Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи
Шрифт:
Мы идем за кинокамерой. У ворот кладбища видим длинную белую машину. Сидящие в ней люди пристально рассматривают нас. Один из приезжих вертится возле нашего «войяжа», заглядывая через закрытые окна внутрь.
Мы переглядываемся с мальчишкой-гидом. Он отводит глаза. Служба безопасности. Что она делает здесь, на кладбище? Мы кивком здороваемся с непрошеными гостями, хотя гости здесь мы. Спокойно раскрываем свои кофры. Вынимаем камеру и с нею возвращаемся обратно. Надо продолжать киносъемку. Охранники бесцеремонно идут за нами. От жары слепнут глаза. И тут оператор передает одному из сопровождающих свой тяжелый штатив. Помогите, мол, ребята, отнести на пригорок. Жест доверия встречает одобрение. Охрана начинает понимать, что мы в самом деле интересуемся только Гарринчей. Завязывается разговор.
Это был лучший правый крайний нападения за всю историю футбола.
(Газета «Эль Диа», Мексика)
Последний гений футбола
Все воскресные матчи на Кубок Бразилии, 23 января, игравшиеся спустя два дня после похорон Гарринчи, начинались с минуты молчания. Миллион бразильцев на шестнадцати стадионах чтили память человека, посвятившего всю свою жизнь футболу.
…В Рио прохладно и дождливо. Вторую неделю каждый день идут «вечерние дожди». Они начинаются точно по «небесному расписанию» в три часа дня и заканчиваются к девяти вечера, как раз к началу футбольных матчей на «Маракане».
В ложе прессы пустовато. Холодный ветер, гуляющий вдоль рядов кресел, загнал журналистов в бар под трибуну. До начала еще есть время немного поболтать за чашкой кофе (спиртные напитки на «Маракане» не продаются со дня открытия стадиона). Игры в будние дни никогда не начинаются точно в девять.
Разговоры в основном ведутся вокруг футбола, обсуждается игра отдельных футболистов. У Армандо Ногейры, автора увлекательной книги о звездах бразильского футбола «Мяч в игре», немало воспоминаний, связанных с прошлым. Ногейра считает, и с ним многие соглашаются, что раньше играли лучше (испанское поражение еще горько отдается в душе каждого бразильца).
— Кто нынче, к примеру, сравнится с Диди, Пеле, Гарринчей, другими мастерами шестидесятых — семидесятых годов, навечно завоевавших для Бразилии Золотую богиню? — рассуждения Армандо находят поддержку, особенно когда он говорит о Гарринче. — Маноэл, несомненно, остается непревзойденным импровизатором на поле, талантливым от бога, как принято говорить.
И все снова с горечью признают, что он безвременно ушел из жизни.
В разговор вступает Айморе Морейра, бывший старший тренер бразильской сборной на мировом чемпионате в Чили в 1962 году.
— Потребуется еще сто лет, чтобы появился такой игрок, как Гарринча, — говорит он. Все молча соглашаются с ним. — Ни один защитник мира, кому довелось играть против Гарринчи, — продолжает Морейра, — не мог противостоять его знаменитым финтам. Он всегда обыгрывал защиту на правом краю поля, никто не мог нейтрализовать его действий. Таких мастеров принято называть гениями. Гарринча, вне сомнения, остается пока последним гением футбола.
Долгожданный свисток судьи заставляет нас покинуть уютный бар и подняться на прохладную трибуну. Ложа прессы на «Маракане» занимает огромное пространство. Она разместилась на самой удобной трибуне, как раз под правительственным балконом, прикрытым небольшим козырьком. Журналистам отвели это место на стадионе еще в 1950 году, во время чемпионата мира, когда в Бразилию съехалось более двух тысяч репортеров со всего света. Теперь даже на самых престижных матчах в ложе прессы бывает от силы полторы-две сотни корреспондентов. Остальные места занимают люди со стороны, или, лучше сказать, те, кто не пишет о футболе. И поэтому ложа прессы реагирует на перипетии игры порой так же восторженно и громко, как и архибанкада.
Игра начинается, но она еще не захватила журналистов, которые продолжают разговор, начатый в баре.
— Главная душевная проблема Гарринчи состояла в том, — размеренно, по-репортажному чеканя слова, говорит Жоан Салданья, — что он слишком долго не мог отказаться от профессии футболиста. Травма спровоцировала появление артрита, сопровождающегося болями, что явилось главной причиной расставания с «Ботафого» и сборной страны. Но он до последних дней жизни видел себя на поле. В 47, в 48 лет он все еще полагал, что может выступать не хуже иного молодого. Это было роковым заблуждением. Его угнетало одиночество, а появиться на стадионе в ином качестве — тренера, журналиста, радиокомментатора — ему не удалось. Да и никто не захотел ему помочь в этом. Гарринчу покинули неверные «друзья», толпой окружавшие его, когда он находился в зените славы и деньги текли к нему рекой. Вот почему расставание с футболом сделало его самым несчастным человеком на свете. Он так и не сумел найти достойного занятия, хотя пробовал себя во многом: и в качестве детского тренера, и даже телевизионного комментатора. Но все это было временно. Руководство клуба «Ботафого» поступило с ним, как с мальчишкой, переведя без особых оснований в «Коринтианс», где он вышел на игру плохо подготовленным. Это отрицательно сказалось на закате его карьеры. Вместо того чтобы помочь ему с лечением, руководители «Ботафого» просто избавились от ветерана, которому обязаны многими славными победами клуба. Все хорошо знают, что, когда команда выступала за рубежом с Гарринчей, сборы вырастали по меньшей мере вдвое…
Кто-то напомнил Салданье, что одно время Гарринча увлекался деятельностью в легионе бразильских ветеранов спорта, где он вместе с такими известными игроками, как Вава, Жаир, Алсир, давал уроки футбола бедным детям на земляных полях в пригороде Рио. Эта работа настолько низко оплачивалась, что Гарринче не хватало денег даже на пропитание.
— Если бы Бразильская конфедерация спорта или какое-либо другое учреждение, — снова вступает в разговор Айморе Морейра, — назначила Гарринче небольшую пенсию, чтобы он мог заниматься этим делом, он бы остался доволен. Сознание того, что он еще нужен, пусть детскому футболу, помогло бы ему перебороть пристрастие к спиртному…
На поле возникает острый момент, и беседа на некоторое время прерывается. Первым нарушает молчание спортивный комментатор Сандро Морейра:
— Зачем, казалось бы, ему было метаться по клубам, выходить по два-три раза за «Коринтианс», «Фламенго», ездить в Колумбию, Италию, Югославию, чтобы выступать за команды, о которых в Бразилии никто никогда не слышал? Честный и простодушный Гарринча не стремился делать деньги на футболе, он всегда довольствовался малым. Потому и умер в абсолютной бедности. — Он умер, — добавляет Морейра, — от того, что потерял любовь тех, кто совсем недавно радостно аплодировал его удивительному футболу.
Никто не возражает. По всему видно, печальные обстоятельства смерти Гарринчи вызывают у многих чувство стыда.
— Его поместили в дешевую больницу, оставив практически без внимания врачей. В приемном покое его даже не узнали, записав в книгу прибывших пациентов под именем Маноэла Сильва, человека без роду и племени. Когда же по радио объявили о кончине Гарринчи, Бразилия встала на колени в память о нем.
Без помощи, без денег, оставшись совершенно одиноким, умер, как последний бродяга! И это в Бразилии, где футбол составляет часть национальной жизни! В стране, где Гарринча в течение многих лет оставался главным героем самых трудных, решающих матчей!
Сандро Морейра позже напишет, что в Гарринче бразильцы любили прежде всего шутника, творившего на поле чудеса клоунады. Он, словно Чарли Чаплин в кино, выражал своей игрой горькую иронию. Эмоциональные бразильцы, восхищаясь его мастерством, ценили в Гарринче доброту, простодушие, юмор и отвагу. В его жизни была большая любовь — к Элзе Суарес. Но именно после нескольких счастливых лет их супружества и началась его деградация. Очутившись в богемной обстановке ночных клубов и кабаре, которая окружала жену-певицу, он потерял себя.