Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Дело закончилось тем, что в комнату заглянула Рива, обеспокоенная ударами в ее стенку. Увидев происходящее, она раскрыла рот от удивления, а потом громко и презрительно произнесла:
Что ни день, то «новости дня»!
Через несколько дней тоска по Саше прошла. Конечно, я думал о ней, засыпая вечером в постели, грезы о ней были одна сладостнее другой. Даже сейчас я иногда вспоминаю ее, и жалость, жалость о возможно утерянном счастье терзает меня …
Летний отдых в Сухуми
Я уже рассказывал про моего деда с отцовской стороны — Дмитрия Иосифивича Гулиа и мою бабушку Елену Андреевну. Они жили в Абхазии в городе Сухуми. Дом деда был в самом центре города на улице Берия, возле дома Правительства. В этом доме жила еще моя тетя — сестра отца — Татьяна Дмитриевна (Татуся) и ее сын Дима (чуть младше меня возрастом). В детстве в этом же доме жили мой отец Владимир Дмитриевич и дядя Георгий Дмитриевич, пока не уехали учиться в Тбилиси в Закавказский институт путей сообщения. Туда же поступила учиться моя мама. В этом институте познакомились мои отец и мать, которые, будучи еще студентами, поженились. Жить стали в нашей квартире, о которой я уже рассказывал.
Дядя, окончив ВУЗ, вернулся в Абхазию, очень быстро стал Наркомом (министром) культуры Абхазии. Наркомов на войну не брали, и чаша сия его минула. Могла бы миновать она и отца. Его, еще молодого и талантливого инженера, приглашали возглавить строительство стратегического моста через реку Или в Средней Азии. Он загорелся этой перспективной работой, но мама отказалась ехать в «глушь», и отец с сожалением остался. Между прочим, эта работа давала и бронь от армии — объект был стратегическим, но маму не убедило и это. А вскоре, в начале 1940 года отца взяли в армию и направили во Львов, который только что «освободили» и присоединили к СССР наши войска.
После войны мы с мамой почти каждое лето ездили отдыхать в Сухуми, купаться на море и есть фрукты. Но отдых в Сухуми имел и «культурную» программу. Дом деда летом обязательно посещал какой-нибудь известный деятель культуры. Так мне удалось увидеть писателей А.А. Фадеева, Н.С. Тихонова, К.М. Симонова и других, фамилии которых я уже не помню, не считая всех абхазских и многих грузинских писателей и деятелей культуры. Но наибольшее впечатление произвело на меня знакомство со знаменитым, «первым» в то время поэтом — К.М. Симоновым, о котором я хочу рассказать.
Летом 1948 года мне довелось встречаться с Константином Михайловичем Симоновым. Я, в то время восьмилетний мальчик, отдыхал в Сухуми в доме моего деда — народного поэта Абхазии — Дмитрия Иосифовича Гулиа. Там же в то время жил и мой дядя — брат отца — Георгий Гулиа, известный писатель и друг Константина Михайловича. Вот потому-то Симонов так часто и наведывался в наш дом, где его очень радушно встречали. Еще бы — такой знаменитый на весь мир гость! Помню, моя бабушка Елена Андреевна — жена Д.И. Гулиа — даже брала «в долг» у соседей индюка, чтобы приготовить сациви для Константина Михайловича. Жили тогда бедно!
Я приезжал из Тбилиси, где учился, в Сухуми обычно в конце мая, когда кончались занятия в школе. И вот, приехав с мамой в 1948 году в дом деда, я обнаружил в сарае (это был первый этаж двухэтажного дома) какие-то деревянные столбы, а под лестницей — мотки проволоки. Я уже, было, приспособился «оприходовать» часть проволоки, но моя бабушка предупредила меня, чтобы я не трогал проволоку — это для телефона самому Симонову Константину Михайловичу. Я был поражен — самому Симонову, великому Симонову, стихотворения которого мы учили в школе! Особенно мне нравилось его стихотворение «Митинг в Канаде», где говорилось о том, как враждебно была настроена аудитория при встрече Симонова в Канаде, и как он покорил ее своими первыми словами: «Россия, Сталин, Сталинград!»
Я, «как и весь советский народ», в то время горячо любил Сталина. Я и сейчас его люблю, в первую очередь за то, что он был величайшим государем «всех времен и народов», создавшим империю таких размеров и такой мощи, какая не снилась и Александру Македонскому. Настоящий «властитель полумира»
— и грузин (я тогда и не подозревал, что Сталин — сын великого путешественника Н.М. Пржевальского!), что мне особенно льстило — ведь я жил и учился в Тбилиси и обе бабушки у меня — грузинки. Спешу напомнить, что мать у меня русская, причем из столбовых дворян, на что у меня есть свидетельство «с печатью»! К тому же Сталин учился с моим дедом — Д.И. Гулиа в одном городе — Гори, в семинарии, правда, дед был на пять лет старше Сталина. В школе я слышал, что поэт Симонов был любимцем Сталина, что еще больше возвышало Константина Михайловича в моих глазах.
Симонов и мой дядя познакомились в январе в 1947 году в Сухуми, во время пребывания там Константина Михайловича. Там же дядя передал Симонову рукопись своей повести «Весна в Сакене». Повесть так понравилась знаменитому поэту, что он взял с собой моего дядю в Москву на пару месяцев и помог опубликовать повесть. В конце того же 1947 года Георгий Гулиа получил за эту повесть Сталинскую премию.
Дядя так рассказывал мне о присуждении этой премии. Повесть, каким-то неведомым образом попала к Сталину (нетрудно, наверное, догадаться, каким именно образом это случилось!). Вождь, по своему обыкновению, прочел повесть на ночь глядя, и уже ложась спать, спросил референта: «Повесть «Весна в Сакене», какой из писателей Гулиа написал — старый или молодой?» (Сталин знал о существовании обоих писателей Гулиа, но не помнил, как кого зовут). Референт обещал к утру все разузнать и сообщить ответ вождю. Тем временем в сухумский дом, где проживали оба Гулиа — отец и сын, явилась охрана НКВД и приказала никому не покидать помещение. Бабушка рассказывала, что они всю ночь сушили сухари и собирали теплую одежду. Наутро референт доложил вождю, что повесть написал молодой Гулиа. И спросил, как бы невзначай: «А что, Иосиф Виссарионович?» «Ничего», — позевывая, отвечал Сталин — «хорошая книжка!». Охрану сняли, а премию дали.
Так вот, Симонов тогда строил себе дачу на Черноморском побережье, близ Сухуми в местечке Агудзера (там, где был расположен «сверхсекретный» институт физики, о котором, между тем, было известно каждому сухумцу). С телефонизацией тогда было очень сложно, и наша семья помогала Симонову устанавливать воздушную телефонную связь с миром. Отсюда проволока и столбы. Дедушка был очень влиятельным человеком в Абхазии. Еще бы — народный поэт, создатель абхазской письменности, литературы и театра. Напомню характерную деталь — в старой Абхазии жених и невеста до свадьбы не имели права разговаривать друг с другом. Дедушка нарушил это табу, создав «канонические» стихотворные обращения жениха и невесты друг к другу. И вот, знакомясь друг с другом, абхазские жених и невеста доставали листочки со стихами, написанными моим дедом на языке, письменность которого была создана им же …
Константин Михайлович знал все это и относился к моему деду с необычайным уважением, как, впрочем, и к бабушке, которой всегда при встрече целовал руку.
В действительности Симонова звали не Константином, а Кириллом. По-видимому, он переменил себе имя по той причине, что сильно грассируя, не мог произнести имя «Кирилл». Грассировл он настолько сильно, что мне просто трудно было понять его речь. Впрочем, эта трудность усугублялась тем, что мне, как жителю Тбилиси вообще было нелегко понять «акающих» москвичей. В то же время наши тбилисские слова «звонит», «поняла», «кофэ», и это ужасное лакейское слово «кушать», буквально шокировали интеллигентных москвичей.