Жизнь и любовь дьяволицы
Шрифт:
В хирургическом кабинете мистера Фирта плавали тропические рыбки, и на стене, в которую утыкался взгляд пациента, возникал занятный, постоянно меняющийся узор. Обезболивание мистер Фирт проводил с помощью акупунктурного метода и гипноза. У мистера Фирта были впалые щеки и выступающая вперед челюсть, а сам он был любезный, ухоженный и моложавый.
Руфь устроилась в его новом кресле и нашла, что оно неудобное — слишком короткое для нее. Мистер Фирт осмотрел ее рот.
— Поздравляю, мисс Тиллинг, — удовлетворенно сказал он. — У вас просто талант к выздоровлению, редкий талант! Теперь вашу челюсть можно уменьшить на целых семь сантиметров; обычно считается, что два с половиной это предел, но последние достижения в лазерной технологии и микрохирургии делают возможным то, о чем прежде нельзя было и помыслить. Вы войдете в историю пластических операций! Понятно, для этого нам пришлось удалить в три раза больше зубов, чем мы обычно это делаем, — чтобы затем можно было уменьшить челюстную дугу пропорционально по всей длине. Думаю, мне было больнее, чем вам самой: удалять такие здоровые, крепкие, упрямые зубы ради внешности, а не во имя здоровья — для зубного врача это сущее наказание. Однако, хочешь не хочешь, надо идти в ногу со временем. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что иглоукалывание — эффективный и совершенно безвредный способ для снятия болевых ощущений.
— Лифно я никакого эффекта не пофуфстфофала, — сказала Руфь, и, сплюнув в металлическую плевательницу, в водоворотик розоватой воды, добавила: — Как вам известно не хуже меня.
Мистер Фирт не преминул отпустить еще несколько замечаний — по поводу антиобщественной сущности косметических операций, из-за которых специалисты высочайшей квалификации попусту тратят свое драгоценное время и умение, а также по поводу тщеславия и легкомыслия тех женщин, которые их на это толкают, — после чего вызвал из приемной свою длинноногую светловолосую секретаршу, чтобы та приняла от Руфи деньги. Руфь заплатила мистеру Фирту 1761 доллар, в том числе 11 долларов его миниатюрной старательной ассистентке, которая завершала обработку торчащих из десен острых краев и подгоняла временные коронки. Руфь объявила мистеру Фирту, что постоянные коронки она будет делать в другом месте.
— Как знаете, — сказал он. — Я вам указывать не могу. Только не удивляйтесь, если вас обманут. Сдерут деньги, а взамен поставят стандартные жемчужные зубки — безо всякого учета вашей индивидуальности — только людей смешить!
— В таком случае я подгоню свою индивидуальность под новые зубы, — отрезала Руфь. — Всего хорошего!
Выйдя от дантиста, Руфь отправилась на прием к мистеру Рошу, самому знаменитому в городе хирургу. Его конек был исправление носов. Когда-то он начинал как гинеколог, но бремя ответственности — шутка ли, постоянно давать и отнимать жизнь! — показалось ему непосильным. В сравнении с этим косметическая хирургия было занятие куда более легкое и благодарное.
По крайней мере, так он думал до недавнего времени. Но тут на его голову свалилась Руфь, развернувшая перед ним поистине грандиозную, наисложнейшую и даже рискованную программу. И он призвал на помощь своего протеже, мистера Карла Чингиза. Когда Руфь пригласили пройти в кабинет, она застала там обоих.
Мистеру Чингизу было под пятьдесят, на десяток лет меньше, чем мистеру Рошу, но в своих честолюбивых замыслах он давно обогнал старшего коллегу. На заре своей самостоятельной жизни он работал механиком в гараже; в возрасте около двадцати пяти ему удалили аппендикс, и тут его осенило, что человеческое тело — та же машина, и он переметнулся в медицину, обзаведясь для начала поддельным дипломом несуществующего университета, и вскоре зарекомендовал себя настолько блестящим врачом, что на эту маленькую провинность, выволоченную на свет Божий какой-то въедливой больничной сестрой, все попросту закрыли глаза.
Несколько лет подряд он ассистировал мистеру Рошу, затем переехал в Калифорнию — как раз когда начался бум вокруг генной инженерии. И по сию пору он периодически наезжал к мистеру Рошу и брал на себя тех немногих пациентов, перед которыми растерянно пасовал, опасаясь не справиться, его наставник и которые располагали солидными средствами. Солидные средства для тех, кто привык иметь дело с мультимиллионерами, означают, будьте уверены, большие деньги. Мистер Карл Чингиз был щеголеват, с гладкой кожей и гладкими манерами, энергичный и собранный, как пружина, и одновременно изящно-стройный. Глаза у него были добрые, ласковые, а цвет лица слегка смугловатый. Двигался он как молодой, ступая легко, словно на цыпочках, — того гляди, вспорхнет. Пальцы у него были бледные, длинные, сильные и немного сплющенные на конце, словно скальпель.
Он взял большие Руфины руки в свои, провел по ним, разглаживая кожу, долго что-то разглядывал — так мать разглядывает ручку ребенка, — затем поднял на нее глаза.
— Все можно изменить, только не руки, — сказал он. — Они всегда хранят печать наследственности, печать нашего прошлого.
— Значит, буду ходить в перчатках, — сказала Руфь, теряя терпение. Сознание того, что у нее есть деньги, и немалые, сделали ее весьма смелой и резкой на язык, и она теперь чуть что давала выход своему раздражению.
— Скажите, только честно, — вкрадчиво произнес он, поскольку был убежден, что доверительные отношения с пациентом — залог успеха, — чего вы хотите на самом деле?
— Я хочу смотреть на мужчин снизу вверх, — ответила она, сменив гнев на милость, и рассмеялась своим жутковатым, каркающим смехом.
— Вот чего я хочу.
Что ж, можно подтянуть голосовые связки, прикидывал он, изменить резонанс гортани, и смех зазвучит по-другому. Он отказывался принимать что-либо как данность. Человеческое тело он воспринимал, мягко говоря, как не слишком совершенный инструмент, который нуждается в тщательной настройке и подгонке, прежде чем будет достигнуто гармоничное единство тела и духа. Взять хотя бы его самого: раньше пальцы у него на ногах были некрасивые, деформированные; теперь же, с помощью маленьких пластиковых шин пальцы выпрямились, и в бассейне они прекрасно смотрелись и, конечно, гораздо больше соответствовали его внутренней сущности. Его мать жила в нужде, и он донашивал обувь после старшего брата — результат был печальный.
Мистер Чингиз и мистер Рощ раздели, взвесили, сфотографировали и досконально изучили Руфь во всех возможных ракурсах.
— Много — не мало! — шутливо заметил мистер Чингиз, обращаясь к мистеру Рошу. — Убирать всегда проще, чем добавлять. Как думаете, не загноится она у нас?
— Да вроде как не должна, — сказал мистер Рош. — Десны зажили просто замечательно. Видите?
И они в четыре глаза уставились ей в рот — точно лошадь покупали.
— А все-таки я не отказался бы сам повозиться с ее носом, — сказал мистер Рош.
— Я оплачу вам билет на самолет, когда очередь дойдет до носа, — сказал мистер Чингиз, сама любезность.
— Разве вы не здесь будете оперировать? — Мистер Рош, по-видимому, был удивлен. — Ей нужно ехать за границу?
— Ко мне в клинику, — пояснил мистер Чингиз. — В Калифорнию.
— Что ж, я не прочь на время сменить обстановку, — сказал мистер Рош, посмотрев на дождь за окном. Затем он вновь переключил все внимание на пациентку. — Сердечный ритм сильно замедлен.
— Медленно — не быстро!
— И давление пониженное, даже странно, — добавил мистер Рош.
— Это все нам на руку, — сказал мистер Чингиз. — Плохо другое — слишком много сала.
— А не хотите просто отчикать его — заодно уж? — предложил мистер Рош.
— Чересчур большая поверхность, — сказал мистер Чингиз. — Для нее же лучше, если она скинет вес сейчас, естественным образом.
— Какой именно вес? — поинтересовался мистер Рош.