Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)

Василенко Иван Дмитриевич

Я раскрыл том на 719-й странице и прочитал слово «Липанин». Аким Акимович тотчас же начал:

— «Смесь прованского масла с 6 % олеиновой кислоты, предложена взамен рыбьего жира, перед которым имеет то преимущество…» — и точь-в-точь рассказал все, что было напечатано под этим словом. Заметив мое изумление, он криво улыбнулся: — А вот что такое олеиновая кислота, не знаю. Это ж на букву «О».

Легли мы поздно. Хозяин уступил мне свою кровать, а сам скорчился на сундуке. Всю ночь мне снилось какое-то морщинистое дерево с двумя стволами, похожими на человеческие ноги. Оно что-то шептало, я вслушивался, но не мог понять ни одного слова,

и от этого мне делалось невыразимо тяжело. Я просыпался, а когда вновь засыпал, то опять видел то же дерево и слышал его шепот. «Да что же оно шепчет, что оно шепчет?» — с тоской спрашивал я себя. Дерево дрогнуло, потянулось, и я увидел, что оно имеет совершенно определенную форму буквы «Л». И как только я это увидел, то сейчас же услышал и слово, которое оно шептало. «Лихо, лихо, лихо», — шептало дерево. «Да, конечно, — подумал я, — ведь слово «лихо» на букву «Л». А какие еще есть слова на букву «Л»?» И, будто отвечая мне, дерево зашептало: «Лихолетье, лихолетье, лихолетье. Лихорадка, лихорадка, лихорадка». «Да, да, — говорил я себе, — у меня лихорадка, потому мне и тяжело так, а лихолетье — это у Акима Акимовича. Бедный Аким Акимович: сколько есть хороших слов на букву «Л», но они в этот том почему-то не вошли. Бедный, бедный Аким Акимович!»

С этим чувством жалости к старому учителю я и проснулся. В комнату просачивался серый рассвет. Аким Акимович лежал на сундуке все в той же позе, и вид его скорчившейся фигуры еще сильнее сжал мне душу.

В свою школу я ехал опять с Панкратом Гавриловичем. Ему удалось добиться в волостном управлении какой-то отсрочки, и возвращался он домой повеселевший.

3. Гнилые тетради

Я познакомил детей с новой для них буквой «М» и пошел от парты к парте, проверяя, так ли ребята пишут эту букву в своих тетрадях. Если у кого буква получалась нечеткой, некрасивой, я подсаживался к ученику и сам вписывал ее в тетрадь.

— Э-э, Кузьма Иванович, — сказал я маленькому Кузе Надгаевскому, — что же это у тебя буква расплывается?

— Не знаю, я ее пишу, пишу, а она тает и тает, — плаксиво ответил мальчик.

Я взял у него ручку и показал, как надо писать. Но и моя буква расплылась в тетради. Ясно, тетрадь была из бракованной бумаги. Я насторожился.

— Ты где взял тетрадь?

— Батя купил.

— Где купил? В городе?

— Не… в нашей лавочке.

— А разве у нас уже есть лавочка?

Ребята закричали:

— Есть! Еще в воскресенье открылась! На Третьей улице!

— Что ж там продают?

— А все. И деготь, и керосин, и мыло.

— У кого еще буквы расплываются?

Трое подняли руки. Я отобрал у ребят негодные тетради и после занятий отправился с ними к попечителю. «Экий мерзавец, — думал я о лавочнике. — Аким Акимович тоже снабжал своих учеников подобной дрянью, но того жизнь изуродовала, а этот, видно, в два счета хочет разбогатеть. Наверно, Илька раньше знал его, если так точно предсказал, какими тетрадями он будет торговать».

Когда я вошел в дом, Василий Савельевич вырезывал на столе голенищи из хромовой кожи (он всегда что-нибудь делал).

— Василий Савельич, вы взгляните на эти тетради, — уже с порога начал я возбужденно, — это же безобразие! Все буквы расплываются. Я категорически вам заявляю, что с такими тетрадями ребята никогда не научатся писать. И кто же их сбывает ученикам? Наш лавочник! Только открыл свою лавку — и сейчас

же принялся жульничать!

С доброй улыбкой попечитель раскрыл одну тетрадь и, будто увидев что-то очень приятное, заулыбался еще приветливее:

— Скажите пожалуйста, какой сорт бумаги! Вроде промокашки.

— Вот именно. Этой тетради в оптовой продаже полкопейки цена, а он, выжига, дерет по три копейки, как и за хорошую тетрадь. Я вас прошу, Василий Савельич, запретите ему заниматься кожедерством. Ведь вы — попечитель, это ваша прямая обязанность.

На минутку улыбка сошла с круглого лица попечителя. Он озабоченно сказал:

— Так-то оно так, но только правов у меня таких нет. «Я, — скажет лавочник, — никого не принуждаю. Не нравится — не покупайте». Да вы сами поговорите с ним. Вас он скорей послушает.

Помня, что мне наказывал Илька, я все так же возбужденно ответил:

— Ну, нет! Я к этому живоглоту на поклон не пойду! Я жаловаться буду! Уряднику!.. Старшине!..

Василий Савельевич с сомнением покачал головой:

— Что ж урядник! Урядник к такому делу не причастен. А там смотрите сами. Он как раз сейчас здесь, у Перегуденко ведомости проверяет.

Я попросил Василия Савельевича отвести меня к Перегуденко и, пока попечитель натягивал сапоги, оглядел комнату. Никелированная кровать с шишками, венские стулья, ковер на стене, граммофон с солидной стопой пластинок — совсем как в городе.

На улице Василий Савельевич вытянул хворостину из чужого плетня и пошел вперед, охраняя меня от собак. И, конечно, не обошлось без обычного «пишла, шоб ты здохла!».

Так вот кто выстроил себе этот пятиоконный дом с парадной дверью на улицу и застекленной террасой! А двор!.. Он весь окружен каменными постройками: здесь и амбар, и конюшня, и коровник, и хлев, и курятник. Богато живет Наум Иванович Перегуденко!

На наш стук в окошко дверь открыл сам хозяин. Спутанная борода его торчала как-то вбок, а маленькие глазки были красны, будто ему не дали выспаться.

— Чего надо? — спросил он недовольно. — Мне некогда, у меня урядник.

— Вот урядник и нужен учителю, — сказал попечитель. — Дело есть к нему.

Перегуденко поскреб в бороде, подумал и крикнул из сеней в комнату:

— Иван Петрович, учитель к тебе. Допустить?

— Допустить, — ответил из комнаты красивый сочный баритон.

В деревянном кресле, положив ноги в белых шерстяных носках на маленькую скамеечку, сидел черноусый мужчина. Он был без кителя, и только по шароварам с красными лампасами можно было догадаться, что это человек военный.

— Прошу, прошу, — протянул он мне руку. — Очень приятно познакомиться. Хозяин так натопил, что нет никакой мочи терпеть. Пришлось снять китель да заодно и сапоги, ха-ха-ха!

— Ничего, не стесняйтесь, свои люди, ха-ха-ха!.. — ответил я ему в тон.

Он настороженно взглянул на меня и спросил уже с официальным видом:

— Чем могу служить?

— Господин урядник, обращаюсь к вам как к представителю власти, — начал я, стараясь и себе придать официальный вид. — Правительство поощряет коммерцию, но живодерство никому не позволено. А наш местный «коммерсант», едва открыл свою лавчонку, принялся три шкуры с народа драть. Вот извольте взглянуть на тетради. — И я повторил все, что перед этим говорил попечителю.