Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Шрифт:
– Так, - сказал Петр Иваныч Моторихин, словно припечатал.
– Так. Значит, мне Прасковья Васильевна не рада. Ладно, я здесь долго не задержусь. Скоро пересадка.
Иван взглянул на отца с удивлением: это еще что?
Бабушка молча развела руками и медленно кивнула матери: дескать, ну что я сказала? Видишь!
– Не болтай пустое-то!
– обернулась к мужу Надежда Егоровна.
– Жить приехали!
– Ну-ну, поживем - увидим, - пробормотал отец, закуривая.
– Петр!
– угрожающе сказала мать.
– Ты обещал мне. Смотри! Я не потерплю.
– Дочка, дочка, не надо так, - попросила бабушка, - ты терпи. Терпи, милая. Он терпел и нам велел.
– Бабушка оглянулась на тускло поблескивающий иконный угол.
Иван вздохнул. Бабушкин совет плохо увязывался с его чувствами. Он как раз меньше всего настроен был терпеть и с горечью подумал, что со своими религиозными пережитками бабушка вряд ли будет ему надежным сообщником.
– А Ваня-то что ж?
– спросила бабушка, впервые улыбнувшись. Нашумели у порога, напугали паренька.
– Его напугаешь, как же, - подал реплику отец.
Бабушка внимательно поглядела на Петра Иваныча, потом на Ивана, который, как вошел, так и с места не двинулся, - стоял в тени, у притолоки. Бабушка легко поднялась и пошла навстречу внуку.
– Ну, молчун, давай поздоровкаемся!
* * *
Надежда Егоровна Моторихина зря времени не теряла. Сбросив чемоданы, она помчалась в правление колхоза и буквально за полчаса оформилась в столовую - пока уборщицей, а там видно будет. В следующие полчаса она отвела Ивана в школу, и пошла-покатилась нехорошая ступинская жизнь.
Когда Иван оставался наедине с бабушкой, она поругивала отца, который с работой не спешил, знай себе приглядывался.
Все неприятности семьи Моторихиных бабушка выводила из механизмов.
– Моторихины и есть Моторихины. У вас в дому одни механизмы живут, говорила бабушка с сарказмом и начинала перечислять с выражением глубочайшего презрения: - Приемник этот - раз, холодильник этот - два, пылесос этот, тьфу! Они хозяева, они командуют, а вы гости.
Ивану эта идея казалась не лишенной смысла, хотя он и не разделял бабушкиного отношения к вышеперечисленным полезным предметам. Правда, из чувства семейного патриотизма, которого не смог разрушить даже переезд и вызванные им ссоры, Иван возражал:
– А у тебя вон - тоже механизм.
– И кивал на старинную швейную машину, которую бабушка качала, как помпу, когда шила.
– Это не механизм, - говорила бабушка убежденно, - это швейная машина.
* * *
Для себя, внутренне, все, что предстояло ему здесь, в Ступине, он сразу определил как ч у ж о е.
Вот сидит он в чужой школе, в чужом классе, на чужой парте, рядом с чужими ребятами, а за столом - чужая учительница: тихий голос, волосы седоватые на пробор, платок на острых плечиках, платьице старое на локтях блестит... В с в о е й бы школе увидел учительницу в таком платьице обязательно пожалел бы. Он всегда остро жалел учителей, у которых непорядок с одеждой или бедность какая-нибудь. Его бы воля - всем учителям новую одежду купил. Но эта - ч у ж а я, так хоть дыры на локтях!
И вот начинается ч у ж о й классный час. И учительница говорит:
– Ребята, у нас новенький в классе, Ваня Моторихин, давайте-ка сегодня послушаем, что у них интересного в фалалеевской школе, как там пионерская работа поставлена.
– Валяй, Ваня!
Это, конечно, самый веселый человек в классе. Вон сидит, у окна, красноголовый - голова круглая, как футбольный мяч. И веснушки у него красные. А уши просвечивают насквозь. Так и кажется: еще немного вспыхнут розовым огнем! Этому много не надо - палец только покажи!
– Ну, Ваня, валяй!
– Федоров! Борис! Помолчи!
Вот именно, помолчи-ка, Боря, слова тебе не давали.
Чего этим, ч у ж и м, рассказывать? Видишь, как встрепенулись, когда Федоров голос поднял! Цирк будет!
Вообще-то, Иван говорить не хотел, стеснялся - чужие кругом, минное поле кругом, не знаешь, где взорвется, кроме разве что Федорова - тот еще слова не услыхал, а уже смехом давится.
– Рассказывай, Моторихин, не стесняйся, - говорит учительница.
– Да не знаю я, про что...
– Про что хочешь. Про свою школу.
– Ну, звезды в честь лучших отрядов зажигаем, - скучно начал Иван, и Федоров откликнулся:
– У нас тоже!
– Фе-до-ров!
– отчеканила учительница.
...Все у Ивана перед глазами сейчас - и как знамя школьное выносят, и как рапорты сдают, а знамя хлопает на ветру, и он тоже подходит с рапортом: "Отряд на линейку построен! Председатель Иван Моторихин!" И с в о и, добрые лица смотрят на него: Тоня - вожатая, Андрей Григорьич, Саша Клопов - из райкома. Он фалалеевский родом, Саша Кнопов, даже сосед Ивану. А ветер такой сильный, что у всех волосы на сторону отлетели и бьются, как живые. У Тони - светлым пламенем, у Андрея Григорьича - кудри спутались и кипят, точно смола, а у Саши райкомовского - тоненькие, белые, чуть не отрываются!
Потом звезду зажигали... Как все это рассказать? Не расскажешь.
– Ваня, ты не молчи, рассказывай, - говорит чужая учительница.
– Давай, давай, Моторкин, а то скучно, - вторит ей Федоров.
– А мы сами зал построили, - со злостью сказал вдруг Иван. Спортивный.
– Ай, врешь!
– откликнулся Федоров.
– Не вру, - сказал Иван и тут же осекся: "Вот она, мина".
– Ай, врешь, - повторил Федоров, и девчонка, сидевшая позади него, прыснула в кулак.
– Федоров!
– укоризненно сказала учительница.
– У нас факельное шествие в День Победы, эстафета по селу бежит, сказал Иван сердито и громко, чтоб Федоров не успел встрять, но уже знал: Федоров свое возьмет.
– Ай, врешь.
– Не вру, - угрюмо сказал Иван и поглядел на Федорова в упор.
– Чего мне врать-то?
– Ай, врешь.
– Федоров, да перестань же!
– взмолилась учительница.
– Рассказывай, Ваня, все очень интересно.
Замолчать бы Ивану и сесть, да что-то нашло на него: ступил на минное поле и - напролом!
– была не была.