Жизнь – что простокваша
Шрифт:
На семейном совете прадеда Германа Ивана было решено собрать все украшения и вещи, что имели хоть какую-то ценность. С ними дедушка Сандр отправился с двумя односельчанами до Кулунды.
Пока их не было, все кожаные сумки, ремни, сапоги и ботинки тщательно вымачивались, вываривались и съедались.
Возвращение дедушки Сандра оказалось своевременным: его отец, наш прадед Иван, напоминал ходячий скелет. Продукты: пшеницу, картошку, подсолнечные семечки, чечевицу, фасоль, бобы и топлёное масло – надо было растянуть на год. Женщины варили жиденькую похлёбку, негустую мучную, пшеничную или чечевичную кашу, иногда – картошку в мундире. Когда к вечеру чувство голода усиливалось, лузгали порцию семечек,
Семья дедушки не голодала, но и вдоволь не наедалась. Чтобы запах еды не привлекал чужих, занимались варевом при закрытых окнах и дверях. Чугунок завёртывали, прятали в постель, и пища долго оставалась тёплой. Чтобы никто не вошёл, задвигали щеколду.
Однажды дверь запереть забыли, однако. Ужин в этот раз состоял из картошки в мундирах и маленьких кусочков от лепёшки. Мужчины получали по две большие картофелины, женщины – две поменьше, дети – по одной.
Вдруг на пороге возник живой скелет. 25-летняя женщина, что с трёхлетней белокурой девочкой жила по соседству, в безумии оглядывала стол. Ни слова не говоря, она выбросила руку.
Прабабушка Маргарита наседкой прикрыла руками стол, прадед Иван и дедушка Сандр растерянно переглянулись. В мужчинах боролось два чувства: инстинкт самосохранения и чувство жалости. Дать – лишить себя скудной порции, не дать – обречь на голодную смерть женщину и ребёнка. Тогда прадед Иван в полной тишине медленно поднялся, взял одну из своих картофелин и протянул её женщине:
– Возьми, больше дать не могу.
Женщина быстро откусила и, казалось, не жуя, проглотила. Неотрывно глядя на прадеда, решительно откусила во второй раз, но проглотила, заметно смакуя. Вдруг из глаз её покатились слёзы-горошины. Женщина глазами ласково измеряла картофелину, и, словно поглаживая, медленно откусила и начала жевать. Оставила треть, чуть заметно улыбнулась и прошептала: «Это дочери».
Прадед Иван вынул из ведра сырую (все уже были пересчитаны) и сунул ей в руку. Едва она вышла, он тут же накинул крючок на петлю. Через какое-то время пронёсся слух, что у женщины пропала дочь. Её искали, но не находили. Мать хохотала и говорила, что девочка убежала.
– Куда?
– В рай… рай, конечно, в рай, – смеялась она.
Стали замечать, что женщина округляется. Установили слежку. Её поймали, когда она из скирды старой соломы доставала уже протухшие останки. Состоялся суд. Полубезумной, ей дали десять лет. На тюремной баланде несчастная пришла в себя и, по рассказам очевидцев, всё плакала и звала дочь. Когда объяснили, что срок ей дали за убийство дочери, сделала попытку удушиться. Из заключения её освободили условно-досрочно за «примерное поведение и доблестный труд», удачно вышла будто бы замуж, родила троих детей и стала, по слухам, хорошей матерью.
Весной 1922 года голодающее и вымирающее Поволжье частично спасла заграница, частично – эшелоны с хлебом из Сибири.
Выжившие приходили в себя. Жизнь медленно набирала обороты, деревня оживала и возрождалась. Для подросших и уцелевших от голода детей возобновились занятия в школах.
Дедушку Сандра не покидала мысль дать подросшим дочерям образование, но к его желанию они отнеслись по-разному.
Мария училась шутя, не любила уделять занятиям много времени, жила настоящим и к далёкому будущему оставалась равнодушной. Элла же, напротив, отличалась необычайной усидчивостью, и школьные задания выполняла аккуратно и основательно.
В четвёртом классе сообразительная и способная Мария потеряла окончательный интерес к учёбе, и, 18-летнюю, её выдали замуж за местного парня Цвингера Александра.
Элла продолжила обучение и после пятого класса уехала в Киев учиться на мастера по моделированию и шитью женской одежды, в Мариенталь вернулась она портнихой-закройщицей.
Школы, больницы, клубы и всевозможные детские студии начинали жить полной жизнью, в магазины завозили много «хороших и разных» товаров, и в швейной мастерскрй сельской Промартели началась её трудовая биография.
Она обшивала родных и знакомых, одевалась по последнему слову моды и вскоре превратилась в одну из первых девушек села. Богатые урожаи, следовавшие год за годом, способствовали разрастанию личных подворий – люди радовались и были счастливы, но… наступил 1929 год. Он ознаменовал Поволжье сплошной коллективизацией страны – раскулачивали тех, кто обеспечивал достаток семьи, её сытое и счастливое будущее.
Эти годы свели в могилу прадеда Ивана, отца дедушки Сандра. Середняк, он добровольно сдал в колхоз всё своё большое хозяйство.
Александр Иванович Германн (1886–1943), дедушка Сандр по матери, альтпапа. Посмертно реабилитирован
Ефросинья Петровна Роор-Германн (1886–1953), Альтмама. Бабушка Зина
Элла Александровна Германн-Шнайдер-Кельблер (1911–2004, мама). Фото 1928 г.
Мария Александровна Германн-Цвингер (1910–1961). Тётя Маруся. Фото 1927 г.
Лидия Александровна Герман-Евтухова (1929). Фото 1950 г.
– Я всё отдам: лошадей, коров, свиней, овец, бороны, сеялки, косилки, только оставьте в отчем доме, – просил он.
Просьбу удовлетворили, однако пустой двор, в который забегали изредка, отбившись от колхозного стада, его коровы и лошади, наводил тоску. Будучи в преклонном возрасте, он впал в депрессию и вскоре от тоски и переживаний умер.
Его афоризм «Жизнь – что простокваша, в ней больше кислого, сладкого мало…» часто повторяли в семье – каждый на свой лад.
Мария Александровна Германн (1910–1961), тётя Маруся, с мужем Цвингер Александром Матвеевичем (1910–1987?)
Их дети
Цвингер-Хранилова Мария Александровна (1932 г. р.). Село Степной Кучук. Алтай