Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции
Шрифт:
Будучи в таком виде недужным, я во что бы то ни стало ходил работать в сказанную Лоджию над моим гигантом, до того, что, несколько дней спустя, великая болезнь одолела меня до того, что приковала меня к постели. Как только герцогиня услыхала, что я болен, она велела отдать работу над несчастным мрамором просто Бартоломео Амманнато, каковой прислал мне сказать через мессер559… чтобы я делал, что хочу, с моей начатой моделью, потому что мрамор получил он. Этот мессер… был одним из влюбленных жены сказанного Бартоломео Амманнато; и так как он был самым любимым, как милый и скромный, то этот сказанный Амманнато давал ему все удобства; о каковых можно было бы сказать многое. Однако я не хочу делать, как Бандинелло, его учитель, который своими разговорами заходил, куда не надо; словом, я сказал… я всегда это предугадывал; и чтобы он сказал Бартоломео, чтобы тот потрудился, дабы показать, что он благодарен судьбе за эту великую милость, которую так незаслуженно она ему сделала. Так, недовольный, я лежал в постели и лечился у этого превосходнейшего человека, маэстро Франческо да Монте Варки, врача, и вместе с ним меня лечил хирургией маэстро Раффаелло де’Пилли; потому что эта сулема до того сожгла мне седалищную кишку, что я совсем не держал кала; и так как сказанный маэстро Франческо, увидав, что яд уже сделал все то зло, какое он мог, потому что его не было столько, чтобы он одолел силу крепкой природы, которую он нашел во мне, то поэтому он мне сказал однажды: “Бенвенуто, благодари бога, потому что ты победил; и не беспокойся, потому что я хочу тебя вылечить, чтобы досадить мошенникам, которые хотели сделать тебе зло”. Тогда маэстро Раффаеллино сказал: “Это будет одно из самых прекрасных и самых
В это время герцог поехал совершать въезд в Сиену560, и Амманнато поехал за несколько месяцев вперед делать триумфальные арки. Один побочный сын, который имелся у Амманнато, остался в Лодже и снял у меня некои полотна, которые были на моей модели Нептуна561, потому что, как неоконченную, я ее держал покрытой. Я тотчас же пошел жаловаться синьору дон Франческо, сыну герцога, каковой показывал, что меня любит, и сказал ему, как мне раскрыли мою фигуру, каковая была недовершенной, что, если бы она была окончена, меня бы это не заботило. На это мне ответил сказанный принц, слегка грозя головой, и сказал: “Бенвенуто, пусть вас не заботит, что она раскрыта, потому что они делают тем хуже для себя; а если вам все-таки угодно, чтобы я велел ее вам покрыть, я тотчас велю ее покрыть”; и с этими словами его высокая светлость добавил много других к моей великой чести в присутствии многих вельмож. Тогда я ему сказал, что я прошу, чтобы его светлость дал мне удобства, дабы я мог его кончить, потому что я хочу поднести его, вместе с маленькой моделькой, его светлости. Он мне ответил, что охотно принимает и то, и другое, и что он велит дать мне все удобства, какие я попрошу. Так я утолился этой малой милостью, которая была для меня причиной спасения моей жизни; потому что, когда на меня нашло столько непомерных зол и огорчений сразу, я видел, что изнемогаю; через эту малую милость я подкрепился некоторой надеждой жизни.
Так как прошел уже год, как у меня была мыза у Ручья от Збиетты, и, кроме всех неприятностей, сделанных мне и ядами, и прочими их воровствами, видя, что сказанная мыза мне не приносит и половины того, что они мне предлагали, а у меня была, кроме договоров, записка рукою Збиетты, каковой мне обязывался при свидетелях обеспечивать сказанные доходы, то я пошел к господам советникам; потому что в то время еще жил мессер Альфонсо Квистелло, и был фискалом, и заседал с господами советниками, а из советников были Аверардо Серристори и Федериго де’Риччи; я не помню имени всех; еще там был один дельи Алессандри; словом, это был род людей с большим весом. И вот, когда я рассказал мои доводы суду, все в один голос захотели, чтобы сказанный Збиетта вернул мне мои деньги, исключая только Федериго де’Риччи, каковой услужался в то время сказанным Збиеттой; так что все они сетовали мне, что Федериго де’Риччи мешает, чтобы они мне это устроили; и среди прочих Аверардо Серристори со всеми прочими; даром что он учинял необыкновенный шум, а также и этот дельи Алессандри; так что когда сказанный Федериго настолько затянул дело, что суд кончил занятия, меня встретил сказанный вельможа однажды утром, после того как они вышли на площадь Нунциаты, и, безо всякого как есть почтения, громким голосом сказал: “Федериго де’Риччи настолько возмог, больше чем все мы остальные, что ты оказался зарезан против нашей воли”. Я не хочу ничего больше говорить об этом, потому что слишком оскорбился бы тот, что имеет верховную власть правления; словом, я был зарезан нарочно богатым гражданином единственно потому, что он услужался этим пастухом.
Так как герцог находился в Ливорно, то я поехал его повидать, единственно чтобы попросить у него увольнения. Чувствуя, что ко мне возвращаются мои силы, и видя, что меня ни к чему не употребляют, мне было жаль учинять столь великую обиду моим занятиям; так что, решившись, я поехал в Ливорно и застал там моего герцога, который оказал мне премилостивый прием. И так как я провел там несколько дней, то я каждый день ездил верхом с его светлостью и имел много досугу говорить все то, что я хотел, потому что герцог выезжал из Ливорно и проезжал четыре мили вдоль моря, где он велел строить небольшую крепостцу; и чтобы не быть докучаему слишком многими лицами, он находил удовольствие в том, чтобы я с ним разговаривал; так что однажды, видя, что мне оказывают некое весьма приметное благоволение, я умышленно завел речь о Збиетте, то есть о Пьермариа д’Антериголи, и сказал: “Государь, я хочу рассказать вашей высокой светлости удивительный случай, из какового ваша светлость узнает причину, которая мне мешает, что я не могу кончить моего глиняного Нептуна, которого работал в Лодже. Да будет известно вашей высокой светлости, что я купил у Збиетты пожизненно мызу”. Словом, я все сказал подробно, ничуть не пятная правды ложью. И вот, когда я дошел до яда, я сказал, что если я когда-либо был угодным слугой в глазах его высокой светлости, то она должна бы, вместо того, чтобы наказывать Збиетту или тех, кто дал мне яду, дать им что-нибудь хорошее; потому что яда не было столько, чтобы он меня убил; но зато его было ровно столько, чтобы очистить меня от смертоносной липкости, которая у меня была в желудке и во внутренностях; каковой подействовал таким образом, что, ежели в том состоянии, в каком я находился, я мог прожить три или четыре года, то этот род лекарства сделал так, что я думаю, что запасся жизнью лет на двадцать с лишним; и за это, охотнее, чем когда-либо, я еще больше благодарю бога; и поэтому правда то, что я иной раз слышал от некоторых, которые говорят:
Пошли нам бог беду для нашей пользы.Герцог слушал меня две с лишним мили пути, все время с большим вниманием; и только сказал: “О, скверные личности!” Я заключил на том, что я им обязан, и вступил в другие приятные разговоры. Я улучил подходящий день, и, застав его приветливым на мой лад, я попросил его высокую светлость, чтобы он отпустил меня на волю, дабы мне не выбрасывать вон нескольких лет, когда я еще годен на то, чтобы сделать что-нибудь, а что до того, что мне остается еще получить за моего Персея, то чтобы его высокая светлость мне это отдал, когда ему будет угодно. И при этом разговоре я распространился, со множеством длинных церемоний, в благодарностях его высокой светлости, каковой мне как есть ничего не ответил, и мне даже показалось, что он имеет такой вид, будто недоволен этим. На следующий после этого день мессер Бартоломео Кончино562, секретарь герцога, из первейших, явился ко мне; и почти с вызовом мне сказал: “Герцог говорит, что если ты хочешь увольнения, то он тебе его даст; но если ты хочешь работать, то он поставит тебя на работу; лишь бы вы могли столько сделать, сколько его светлость дает вам делать!” Я ему ответил, что ничего другого не желаю, как только получить работу, и особенно от его высокой светлости больше, чем от всех остальных людей на свете; и будь то папа, или императоры, или короли, я с большей охотой послужу его высокой светлости за один сольдо, чем всем другим за дукат. Тогда он мне сказал: “Если таковы твои мысли, то вы уже договорились, без лишних слов; так что возвращайтесь во Флоренцию и будьте покойны, потому что герцог тебя любит”. Так я вернулся во Флоренцию.
Как только я оказался во Флоренции, ко мне явился некий человек, называемый Раффаеллоне Скеджа, парчовый ткач, каковой сказал мне так: “Мой Бенвенуто, я вас хочу помирить с Пьермариа Збиеттой”. Каковому я сказал, что нас никто не может помирить, кроме господ советников563, и что в этой кучке советников у Збиетты уже не будет Федериго де’Риччи, который за подношение двух жирных козлят, не помышляя ни о боге, ни о своей чести, стал бы поддерживать такую злодейскую битву и чинить столь жестокую обиду святой справедливости. Когда я сказал эти слова, вместе со многими другими, этот Раффаелло все так же ласково стал мне говорить, что гораздо лучше дрозд, если его можно скушать в мире, чем самый жирный каплун, хотя бы иной и был уверен, что его получит, но получит с таким боем; и он стал мне говорить, что обычно тяжбы иной раз волочатся до того долго, что это время я бы много лучше сделал, потратив его на какую-нибудь красивую работу; через каковую я бы стяжал себе гораздо большую честь и гораздо большую пользу. Я, который понимал, что он говорит правду, начал склонять слух к его словам; так что вскорости он нас помирил таким образом, что Збиетта возьмет сказанную мызу у меня внаймы за семьдесят золотых скудо золотом в год, на все время в течение естественной моей жизни. Когда мы стали учинять договор, каковой был составлен сер Джованни, сыном сер Маттео да Фальгано, Збиетта сказал, что тем способом, как мы говорили, потребуется большая пошлина; а что он не обманет; и поэтому хороши, если бы мы учиняли этот наем от пяти лет до пяти лет; и что он мне сдержит слово, никогда больше не возобновляя никаких тяжб. И так же мне обещал и этот мошенник, этот его брат священник; и этим сказанным способом на пять лет и был учинен договор564.
Желая вступить в другой разговор и оставить на время речь об этом непомерном мошенничестве, я вынужден сперва сказать о последовавшем после пяти лет найма; каковые когда прошли, то эти мошенники, не желая исполнять ни одного из данных мне обещаний, пожелали вернуть мне мою мызу и не желали больше держать ее внаймах. Поэтому я начал жаловаться, а они мне разворачивали договор; так что из-за их бессовестности я не мог себе помочь. Видя это, я им сказал, что герцог и принц флорентийские не потерпят, чтобы в их городе так гнусно зарезывали людей. И вот, эта острастка оказалась такой силы, что они наслали на меня опять этого самого Раффаелло Скеджа, который учинил то первое соглашение; а они говорили, что не желают мне давать за нее семьдесят золотых скудо золотом, как они давали мне прежние пять лет; каковым я отвечал, что меньше я за нее не желаю. Сказанный Раффаелло явился ко мне и сказал мне: “Мой Бенвенуто, вы знаете, что я на вашей стороне; так вот, они все это доверили мне”; и показал мне это написанным их рукой. Я, который не знал, что он их близкий родственник, мне показалось, что все обстоит отлично, и так я ему доверился целиком и полностью. Этот почтенный человек пришел однажды вечером в половине первого ночи, а было это в августе месяце, и всякими своими словами он меня принудил велеть составить договор единственно потому, что он знал, что если бы промедлили до утра, то этот обман, который он хотел со мной учинить, ему бы не удался. И вот учинили договор565, что мне должны платить шестьдесят пять скудо монетой в год за наем, в два платежа каждый год, в течение всей моей естественной жизни. И хоть я и отбивался и ни за что не желал сидеть смирно, он мне показывал написанное моей рукой, каковым подвигал каждого меня осуждать, и он говорил, что все это сделал для моего же блага и что он на моей стороне; и так как ни нотариус, ни остальные не знали, что он им родственник, то все меня осуждали; поэтому я уступил наконец и постараюсь жить, насколько возможно будет дольше. Вслед за этим я сделал другую ошибку в декабре месяце следующего, 1566 года. Купил половину мызы у Колодца у них, то есть у Збиетты, за двести скудо монетой, каковая граничит с этой моей первой у Ручья, условно на три года, и отдал им ее внаймы. Сделал, чтобы сделать хорошо. Слишком понадобилось бы длинно распространяться в писании, желая рассказать великие жестокости, которые они мне учинили; хочу положиться целиком и полностью на бога, который всегда защищал меня против тех, кто хотел сделать мне зло.
Когда я совсем кончил мое мраморное распятие566, мне показалось, что если поставить его стоймя и поместить приподнятым от земли на несколько локтей, то оно должно иметь много лучший вид, чем если держать его на земле; и хоть оно и имело хороший вид, но когда я его поставил стоймя, оно стало иметь вид гораздо лучший, так что я им удовлетворялся весьма; и так я начал его показывать тем, кто желал его видеть. Как богу было угодно, об этом было сказано герцогу и герцогине; так что когда они приехали из Пизы, то однажды неожиданно обе их высоких светлости со всей придворной знатью пришли ко мне на дом, единственно, чтобы посмотреть сказанное распятие; каковое до того понравилось, что герцог и герцогиня не переставали воздавать мне бесконечные похвалы; и так же, следовательно, все эти вельможи и господа, которые тут же присутствовали. И вот, когда я увидел, что они весьма удовлетворились, я этак учтиво начал их благодарить, говоря им, что то, что меня избавили от труда над мрамором Нептуна, и было собственной причиной того, что мне дали выполнить подобную работу, за каковую никогда еще никто другой не брался до меня; и хоть я понес величайший труд, какой я когда-либо нес на свете, мне кажется, что я хорошо его потратил, и особенно раз их высокие светлости так мне его завалят; и так как я не могу думать, что когда-либо найду что-либо, что могло бы быть более достойно их высоких светлостей, то я охотно им его подношу, только я их прошу, чтобы прежде, нежели они уйдут, они соблаговолили зайти в нижнее жилье моего дома. На эти мои слова, любезно тотчас же встав, они вышли из мастерской и, войдя в дом, увидели мою модельку Нептуна и фонтана, каковую никогда еще раньше, чем тогда, герцогиня не видела. И она до того возмогла в глазах герцогини, что тотчас же она подняла неописуемый крик изумления; и, повернувшись к герцогу, сказала: “Клянусь жизнью, что я не думала и о десятой доле такой красоты”. На эти слова герцог ей несколько раз сказал: “А я вам не говорил?” И так промеж себя к великой моей чести они беседовали о ней долгое время; затем герцогиня подозвала меня к себе и после многих похвал, возданных мне как бы извиняясь, так что в пояснение этих слов она словно показывала, что просит прощения, она мне затем сказала, что она хочет, чтобы я достал себе мрамор по моему вкусу, и хочет, чтобы я пустил его в работу. На эти благосклонные слова я сказал, что если их высокие светлости дадут мне удобства, то я охотно ради них возьмусь за столь многотрудное предприятие. На это герцог тотчас же ответил и сказал: “Бенвенуто, тебе будут даны все те удобства, какие ты только потребуешь, а кроме того, те, которые я тебе дам от себя, каковые будут большей ценности намного”. И с этими приветливыми словами они ушли и оставили меня весьма довольным.
Прошло много недель, а обо мне не говорилось, так что, видя, что делать ничего не собираются, я был почти в отчаянии. В это время королева французская567 послала мессер Баччо дель Бене к нашему герцогу попросить у него денег взаймы; и герцог благосклонно ей ими услужил, как говорили; и так как мессер Баччо дель Бене и я, мы были весьма близкие друзья, то, опознав друг друга во Флоренции, весьма мы виделись охотно; так что он мне рассказывал про все те великие милости, которые ему оказывал его высокая светлость; и в беседе он меня спросил, какие у меня большие работы на руках. Таким образом, я ему сказал, как все последовало, весь случай с большим Нептуном и фонтаном и великую обиду, которую мне учинила герцогиня. На эти слова он мне сказал от имени королевы, что ее величество имеет превеликое желание окончить гробницу короля Генриха, своего мужа, и что Даниелло да Вольтерра568 предпринял сделать большого бронзового коня, и что уже прошло то время, к которому он обещал, и что для сказанной гробницы нужны превеликие украшения; так что если я желаю вернуться во Францию в мой замок, то она велит мне дать все те удобства, какие я только потребую, лишь бы я имел желание служить ей. Я сказал сказанному мессер Баччо, чтобы он выпросил меня у моего герцога; что если на то согласен его высокая светлость, я охотно вернусь во Францию. Мессер Баччо весело сказал: “Мы вернемся вместе”. И считал дело сделанным. И вот на следующий день, когда он беседовал с герцогом, зашла речь обо мне, так что он сказал герцогу, что если бы на то была его милость, то королева услужилась бы мной. На это герцог тотчас же ответил и сказал: “Бенвенуто — тот искусник, которого знает мир, но теперь он не желает больше работать”. И вступив в другие разговоры, на другой день я пошел к сказанному мессер Баччо, каковой мне пересказал все. Тут я, который не мог больше выдержать, сказал: “О, если после того как его высокая светлость, не давая мне ничего делать, и я сам от себя сделал одну из самых трудных работ, которая когда-либо другим была сделана на свете и стоит мне больше двухсот скудо, которые я истратил от своей бедности; о, что бы я сделал, если бы его высокая светлость поставил меня на работу! Я вам говорю поистине, что мне учинена великая обида”. Этот добрый вельможа пересказал герцогу все то, что я возразил. Герцог ему сказал, что он шутил и что он хочет меня для себя; так что меня разбирало несколько раз уехать себе с богом. Королева не хотела об этом больше говорить, чтобы не досаждать герцогу, и так я остался весьма изрядно недоволен.
В это время герцог уехал, со всем своим двором и со всеми своими сыновьями, за исключением принца569, каковой был в Испании; поехали сиенскими болотами; и этим путем он добрался до Пизы. Схватил отраву этого дурного воздуха раньше остальных кардинал; и вот, спустя несколько дней, на него напала чумная лихорадка, и вскорости она его убила. Это был правый глаз герцога; он был красивый и добрый, и его было премного жаль570. Я дал пройти нескольким дням, пока не решил, что слезы высохли; затем я поехал в Пизу571.