Жизнь чудовищ (сборник)
Шрифт:
Позади раздались ехидные аплодисменты.
– Смотри, – кивнула Хозяйка на ближайший пруд, – даже пеликаны не хотят их. Кого ты спасаешь?
Во взбаламученной воде лениво кружились рыбы, мелькали бледными брюхами. В этот раз их почти не стало меньше.
– Они не мертвые! Они просто уснули, и ты это знаешь!
Хозяйка пожала плечами.
– Это не важно. Умерли или уснули – какая разница?
– Конечно… тебе – никакой. Тебе просто надоело!
– Мне не надоело, я просто устала.
– И они устали.
Хозяйка звонко расхохоталась, запрокинув лицо. Бессильно помотала головой, прикусила губу – глаза снова стали холодными и чужими.
– Да, не хочу. Почему я должна за них волноваться? И, пожалуйста, не стреляй больше в пеликанов. Чем быстрее они доедят рыбу, тем лучше.
– Т-ты… ты понимаешь, что ты говоришь? – опешил Макс.
– Прекрасно понимаю. Пруды освободятся, и мы разведем в них кувшинки. Сейчас это нельзя сделать – рыбы съедят ростки.
– Так добей сама!
– Зачем самой, если есть пеликаны? – равнодушно улыбнулась Хозяйка.
– Вытрави, перелови, съешь… Может, подавишься!
– Милый, ну зачем ты злишься? Представь, как станет красиво! Мы будем гулять вечером среди прудов, любоваться цветами, и не будет этого рыбного запаха…
– Мы не будем гулять.
– Почему?
– Я ухожу.
– Уходишь? Обратно в свой мир, к этим ходячим мертвецам? – Она сжала кулаки. – Снова будешь плакаться пьяным девкам на одиночество?
– Там хотя бы есть кому поплакаться. А я и здесь был один, какая разница…
– Но мы же любим друг друга… Макс…
– Я тебя не люблю.
«Выкинула», – понял Макс, оглядевшись. В том мире не было ободранных электричек и сизых многоэтажек за стеклом. Единственный человек, оказавшийся в вагоне, походил на потрепанного бурной общажной жизнью студента. «Сам захотел вернуться», – пробормотал Макс, завороженно уставясь на бутылку портвейна в руках соседа.
– Выпьете со мной? – спросил тот, поймав взгляд.
«Люмпен-интеллигент», – хмыкнул Макс, вспомнив своих приятелей, и молча кивнул, беря протянутый стаканчик.
– Принеси мне сачок, – попросила Хозяйка, внимательно всматриваясь в воду.
– Опять… Ну, выловила один раз, только сердце разбередила, зачем тебе еще?
– Не ворчи. Мне не еще, мне нужен этот…
Сколько их здесь… Все одинаковые, все. Одни побольше, другие поменьше, светлее-темнее, но все одинаковые… сбиваются в плотную скользкую массу, увиливают от сачка, смотрят миллионами выпученных глаз, пенят воду, ускользают… Большинство вверх брюхом, лишь изредка мелькнет темная гладкая спина. Этот? А может, этот? Сачок судорожно бьется, поднимает муть, уже не увидеть, не узнать, даже если он будет рядом. Хозяйка заплакала, громко, отчаянно, лупя сачком по воде и размазывая по лицу тину. Теперь – одна, как миллионы лет до этого, как миллионы лет в будущем… Как в те дни, когда Макс был рядом, – одна.
По дороге домой она зашвырнула
– Мне страшно, понимаешь? Мне страшно. – Человек отхлебнул и судорожно закашлялся. – Вот почему я пью эту дрянь? Мне страшно. Живем как не знаю кто, кружимся в мутной воде не пойми зачем, столкнешься иногда с хорошим человеком, а его уносит… А потом мы умираем, и нас быстренько закапывают, чтобы воздух не портили… Я хочу знать, зачем я кружу, какой в этом смысл? Раньше вот неинтересно было, жил как нормальный человек. Нет никакого смысла, вода мутная, света не видно…
– Ты подплыл к поверхности, – пьяно хихикнул Макс. – Хреново тебе придется.
– Мне и так хреново, – ответил тот, разливая остатки портвейна. – Тут, главное, не думать, если начнешь – не остановишься уже. Вот смотри… если я не вижу смысла… то там, – он ткнул рукой вверх, расплескивая вино, – то там – тем более… Вот это страшно. Им-то какое дело до нас?
– Это точно, никакого. Мы плохо пахнем.
– Вот именно, вот именно… Смердим, как гора тухлой рыбы. Ищем свет – а вокруг только темнее становится. Вот, например, любовь…
– Угу, любовь, – кивал Макс, не слушая. За окнами проплывали знакомые станции. Скоро он будет дома.
Уже начался прилив, но она не пошевелит и пальцем. Плевать. Они все давно умерли. Все. И Макс – один из них. На это тоже плевать. Снова одна, но теперь хотя бы – свободна. «Наконец-то я побываю там», – подумала Хозяйка, глядя в сторону моря и прислушиваясь к нарастающему птичьему крику.
Темная стена пеликанов все ближе, затхлый удар воздуха в лицо, скребущий шорох крыльев. Пусть хватают скользкие рыбьи трупы. Пусть вылавливают немногих живых. И если он среди них – что ж, ей все равно.
«Вспомни, Люся», – забормотал магнитофон.
«Щас, вспомнит она», – подумал Макс, пиная подвернувшуюся под ногу бутылку. Подошел к окну, перегнулся через подоконник, глядя на снующие далеко внизу толпы людей.
Всегда один. «Мне тоже страшно», – мысленно сказал он недавнему собутыльнику.
«Плавают вроде стаей, а каждый – отдельно…»
Темно, как в мешке. Можешь кричать, можешь молча всю жизнь быть рядом – все равно будешь один. Не отразишься в глазах, мутных, как вода в прудах. Нет никакого смысла, она была права, нет никакого смысла…
Насмешливый птичий крик в голове, клокочущий, отдающий водорослями и солью. Изжеванный бычок, еще влажный от чьей-то слюны, на стремительно приближающемся асфальте. Мятая обертка от разрекламированной жвачки взорвалась цветными осколками. А потом стало темно и тихо.
Первый пеликан проворно нырнул к воде, загребая клювом. Люся подхватила рогатку и, путаясь в подоле, побежала к прудам.
Карина Шаинян
Смеющийся
Огромный порт на громыхающем железом морском перекрестке пожрал лицо города.