что сердце мое было постоянно, день и ночь, со всеми моими жизненными силами направлено единственно к тому, чтобы повиноваться ему и служить ему; а все то, что вашему величеству кажется, будто находится в противности тому, что я говорю, то да будет ведомо вашему величеству, что это был не Бенвенуто, а, быть может, мой злой рок или жестокая судьба, каковая пожелала сделать меня недостойным служить самому изумительному государю, который когда-либо имелся на земле; поэтому я вас прошу, чтобы вы меня простили. Но только мне казалось, что ваше величество дали мне серебра на одну только статую; и, не имея своего, я не мог сделать больше, чем эту; а из того немногого серебра, которое от сказанной фигуры у меня осталось, я из него сделал эту вазу, чтобы показать вашему величеству эту прекрасную манеру древних; каковую, быть может, раньше вы в таком роде еще не видели. Что до солонки, то мне казалось, если я верно помню, что ваше величество сами у меня ее потребовали однажды, когда зашла речь об одной, которую вам принесли; поэтому, когда я вам показал модель, каковую я сделал еще в Италии, вы по собственному своему требованию велели тотчас же выдать мне тысячу золотых дукатов, чтобы я ее сделал, говоря, что признательны мне за это; и особенно мне казалось, что вы много меня благодарили, когда я вам ее дал оконченной. Что до двери, то мне казалось, что, беседуя о ней при случае, ваше величество отдали приказание монсиньору ди Виллуруа, своему первому секретарю, каковой приказал монсиньору ди Марманья и монсиньору делль’Апа418, чтобы с этой работой они меня торопили и чтобы они меня обеспечили; а без этих приказаний, сам по себе, я бы никогда не мог подвинуть вперед столь великие предприятия. Что до бронзовых голов, и подножий к Юпитеру, и остального, то головы я сделал действительно сам от себя, чтобы испытать эти французские глины, каковых я, как чужеземец, совсем не знал; а не сделав опыта над сказанными глинами, я бы не взялся отливать эти большие работы; что до подножий, то я их сделал, потому что мне казалось, что это отлично подходит в придачу к этим самым фигурам; поэтому все то, что я делал, я думал, что делаю к лучшему и отнюдь не отклоняюсь от желаний вашего величества. Правда, что этого великого колосса я сделал всего, в том виде, как он есть, за счет моего кошелька, единственно потому, что мне казалось, что раз вы такой великий король, то такой малый художник, как я, должен сделать, для вашей славы и для моей, статую, каковой у древних не было никогда. Узнав теперь, что богу не было угодно удостоить меня столь почетной службы, я у вас прошу, чтобы взамен той почетной награды, которую ваше величество предназначало моим трудам, оно мне просто уделило немного благоволения и отпустило меня на волю; потому что, если оно меня этого удостоит, я в тот же миг уеду, возвращаясь в Италию, вечно благодаря бога и ваше величество за те счастливые часы, которые я провел в его службе”.