Жизнь и приключения Светы Хохряковой
Шрифт:
– Петя, я ей глаз выбила! Меня теперь в тюрьму посадят! Петя! – И она рухнула на диван рядом с плачущей Маней и тоже зарыдала: – Доченька моя единственная! Мамку твою в тюрьму теперь посадят. И помочь тебе теперь некому будет, и защитить от злых людей. И внучка теперь не увижу!
Они начали так истово обниматься и целоваться, словно «воронок» уже прибыл за тетей Люсей и безжалостные милиционеры прямо сейчас утащат ее в тюрьму.
Я решила, что достаточно мы повеселили народ за забором своими радиоспектаклями, поднялась с пола и, не переставая моргать правым глазом, из которого все время лились слезы, заявила:
– Да нет, вроде видит, – и плюхнулась к ним на диван третьей.
Сидели
– Ну хватит сырость разводить! – впервые за всю катавасию нарушил молчание дядя Петя. – Побуянили и хватит!
И вдруг как-то беззащитно улыбнулся:
– Люська! У нас же маленький будет! Елки-палки! Мань, ты говоришь мальчик?
– Мальчик, пап. УЗИ показало.
– Слышь, Люсь, – мальчишка!
Тетя Люся почему-то закрыла лицо руками.
– Нормально у тебя там все, в животе-то? – с беспокойством поинтересовался будущий дед.
– Врачи сказали, что все хорошо.
– Когда ждать?
– В сентябре.
– Не так уж и долго. – Дядя Петя встал, подошел к Мане и как-то неуклюже, смущенно поцеловал ее в голову. – Ты это… Теперь поаккуратнее, что ли. Береги мальца-то.
Он осторожно положил свою здоровенную ладонь на живот дочери, тихо засмеялся:
– Привет, парень!
– Шевелится? – шепотом спросила тетя Люся.
– Шевелится, мам, еще как шевелится. Потрогай!
И Маня положила руку матери на свой живот. Не знаю, что уж там почувствовала тетя Люся, но она вдруг нагнулась и поцеловала Манин животик. В доме явно пролетел ангел, потому что наступила какая-то радостная тишина.
– Вы там живые? – раздался крик с улицы. Дядя Петя подошел к приоткрытому окну и гаркнул:
– Живые! – а потом обернулся к нам: – Надо народ успокоить, а то после вашего ора с испугу кто-нибудь милицию вызовет. – И он пошел к дверям, распахнул их настежь и объявил: – Все нормально, гражданки и граждане. Поучила мать дочку как положено, а теперь радуемся. Внук у меня будет, бабоньки! В сентябре! Всех на крестины приглашаю. Ух, выставлюсь! Никто трезвым не уйдет!
Все-таки одна из «бабонек» робко поинтересовалась:
– А как же без мужа, Петь? Нехорошо это!
Но она не смогла сбить дядю Петю с радостной ноты:
– Да Бог с ним, с мужем, мы на него зла не держим. Сами вырастим. Силенки еще есть. Вы, бабоньки, дочку мою, смотрите, не обижайте! – он, шутя, погрозил собравшимся.
Те чуть не хором ответили:
– Не обидим, Петь, не обидим!
Ссориться с дядей Петей никто не хотел, человек он был нужный и часто помогал соседям. Некоторые из них стали подхалимничать:
– Маня – девочка хорошая. Мы все ее любим!
– Вот и спасибо! А теперь идите по домам! Концертов больше не будет. Повеселили народ и хватит. За стол садимся, новость обмыть. Если водки не хватит, выручите?
Народ в ответ засмеялся и стал расходиться донельзя довольный.
– Все! Уважил народ! Теперь тебя, Мань, никто не тронет. Собирай на стол, дочка, – скомандовал он, и сразу Маня с тетей Люсей захлопотали. – Светка, как глаз твой, видит?
– Видит вроде, дядь Петь.
– К врачу-то все равно сходи, здорово Люська тебя огрела.
– Схожу.
Из кухни выскочила тетя Люся с приказом:
– Света! Борщ!
Я не поняла:
– Какой борщ?
– Ты же к Мане за лаврушкой шла! Борщ у тебя на плите! Выкипел небось весь. Кастрюля сгорит!
– Не сгорит. Не ставила я борща. Это я просто к Мане на подмогу.
– Ишь ты, защитница. Вот и получила. – Тетя Люся обняла меня: – Прости бабу глупую.
– Да ладно, теть Люсь.
– Петя правильно говорит – к врачу сходи. Вон глаз красный!
– Схожу!
– Значит, Светка, борща у тебя нет? – спросил дядя Петя.
В ответ я только вздохнула и развела руками.
– А у меня есть! – выскочила из кухни Маня. – И борщ, и мясо с картошкой, и селедка с луком!
– Может, и бутылка припасена?
– Припасена!
– Вот это дочка! Не дочка, а загляденье. Тащи все на стол! Праздновать будем!
Усевшись за стол, мы все, кроме Мани, конечно, выпили по рюмке водки и с удовольствием закусили селедочкой с лучком. Вдруг дядя Петя расхохотался: «Девки, ну и рожи у вас! Красные-красные, прям как из бани!» Мы поглядели друг на друга и тоже прыснули. У всех троих лица алели маковым цветом, у меня и Мани от вафельного полотенца тети Люси, а у нее от беготни, крика и эмоций. «А тебе, Светка, вообще ни за что досталось!» – хохотал дядя Петя. «Ничего! На будущее!» – весело ответила я и посмотрела на Маню. Она поняла мой взгляд, обняла быстро и поцеловала в щеку. «Светка – человек. Я ей так благодарна. Она моя лучшая подружка!» – сказала она родителям, а мне захотелось заплакать и повиниться перед соседями, объяснить, что мало меня отходила тетя Люся, надо бы и второй глаз подбить, потому что на самом деле я во всем и виновата. Раненый глаз уже наполнялся соленой влагой, но слезы так и не пролились, тетя Люся меня опередила: уткнувшись в то самое полотенце лицом, начала всхлипывать. «Мать, ты чего?» – изумился дядя Петя. Маня гладила ее по плечу и просила: «Мамочка, ну не плачь, пожалуйста». Тетя Люся опустила полотенце и, стесняясь, сказала: «Да это я сейчас от радости. Петь, налей еще». Дядя Петя с возгласом: «Вот это другое дело!» – живенько наполнил три рюмки. Мы снова чокнулись и выпили. Маня шмыгнула на кухню за борщом. А тетя Люся обратилась ко мне: «Я же, Свет, столько лет о маленьком мечтала, сказать не могу. Манечку когда родила, жили мы с Петей тяжело, денег совсем не было. Дочку все бабкам да теткам подбрасывала, чтоб лишнюю копейку заработать. И не заметила, как она выросла. А как на ноги вставать начали, захотела еще деток, да Бог не давал. Уж старались с Петром, старались, а все зря. Бывало войду в детский магазин, ползунки тереблю и думаю, и это ребеночку купила бы, и это, и то. Машенька-то у нас в обносках, считай, росла. А сейчас деньги есть, одела бы ребеночка как куколку, во все самое лучшее. А потом вспоминаю, что ребеночка у меня не будет, и сердце просто разрывается». Она вытерла мокрое от слез лицо полотенцем и голос ее изменился. «А последнее время все мне мальчишечка-грудничок снился. Прямо извел меня всю. Как ночь – он тут как тут. Я гадала, к чему бы?»
– Мальчик – значит маяться, – обозначила я свои небогатые познания в разгадывании снов.
– Ну теперь они обе помаются! – дядю Петю ничего не могло сбить с хорошего настроения. – Даст им прикурить!
Маняша уже расставляла тарелки с дымящимся борщом.
– Да я и не против. Я с радостью. Только здоровенький бы был. Отец его как, ничем не больной? – спросила тетя Люся почему-то у меня, я аж борщом поперхнулась и закашлялась.
– Здоровый у него отец. И хватит, мама, больше о нем ни слова, – выручила меня Маня.
– Молчу, молчу, – покорилась тетя Люся.
– Как назовешь-то? Придумала уже? – поинтересовался дядя Петя.
– Придумала, пап. Ильей назову.
– Это парня ее так звали? – громким шепотом опять спросила меня тетя Люся. Кашель, который почти закончился, навалился с новой силой, раздирая мне глотку и грудь. Из раненого глаза все-таки покатились непрерывным ручейком слезы.
– Мама! – повысила голос Маша. – Что ты пристала? Света ничего не знает, она целыми днями в театре крутится, у нее своих забот полон рот. Оставь ее в покое! Ильей решила назвать в честь дедушки!