Жизнь и судьба прапорщика русской армии
Шрифт:
Эти Пасхальные праздники остались в памяти прапорщика Николая Игнатьевича Лозы как светлые, легкие, ликующие дни. В хате было прибрано, она улыбалась чистотой. Стены выбелены, полы устланы свежей пахнущей травой. Иконы завешены красиво вышитыми рушниками, за иконами цветы бессмертника. В углу перед иконами горящая лампадка.
На праздничном столе белели пироги из пшеничной муки с разными вкусными начинками, душистые высокие поляницы. Вся их большая семья 12 человек – отец, мать, старшая сестра Пелагея, сестры Ефросинья, Дарья, братья Николай, Карп, маленький Петр, сестры Евдокия, Мария, Екатерина и Наталья, сидели за столом нарядные в праздничной
Запомнился двор убранный, чисто выметенный, праздничный, с молодой травкой, стелившейся бархатом по всему двору. Двор, постройки, сад, залитые ярким солнцем. Запомнилась звонкая, радостная, доносящаяся с высоты ликующая песнь жаворонка.
Весь день Пасхального воскресения воздух пел колокольным звоном церквей.
Николай хорошо запомнил, как торжественно, приятно, хорошо и тепло было у него на душе в те дни в родительском доме.
Краткосрочный отпуск, предоставленный прапорщику Н. И. Лозе сроком на 10 суток, из которых дорога туда и обратно заняла почти семь суток и три дня у родных, закончился, и поезд, дернувшись вагонами и застучав колесами на стыках, уносил его со станции Хорол обратно в Москву к месту службы.
Стук колес поезда слился в монотонный гул… Офицер русской армии прапорщик Николай Игнатьевич Лоза не мог знать тогда, что такой же стук вагонных колес поезда уходящего со станции Хорол станет последним звуком, который он будет слышать в своей жизни…
За окнами поезда проплывали поля и перелески…
На какой-то миг мысль возродила прошлое, безвозвратное прошлое. Перед мысленным взором Николая Лозы пронеслись картины детства… Он вспомнил, как они мальчишками собирали в степи кизяки, разводили костер и в горячей золе пекли картошку. Спеченная таким образом в поле картошка очень вкусная. Через полчаса вытащишь ее из огня, черную, обгоревшую… Возьмешь ее горяченькую, оботрешь ее начисто, разломишь пополам, а она рассыпается, парок пускает, дымком пахнет, корочка поджаренная хрустит на зубах, подсолишь ее немножко, – вкусно, аппетитно… объедение.
Николай улыбнулся этим воспоминаниям.
Колеса поезда стучали и стучали…
Неудержимой волной нахлынули на Николая воспоминания, бессвязные, отрывочные, все новые и новые:
– Вот лужок, озерцо заросшее кругом вербами, плакучими ивами, где так приятно было в знойный летний день сидеть в тени, слушать шелест теплого ветерка…
– Вот беготня по лужку, купание, кувыркание в прохладной воде…
– Вот зимние забавы с катанием с горки на ледянке…
– Вот зимние вечера на теплой печке в дни метелей и вьюг. Слушаешь вой ветра за стеной, как стонет голый сад, как завывает ветер в трубе…
– Вот чудные картины ласковой весны и золотой осени…
Перед глазами Николая Лозы предстал уездный городишко Хорол, где он учился, провел свое отрочество и юность. Учителя, наставники, товарищи…
Вспомнилась учеба в Хорольском городском четырехклассном училище. Каждый день, перед началом уроков становились ученики и педагоги на молитву в большом зале, где на стене висел портрет государя императора. Читали молитву «Отче наш» и пели «Спаси, Господи, люди твоя». После молитвы расходились по классам.
В училище была своя форма, которой ученики и он, Николай, очень гордились – гимнастерка, брюки, сюртук, шинель, фуражка. Гимнастерка подпоясывалась широким черным ремнем с блестящей бляхой.
Учеба и поведение учащихся в Хорольском училище строго регламентировались администрацией училища.
В училище запрещали говорить и читать книги на «украиньской мове», потому что в Российской империи официально не делалось различия между великорусами, малорусами и белорусами. Все считались частями одного русского народа, поэтому учащихся учили говорить и писать на русском языке.
Собственно, понимал прапорщик Лоза как такового украинского языка и не существовало. «Украиньска мова» – была «суржиком», смесью языков на котором «гутарили» в Новороссии и по всему югу Российской империи.
«Суржик» – народное название речи, применяемой в быту в основном на большей части нынешней Украины. Само слово «суржик» означает – «хлеб или мука из смеси разных видов зерна». Здесь ключевое слово – смесь. Суржик образовался в результате смешения украинских говоров с разговорным русским языком. Самые ранние письменные свидетельства суржика относятся к XVIII веку и происходят с Левобережной Украины. Суржик предшествовал появлению «щирой мовы». До сих пор интеллигенты с местечковым мышлением пытаются сформировать «чистый» украинский язык, неустанно изобретая новые псевдоукраинские слова, внедряя их в словари, но население Украины не торопится переходить на эту искусственную «мову».
Николай Лоза помнил, что читать учащимся Хорольского училища можно было только то, что выдавалось из школьной библиотеки.
Он вспомнил, как запоем читал в училище Майн Рида, Фенимора Купера, Жюль Верна и Вальтера Скота. Как после этого манили его своей загадочно – невиданной красотой экзотические страны, какие заманчивые мечты о путешествиях в другие края вызывало чтение этих книг…
В Хорольском училище учебная программа отличалась повышенной сложностью, что давало право, после его окончания, на поступление в специальные училища в крупных городах. Николай вспомнил, как поступал в Адмиралтейское училище в Санкт-Петербурге, как успешно сдал экзамены, но не поступил. Казачьих детей не очень-то привечали в столице.
…Вагонные колеса громко застучали на каком-то полустанке и отвлекли Николая от воспоминаний. Он загляделся в окно вагона. На закате горизонт полыхал огненно-красным цветом. Пурпурные облака сгущались вокруг заходящего солнца. Через узкие, длинные щели красновато-лиловых туч пробивались его оранжевые лучи, пронизавшие все небо и создавшие чудную, величественную, неповторимую картину, насыщенную золотым светом…
Этот золотой свет напомнил Николаю волшебный фонарь. Вся прожитая жизнь представилась ему, словно картинка волшебного фонаря: ярко, неестественно выпукло, как наяву.
Николаю вспомнилось, как они с младшим братом Карпушей частенько весной и летом уходили далеко на соседние помещичьи луга. Весною за щавелем, потом за полевыми цветами, за козелькой – такой кисленькой травкой, которую ели. Как купались в ставку, бродили в воде по озерцу, ища гнезда диких уток на кочках…
Все окружающее постепенно таяло в легких сумерках.
Вечерело…
Перед глазами Николая возник милый образ матери. Мама! Какое дорогое слово, какие глубокие, тонкие чувства оно задевает. Николай вспомнил маму: маленькую, тоненькую, быструю, расторопную. Очень падкую до работы. Она легко, бесшумными ногами неслась выполнять работу, как по дому, так и в поле. Она была всегда опрятно, скромно, чисто одетой, с худенькими, но красивыми еще чертами лица.