Жизнь без спроса
Шрифт:
Карен наполнил до половины наши бокалы, обмотал горлышко накрахмаленной салфеткой и воткнул бутылочку в приготовленное заранее ведерочко со льдом. Пожилая, профессорского вида дама в очках с седым пучком на голове величественно установила перед нами тарелку с пронизанной голубой плесенью горгонзолой. Сыр был нарезан на маленькие кубики, а в центре тарелки стояла водочная стопка с деревянными зубочистками, предназначенными для натыкания сырных кубиков.
– Ну вот, все и готово! – Карен с удовлетворением потер руки. – Приятной беседы вам, милые дамы.
«Профессорша» величественно и строго уплыла в свой деликатесный отдел. Наш сомелье тоже удалился, совсем по-чаплински переставляя короткие
– Теперь мы наконец вдвоем? – Катя не без некоторого недоумения косилась на элегантную в своей скромной сдержанности сервировку.
– Безусловно! И прослушивающей аппаратуры здесь, я думаю, тоже нет.
Катя махнула рукой:
– Да какая прослушивающая аппаратура! В общем, так: ты, насколько я помню и насколько я знаю, всегда пользовалась успехом у мужчин.
Слышала бы мама Катькины слова! Наверное, она помнит, что весь девятый и десятый класс я пользовалась неизменным успехом моего единственного Олега Точилина. Все в школе знали тогда, что мы – пара. Слава богу, что Катька никогда не видела Машкиного отца.
– Гм… Это смотря что имеется в виду под успехом и смотря что имеется в виду под мужчинами.
– Да ладно тебе кокетничать!
Катя залпом выпила свой бокал и тут же поморщилась.
– Зачем ты так торопишься глотать? – удивилась я. – Это вино нужно почувствовать…
– Прости, похоже на «Буратино», но без газа! – перебила меня Катька. – Хорошо, что хоть холодненькое.
С моей стороны комментариев не было, но если бы Карен предусмотрительно нас не покинул, то, услышав Катькины слова, наверняка упал бы в обморок прямо на бесценные стеллажи с бутылочками .
– В общем, так: мне нужен мужик. Точнее, нам.
– Ну, во-первых, всем нужен. Во-вторых, кому это «нам»? И почему в таком случае один? И, наконец, в-третьих, где же я тебе его на ночь глядя возьму?
– Очень нужно! Нам на передачу нужно! Я на женском ток-шоу работаю… Сценарист, редактор и так далее…
– Карена позвать?
– Зачем?
– Он мужик. Его и возьмите!
– А он как вообще? Он, думаешь, нам годится?
– Сомелье он отличный! А в других качествах не знаю, не пробовала. Вам, во всяком случае, ночью лучше не найти.
С тем, что лучше им не найти, Катя не спорила, и это ее откровенно печалило. Она уныло пожевала кубик горгонзолы.
– А ты уверена, что его можно есть?
– Кого? Карена?! У вас женское ток-шоу или каннибальское, в конце концов?!
– Нет… Это я про сыр… У меня, когда сыр плесневеет, я его всегда выбрасываю… В магазине я, конечно, все эти рокфоры видела, но как-то все не решалась купить… И плесневелый он, и дорогой ужасно… К чему?
На этот риторический вопрос у меня ответа не было.
– А шутить он вообще умеет? – Катя, похоже, вернулась от сыра к кандидатуре Карена.
– Ага! Все время шутит, – кивнула я. – Не переставая. Позвать, чтоб… шутканул?
Катя явно подумала, что я над ней издеваюсь. Что, надо сказать, было недалеко от истины.
– У нас тоже все время шутят, – вздохнула она. – Только не смешно совсем…
В глазах Кати Михайловой стояли слезы.
– Так расскажи все-таки, какой именно нужен мужик и для чего он нужен?
То, что разговор будет уже исключительно дурацкий, я понимала. Но все равно его требовалось довести до логического конца. Я решила, по крайней мере, воспользоваться тем, что говорить теперь предстояло преимущественно Кате, и спасти оставшуюся в бутылочке часть великолепного и очень дорогого вина от судьбы выдохшегося непотребного напитка «Буратино». На горгонзолу же Катя вообще не покушалась. Попробовав единственный кубик, она его выплюнула на блюдечко. Видимо, утвердилась в мысли, что заплесневевший сыр предназначен исключительно для мусорного ведра.
Я изобразила на лице внимание и, взяв в руки бокал, как могла внимательно слушала путаный и сбивчивый Катин рассказ, изобилующий к тому же совершенно лишними деталями. Про ее знаменитое ток-шоу я, конечно,
По словам Кати, их искрометное ток-шоу к данному моменту вовсю загибалось. Однако, исчерпав все мыслимые темы для обсуждения и все сроки эфирной жизни, оно продолжало сохранять на удивление высокий рейтинг, а значит, помимо всего прочего, продолжало кормить всю свою команду, включая Катю. В случае закрытия большинство занятых в проекте людей окажется на улице. Ведущую, Яну Большакову, такая перспектива огорчала, но она по крайней мере не оставалась без куска хлеба. Ей было куда идти – в театр, где Яна продолжала работать, в кино, куда ее иногда приглашали, наконец, у Яны имелись вполне преуспевающие и нестарые еще родители. Для остальных ситуация складывалась куда сложнее. За несколько лет успешного эфира люди ничего не скопили, но привыкли ощущать себя при постоянной работе и зарплате.
Ток-шоу было устроено следующим образом. Из массы женщин, желающих выступить в качестве героинь, отбирали наиболее приемлемых с точки зрения правдоподобия и интересности историй, а также с точки зрения вменяемости и способности связно говорить. Передача выходила еженедельно, но студию снимали для записи на два-три дня в месяц. За день записывали, как правило, две передачи, и только иногда – одну. На сцене стояло три кресла – для героини и для двух дам-экспертов: «традиционалистки» Вали и «феминистки» Нади. Кроме того, в студии сидело несколько десятков женщин, пожелавших увидеть свое лицо на телеэкране. Имелся небольшой «загончик» и для пяти-семи мужчин. Места в загончике были заняты практически всегда одними и теми же убогими созданиями, а если называть вещи своими именами, то непонятно как собравшимися вместе психически больными людьми. Почему судьба собрала их в этом «загончике» еще на заре становления ток-шоу, никто не знает, но к моменту нашей встречи с Катей скорбное мужское сообщество окончательно замкнулось в себе. Эти ущербные создания организованно приходили на каждую запись и не пускали в свой «загончик» чужаков. Очень переживали, если кто-то из собратьев отсутствовал по причине обострения психического состояния (зачастую то одному, то другому мужчине требовалась экстренная госпитализация).
По залу с ослепительной улыбкой на лице дефилировала Яна, держа микрофон в руке. Вначале она опрашивала героиню о причинах, заставивших ее прийти на шоу. Более или менее связно та рассказывала о том, что с ней, болезной, приключилось. Потом женщины из зала высказывали свое мнение по поводу заслушанной истории. Как правило, несли они жуткую ахинею, которая меркла только в сравнении с речами, произносимыми из мужского «загончика».
После этого кошмара очередь доходила до Вали и Нади. Валя считала себя профессиональным графологом и зарабатывала на жизнь определением деловых свойств клиентов и предсказанием их судеб по почерку. Надя внушала всем и, главное, себе самой, что она – писатель с большой буквы, а также драматург, журналист и политический деятель в одном лице. К моему глубокому омерзению, я раньше натыкалась на несколько ее статей. Лейтмотивом Надиных публикаций было страстное требование легализации древнейшей женской профессии. Конечно, внесение проституции в список законно признанных профессий – видимо, правильный шаг для снижения криминальности этого неизбежного общественного зла. Но все равно нельзя не порадоваться, что Наде не удалось пробиться в российскую Государственную думу. С ее напором ей, вполне может быть, удалось бы не только легализовать публичные дома, но и добиться законодательной обязательности их посещения. Представляю, как на выходе из каждого вестибюля московского метро милицейский патруль отлавливает несчастных затравленных мужичков и наряду с пропиской в паспорте проверяет отметку о дате последнего посещения борделя. При отсутствии такого штампа максимум недельной давности за проверкой следует арест или в лучшем случае штраф «без оформления»! Не сомневаюсь, именно обязательность всеобщего блядства была Надиной главной идеей и высшей целью.