Жизнь древнего Рима
Шрифт:
Второй закон, lex Aelia Sentia, был также законом ограничительным: юноше, который не достиг еще двадцатилетнего возраста, разрешалось отпустить раба только в том случае, если причины, побуждавшие его к этому отпуску, были одобрены специальной комиссией, состоявшей из пяти сенаторов и пяти всадников (в провинциях эта комиссия должна была состоять из двадцати римских граждан). Закон был продиктован вполне "основательными соображениями: юнец, не имевший никакого жизненного опыта, не способный еще как следует разбираться в людях, естественно оказывался игрушкой в руках умного и хитрого раба, который обводил хозяина вокруг пальца и добивался всего, чего хотел. Юному хозяину не отказывалось в праве отпустить тех рабов, с которыми он был связан «справедливой приязнью» (Dig. XL. II. 16): если он замыслил освободить свою кормилицу, педагога, учителя, препятствий к этому комиссия не чинила. Если юноша получал по завещанию наследство и завещатель выражал в форме fideicommissa свое желание, чтобы такой-то и такой-то рабы были освобождены, комиссия утверждала наследника в решении выполнить это желание умершего. Больше того, если юноша хотел освободить рабыню, чтобы жениться на ней, разрешение на отпуск давалось беспрепятственно [192] . Таким образом, и lex Aelia Sentia
192
Немедленно давалось разрешение тому, кто желал освободить своих родных. Это относилось к отпущенникам, родные которых находились еще в рабстве. Могло случиться так: члены одной семьи были рабами в одном доме; хозяин, умирая, освободил только одного человека из этой семьи, еще юношу, и оставил его своим наследником; отец и мать, братья и сестры оказывались рабами своего сына и брата. Такой случай представлял собой нечто совершенно ненормальное, и желание свободного юноши освободить родных было рассматриваемо, конечно, как вполне законное.
Это было разумно и государственно необходимо. На опыте гражданской войны и страшной разрухи последних десятилетий республики Август мог со всей яркостью увидеть, какую грозную силу представляли рабы. Аллея крестов, которую Красс когда-то поставил от Капуи до Рима, не сломала духа той ярости, которая кипела в сердцах рабов и только искала удобного случая, чтобы обрушиться на господ. Был единственный способ утишить эту ярость – дать рабу свободу. В тот момент, когда преторский ликтор касался своей магической палочкой раба, совершалось действительно чудо – между отпущенником и его вчерашними друзьями по рабству разверзалась пропасть. Перед отпущенником открывается новая жизнь, жизнь свободного человека с ее возможностями и задачами; он должен как-то устроиться в этой жизни, подумать о будущности своих детей, о своих внуках, с которых пятно рабского происхождения будет начисто стерто. Он свободный человек. Что может его связывать с этой рабской толпой? Какие у него общие интересы с ней? Отпущенник, примкнувший к рабскому восстанию или к шайке какого-нибудь авантюриста, – это нечто немыслимое. Отпуск рабов на волю сохранял для Римского государства сотни и сотни тысяч энергичных, дееспособных, часто талантливых людей, вырывал у них в то же время жало ненависти, страшной для общества и государства. Как предохранительный клапан не позволяет перегреться котлу, выпуская излишнее количество паров, так институт отпущенников не позволял «перегреваться» рабской массе, ежедневно выводя из нее обычно наиболее сильных и даровитых и потому наиболее страшных ее представителей. Не представляя себе возможности иного государства, кроме рабовладельческого, империя постаралась ослабить те опасности, которые с этим рабовладением были связаны.
Август относился к отпущенникам так, как относилось к ним, в большинстве своем, римское общество: с некоторым презрением и без симпатии; в своей частной жизни он всегда держал их на расстоянии. Тем больше уважения внушает тот государственный такт, та интересами государства предписанная благожелательность к ним, которыми проникнуты его законы об этих людях. И дальнейшее законодательство строго блюдет, словно завет основоположника империи, этот дух благожелательности.
Первым по времени законом Августа об отпущенниках был lex Iunia, который Дефф весьма убедительно относит к 17 г. до н.э. [193] . Чтобы понять его значение, надо несколько вернуться назад и вспомнить об отпуске в форме manumissio minus iusta.
193
См.: A. M. Duff. Freedmen in the early Roman Empire. Oxford, 1928 C. 210—214.
Дело в том, что такой отпуск и был отпуском на волю, и не был им. Цицерон в 43 г. писал, что если раб не внесен в цензорские списки, не освобожден «палочкой» или по завещанию, то он не считается свободным (Top. 2). У хозяина всегда оставалась возможность раскаяться в своем великодушии и объявить «освобожденному», что на самом деле он как был рабом, так и остается им. Обиженный имел право жаловаться претору, но, во-первых у претора, по справедливому замечанию Деффа, могли быть причины, побуждавшие его оказать любезность хозяину и стать на его сторону, а во-вторых, многие ли рабы разбирались в римском праве и знали, что они могут искать защиты у претора? Юниев закон объявлял всякую manumissio minus iusta законной и необратимой: раб, освобожденный без всяких формальностей только «в присутствии друзей», был свободен, и отобрать от него эту свободу было нельзя.
Дефф считает этот закон также ограничительным: прежде чем отпустить раба, хозяину следовало вспомнить, что сделанное будет бесповоротным, и задуматься, стоит ли решаться на этот акт великодушия. Вряд ли это так. Если хозяин освобождал своего раба спьяна, то тут Юниев закон, конечно, не был преградой; если он желал блеснуть своей добротой и человечностью перед гостями, то желание это могло пересилить все практические соображения. Да, кроме того, хозяин и не всегда оставался в накладе [194] .
194
Была еще одна группа отпущенников, занимавшая среди них самое последнее место, так называемые dediticii – «сдавшиеся» (lex aelia sentia, 4 г. н.э.). Рабы, осужденные за какое-либо преступление, закованные в наказание хозяевами или сосланные на мельницу, получая освобождение, становились dediticii, и положение их приравнивалось к положению народа, побежденного и сдавшегося на милость победителя. Они не были римскими гражданами, не могли делать завещания и получать наследство и им запрещалось жить в Риме: они могли селиться не ближе ста миль от города. Если они нарушали это постановление, их продавали в рабство, и они не могли больше надеяться на освобождение. Что касается имущества, оставшегося после их смерти, то если раб был освобожден «домашним способом», то патрон мог распорядиться им целиком по своему желанию; если он был освобожден с соблюдением всех формальностей, то патрон имел в его имуществе такую же долю, как в имуществе отпущенников – римских граждан. Число, таких отпущенников было всегда невелико.
Рабы, освобожденные путем manumissio minus iusta, получали не права римского гражданина, а те, которыми пользовались латинские колонисты – их так и называли – latini Iuniani. Закон Элия Сентия присоединил к ним еще одну категорию рабов – тех, которые были освобождены до тридцатилетнего возраста и которым упомянутая выше комиссия отказала в праве немедленного приобретения римского гражданства. Сюда же относились рабы, которые, по эдикту Клавдия, получали свободу, если хозяин во время их болезни отказывал им в уходе и содержании [195] .
195
Было в обычае отвозить заболевшего раба на остров на Тибре, где находился храм Асклепия, и оставлять его там на волю судьбы. Юстиниан пошел дальше Клавдия: по его постановлению раб, покинутый хозяином во время болезни, не только освобождался из рабства, но и становился римским гражданином; хозяин же терял по отношению к нему права патрона.
Latini Iuniani имеют полное ius mancipationis, могут покупать и продавать землю, скот, рабов, но в праве оставлять формальное завещание им отказано. Они могут выразить свою волю только в форме fideicommissa, которые в течение I в. н.э. обязательной силы законного принуждения не имеют. Они не могут получать наследства, и по смерти их патрон может распорядиться всем их имуществом, как ему заблагорассудится: забрать себе хоть все. Оказаться патроном латина было весьма выгодно, тем более что права патрона можно было продать, подарить или завещать любому римскому гражданину (равно как и купить, и получить по завещанию).
Предложив такую жирную добычу патрону в награду за его, может быть, несколько опрометчивый шаг, – добычу, которую хозяин получал, конечно, не раз, законодатель тут же начинает искать пути, каким образом эту добычу у него вырвать. Что именно это было его целью, явствует из того относительно простого и легкого способа, каким latinus iunianus мог стать полноправным римским гражданином: если он женился на римской гражданке или на женщине, имеющей латинское право, и у них родился ребенок, мальчик или девочка, все равно, то, как только этому ребенку исполнялся год, все трое – муж, жена и дитя – становились римскими гражданами. Первоначально этот способ приобретения римского гражданства был действителен только для рабов, освобожденных до тридцатилетнего возраста: Август превосходно учитывал, что хозяева с удовольствием освободят ряд молодых рабов в расчете получить в будущем все их состояние, и умело свел эти расчеты только к некоторой вероятности.
Дальнейшее законодательство идет по пути, указанному Августом. В 75 г. все latini Iuniani получают римское гражданство после рождения первого ребенка от жены римлянки или латинянки. Если латину не повезло с женитьбой, брак его остается бездетным, если даже перспектива римского гражданства не смогла осилить в его сердце старую любовь к отпущеннице-землячке, то перед ним открыты другие пути. Со времени Тиберия мельник, намалывавший в течение трех лет ежедневно по 100 модиев зерна; с 24 г. по lex Visellia пожарник после шестилетней службы (вскоре срок этот был сокращен до трех лет); со времени Клавдия торговец, привозивший в продолжение шести лет на своем корабле по 10 тыс. модиев зерна в Рим; владелец 200 тыс. сестерций, вложивший половину этого капитала в постройку дома или домов в Риме, – все становились римскими гражданами. Выбор деятельности был довольно разнообразен и, что называется, на все вкусы.
Тенденция содействовать отпуску рабов на волю становится особенно заметной во II в. н.э., когда был поставлен вопрос о fideicommissa, в которых завещатель выражал свое желание, чтобы такой-то и такой-то рабы получили свободу. В течение всего I в. fideicommissa не имеют силы законного принуждения; они только накладывают на наследника моральное обязательство, и от его совестливости зависит выполнить его или нет. Во II в. появляется ряд сенатских постановлений и императорских указов, которые делают выполнение fideicommissa обязательным: "Освобождению содействует сенатское постановление, составленное во время божественного Траяна при консулах Рубрии Галле и Целии Гиспоне в следующих словах (senatus consultum 103 г. – М. С.): если те, кому надлежало предоставить рабу свободу, не пожелали явиться по вызову претора, то претор, по рассмотрении дела, объявляет: рабы получают свободу на тех же основаниях, как если бы они были освобождены самим хозяином" (Dig. XLV. 26, § 27). Наследник за свое неповиновение воле завещателя терял права патрона. Это постановление имело силу для всей Италии. Двадцать лет спустя оно было распространено на всю империю (senatus consultum Articuleianum 123 г.); наместник провинции, где скончался завещатель, имел такое же право заставить наследника подчиниться воле умершего, какое в Риме имел претор [196] . Senatus consultum Iuneianum (127 г.) уполномочивает претора выполнить fideicommissum, если оно даже относится к рабу, который не включен в наследство, потому что к моменту смерти завещателя не стал еще его собственностью: наследник обязан был, повинуясь fideicommissum, отпустить на волю собственного раба, если он был назван в завещании, или если раб принадлежал третьему лицу, купить этого раба и освободить [197] .
196
Около этого же времени было издано senatus consultum dasumianum, которое предусматривало случай, когда наследник не выполнил fideicommissa завещателя не по злому умыслу, а по основательным причинам, помешавшим выполнению (болезнь, отсутствие). Претор, или соответствующий магистрат, освобождал раба и в отсутствие наследника, но своих прав патрона тот не терял.
197
Чаще всего, конечно, завещатель имел в виду раба, принадлежавшего его наследнику. Бывали, однако, случаи, когда речь шла о чужом рабе. Если хозяин этого раба запрашивал за него безумную цену, то выполнение fideicommissum признавалось необязательным.