Жизнь и смерть в аушвицком аду
Шрифт:
Сатанинской назвал ее в 1961 году и Г. Хаузнер, израильский обвинитель на процессе Эйхмана: «Мы найдем и евреев на службе у нацистов – в еврейской полиции гетто, в „советах старейшин“ – „юденратах“. Даже у входа в газовые камеры стояли евреи, которым велено было успокаивать жертвы и убеждать их, что они идут мыться под душем. Это была самая сатанинская часть плана – заглушить в человеке все человеческое, лишить его эмоциональных чувств и силы разума, превратить его в бездушного и трусливого робота – и, таким образом, сделать возможным превращение самих лагерных заключенных в часть аппарата, истребляющего их же братьев. В результате гестапо [395] смогло свести число своих людей в лагерях до минимума. Но, в конце концов, и роботы не могли избежать горькой участи и подверглись уничтожению, наравне с соплеменниками…» [396]
395
Здесь,
396
Хаузнер, 1989. С. 31.
Да, существо деятельности членов «зондеркоммандо» было чудовищным. Причем настолько, что их как коллаборационистов высшей пробы – наравне с еврейскими полицаями в гетто – обвиняли в прямом пособничестве и чуть ли не в сопалачестве – в непосредственном соучастии в убийстве! [397] И отказать обвинителям в праве называть «зондеркоммандо» пособниками и коллаборационистами нельзя. В видах собственного, хотя бы и кратковременного, спасения разве не соучаствовали они в этноциде целого народа, своего народа?
397
Например, Роберт Пендорф: «Несомненно, что без сотрудничества с жертвами едва ли было бы возможно для нескольких тысяч человек, большинство из которых, мало того, трудилась в канцеляриях, ликвидировать сотни тысяч других людей… Эти евреи соучаствовали в процессе убийства с тем, чтобы спасти себя от угрозы немедленной смерти» (Pendorf, 1961. S. 111).
Ханна Арендт на этом основании даже желала бы распространить и на них израильский закон 1950 года о наказании нацистских преступников – закон, по которому арестовали и судили Адольфа Эйхмана [398] .
Арендт, правда, писала не столько о «зондеркоммандо», сколько о юденратах в гетто и их роли в Катастрофе. Именно юденраты с кастнерами, генсами и румковскими во главе были в центре общественного дискурса в Израиле в первые десятилетия существования страны. Как ни парадоксально, но на каждого пережившего Холокост в Израиле смотрели тогда не столько с сочувствием, сколько с подозрительностью и с готовым сорваться с уст вопросом: «А что ты делал во время Холокоста?» [399]
398
Ср.: «Хорошо известный факт, что как таковой труд палачей в центрах уничтожения обычно находился в руках еврейских команд, был четко и прямо сформулирован в показаниях свидетелей обвинения – как они работали в газовых камерах и крематориях, как они вырывали золотые зубы и срезали с тел волосы, как они закапывали ямы с телами жертв, а потом снова их раскапывали, чтобы уничтожить следы; как еврейские инженеры строили газовые камеры в Терезиенштадте, где была основана такая еврейская автономия, что даже палач был евреем. Но все это было только ужасно, это еще не было моральной проблемой. Селекция и классификация рабочих в лагере осуществлялась СС…» (Арендт, 2008. С. 147.)
399
Это отношение необычайно сродни советско-смершевскому: «И как это ты, Абрам, жив остался?!..» (см.: Полян П.М. Советские военнопленные-евреи – первые жертвы Холокоста в СССР // Обреченные погибнуть, 2006. С. 9–70).
Рудольфа Кастнера, главу одного из венгерских сионистских комитетов, обвиняли в сделке с дьяволом и предательстве интересов венгерских евреев ради шкурного спасения 1700 человек элиты (в том числе себя и своих близких) в так называемом «Поезде Кастнера», проследовавшем из Будапешта в Швейцарию. Он стал объектом ненависти в Израиле, в его дочерей в школе кидали камнями. Сам же Кастнер, осужденный на первом своем процессе (1955), был оправдан на втором (1958), но не дожил до этого: в марте 1957 года он был застрелен мстителями-экстремистами.
Хайм Румковский – председатель юденрата (по существу, фюрер) Лодзинского гетто, не постеснялся своего изображения на геттовских дензнаках, правил железной рукой и не боялся играть в шахматы с самим дьяволом. Ставкой были их жизни, и, не колеблясь, отдавая фигуры за качество, он посылал на заклание все новые и новые тысячи еврейских душ. Но, в конечном итоге, и проиграл, ибо от 150-тысячного гетто уцелело лишь несколько сот человек. Он явно зарвался, думая, что знает или чувствует все правила, писаные и неписаные, – его соперник же менял правила и назначал ходы, как хотел, и одним щелчком сбил с него всю его спесь, отправил вместе со всеми офицерами и пешками в бжезинские газовни. А то, что последние погибшие лодзинские евреи замыкали собой в Аушвице панъевропейский еврейский мартиролог, – слишком слабое утешение!
Ту же игру – откупаться от палачей все новыми и новыми евреями – и с тем же результатом – вел в Вильне и Якоб Генс. Только виленский случай специфичен тем, что там особенно зрелой и явственной была и альтернатива – объединенное коммунистическое и сионистское
Генс как бы спрашивал у героических своих оппонентов: «Ну, и много ли евреев спаслось после Варшавского восстания?..» Но и «герои», – останься он и они в живых, – могли бы чуть позже спросить: «А много ли спаслось в твоем Вильнюсском гетто?..»
В действительности этих крайностей не существует, они перемешаны друг с другом, а точнее, сосуществуют внутри каждого еврея, и решающим становится то, какую пластичность и какую пропорцию того и другого и в какое именно время он находит для себя допустимыми. Борясь с альтернативой – с Виттенбергом и Ковнером, Генс пытался с нею же и заигрывать, и пример Глазмана, его бывшего заместителя, наверняка заставлял и его задуматься об упущенной возможности сосредоточения всех еврейских рычагов – юденрата, полиции и партизанского штаба – в одних и, главное, куда более могущественных руках.
Но рокировки эти заходили далеко: это его, Генса, полицейские в Ошмянах не только выкуривали евреев из их малин [400] , не только конвоировали их ко рвам, но и расстреливали!.. И каждая новая «акция» в гетто, каждая новая разнарядка из гестапо – это, в сущности, такая же селекция, что и на рампе в Аушвице. Вместо Биркенау в Вильнюсе были Понары, вместо газа – пули, а общими, теми же самыми были – еврейские трупы, присыпанные землей или горящие в похожих ямах.
400
Тайных, хорошо замаскированных пространств, рассчитанных на то, чтобы укрыться в них во время акций и облав.
И если кто и уцелел, то не в гетто, а в партизанских лесах или в рабочих командах, куда их депортировали и где не успели уничтожить. Впрочем, никто еще не посчитал распределение выживших евреев по способам их выживания – сколько в лесу и в укрытиях и сколько на пепелищах гетто и концлагерей. Но уже самый факт сопротивления возвращал всем и каждому достоинство и надежду, веселил и возвышал их истерзанные души.
Преступники или герои?
«Зондеркоммандо», так же как и юденраты и еврейская полиция в гетто, как и еврейские «функциональные узники» в концлагерях (капо, форарбайтеры, штубендинсты), как и берлинские «грайферы», рыскавшие по городу по заданию гестапо в поисках соплеменников [401] , и даже весь лагерь-гетто для привилегированных в Терезине или вип-концлагерь в Берген-Бельзене – все это лишь части того сложного и противоречивого целого, к которому в Израиле поначалу выработалось особое – и весьма негативное – отношение [402] . Молодое еврейское государство испугалось своей предыстории и не захотело, а отчасти и не смогло разобраться в страшнейших страницах недавнего прошлого. Идеологически поощрялся лишь героизм, особенно тот, что исходил от убежденных сионистов.
401
В Берлине задокументировано 6 таких «грайферов», самые известные среди них – семейная пара Рольф Изаксон и Стэлла Гольдшлаг. Практиковалось ли что-нибудь подобное в других столицах – неизвестно (нам сообщено И. Рабин). В Ломжинском гетто, по рассказу А. Шмаиной-Великановой, был такой «Рыжий», который разыскивал еврейские «мелины» (укрытия) и, обещая помощь при побеге или смене убежища, выдавал немцам.
402
См.: Porat, 1991.
Но даже это «не помогло» мертвому герою восстания в Аушвице – убежденному сионисту Градовскому – получить в Эрец Исраэль более чем заслуженное признание. Принадлежность к «зондеркоммандо» – как каинова печать, и именно этим объяснялось категорическое нежелание некоторых из уцелевших ее членов идти на контакт с историками и давать интервью [403] . Этим же объясняется и зияющее отсутствие этой темы в большинстве музейных экспозиций по Шоа.
Спрашивается: а возможно ли вообще сохранить в лагере жертвенную «невинность»? Каждый из правого ряда на рампе виноват уже тем, что не оказался в левом, ибо только эти жертвы – чистейшие из чистейших. Все остальные, если дожили до освобождения, наверняка совершили какое-нибудь «грехопадение» [404] . Выжил – значит пособничал, выжил – значит виноват.
403
А в имеющихся интервью бросается в глаза установка не столько на самооправдание, сколько на самооборону от возможных нападок.
404
Тот же Примо Леви довольно убедительно показывает, кем были – или как минмум должны были быть – так называемые «функциональные узники» («суки», если по-гулаговски), составляющие явное большинство среди тех евреев, кто уцелел в Холокост (Леви, 2010. С. 28–40).