Жизнь и приключения Мартина Чезлвита
Шрифт:
После того как он замесил пирожок из грязи под руководством каменщика, принесли маленькую вазу с монетами, которыми представитель джентльменских интересов побренчал, словно собираясь колдовать. Причем дамы пришли в восторг: «Как это забавно, как весело, какой он жизнерадостный!» Как только вазу поставили на место, престарелый ученый прочел надпись на латинском языке, — не на английском же читать, кому это нужно? Чтение доставило слушателям большое удовольствие; особенно когда попадалось хорошее, длинное существительное третьего склонения в творительном падеже с соответственными прилагательными, аудитория умилялась и впадала в чувствительность.
Но вот камень положили
Мартин, который во все время церемонии выходил из себя — без всякой надобности, как думал Марк, — не мог сдержать нетерпения и, подойдя ближе вместе с другими, заглянул в развернутые чертежи и планы через плечо ничего не подозревавшего мистера Пекснифа. Он вернулся к Марку, весь кипя от ярости.
— Что такое, в чем дело, сэр? — воскликнул Марк?
— В чем дело! Это мой план.
— Ваш план, сэр? — спросил Марк.
— Моя начальная школа. Я ее придумал, я все сделал. Он только пририсовал четыре окна, негодяй, и испортил чертеж!
Сначала Марк не поверил своим ушам, затем, убедившись в том, что это действительно так, просто схватил Мартина, чтобы тот не вмешался необдуманно, еще не остыв от раздражения. Тем временем член парламента обратился к собравшимся с речью о поучительном подвиге, который он только что совершил.
Он сказал, что с тех пор, как заседает в парламенте, представляя интересы джентльменов этого города, а также, как он надеется, интересы дам (носовые платки), его приятной обязанностью было иногда появляться среди них, а также возвышать голос, защищая их интересы в другом месте (платки и смех). Но никогда еще он не являлся среди них и не возвышал свой голос с такой чистой, такой глубокой, такой безоблачной радостью, как сейчас. — Настоящее событие, — сказал он, — останется навсегда в моей памяти, не только по причинам, уже названным мною, но и потому, что оно доставило мне случай познакомиться лично с джентльменом…
Тут, указав лопаткой на мистера Пекснифа, которого приветствовали громогласными кликами, он приложил руку к сердцу.
— …с джентльменом, который, как я счастлив думать, стяжает на этом поприще и почести и богатство; чья слава давно дошла до меня — да и кто о нем не слышал! — но чей одухотворенный облик был мне до сих пор незнаком и чьей высокопоучительной беседой я не имел удовольствия наслаждаться.
Все, как видно, были этому рады и аплодировали пуще прежнего.
— Но я надеюсь, что мой досточтимый друг, — сказал представитель джентльменов и, разумеется, добавил, — если он разрешит мне называть его так, — и, разумеется, мистер Пексниф поклонился, — даст мне возможность поддерживать с ним знакомство и доставит мне впоследствии особенное удовольствие думать, что в этот день я заложил первые камни двух зданий, которые не распадутся до конца моей жизни!
Опять громкие клики. Все это время Мартин проклинал мистера Пекснифа на чем свет стоит.
— Друзья мои, — ответствовал мистер Пексниф, — моя обязанность строить, а не говорить; действовать, а не болтать; иметь дело с мрамором, камнем и кирпичом, а не со словами. Я очень тронут. Бог да благословит вас!
Эта речь, по-видимому почерпнутая мистером Пекснифом из самого сердца, довела восторженное настроение до высшей точки. Носовые платки опять зареяли в воздухе; приютских мальчиков заклинали вырасти Пекснифами, всех до единого; муниципалитет,
Словом, мистер Пексниф, как видно, завершил великий труд и был за него вознагражден тепло, учтиво и щедро. Когда процессия двинулась в обратный путь, оставив Мартина и Марка почти в полном одиночестве, заслуги мистера Пекснифа и желание воздать им должное составляли преобладающую тему разговоров. С ним мог поспорить только представитель джентльменских интересов.
— Сравните-ка его теперешнее положение с нашим! — горько заметил Мартин.
— Господь с вами, сэр! — воскликнул Марк. — Что толку сравнивать! Одни архитекторы горазды закладывать фундамент, а другие горазды строить по готовым чертежам. Но в конце концов все получат по заслугам, сэр; все получат по заслугам!
— А тем временем, — начал Мартин.
— Тем временем, как вы говорите, сэр, нам предстоит много дела и дальний путь. Так что живо и весело — вот наш девиз!
— Вы самый лучший учитель на свете, Марк, — сказал Мартин. — Я постараюсь быть вам хорошим учеником, это мое твердое решение! Так идемте же! Сделаем все что можем, старина!
Глава XXXVI
Том Пинч отправляется на поиски счастья. Что он находит вначале.
О, насколько иным городом показался Солсбери Тому Пинчу, когда незыблемый Пексниф его сердца растаял, обратившись в пустую мечту! Том по-прежнему верил в чудесные лавки, по-прежнему преувеличивал таинственность и безнравственность города, по-прежнему восхищался его богатством, многолюдством и блеском, — однако этот город был уже не тот старый город и даже нимало не походил на него. Том прошелся по рынку, пока для него готовили завтрак; и хотя это был все тот же рынок, что и встарь, с теми же продавцами и покупателями, кипевший все той же деловитой суетой, шумный от смешения языков и кудахтанья кур в клетках, радовавший глаз все тем же изобилием свежесбитого масла в полотняных салфетках ослепительной белизны; по-прежнему зеленевший ворохами только что сорванных, мокрых от росы овощей; все с теми же лотками разносчиков, блестевшими множеством маленьких зеркалец для бритья, кружев, галунов, позумента, подтяжек, штрипок и скобяного товара; по-прежнему дразнивший аппетит изобилием вкусных свиных ножек и паштетов, драгоценных тем, что их начиняли мясом тех самых свиней, которые когда-то бегали на этих ножках, — однако этот рынок странным образом изменился для Тома. Ибо в центре рыночной площади ему недоставало статуи, которую он там воздвиг, как и во всех местах, где ему приходилось бывать; и площадь казалась ему холодной и голой без этого украшения.
Перемена не шла дальше, поскольку Том был не слишком умудрен опытом и не знал, что, разочаровавшись в одном человеке, было бы только разумно и правильно выместить свое разочарование на человечестве вообще, перестав доверять кому бы то ни было. В самом деле, хотя этот акт правосудия и находит поддержку в авторитетном мнении некоторых глубокомудрых поэтов и почтенных людей, он более напоминает правосудие того доброго визиря из «Тысячи и одной ночи», который приказал казнить всех багдадских носильщиков за провинности одного из этих несчастных, чем разумное человеческое, а тем более христианское поведение в наши дни.