Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
— Реванш! — вскричал он, бледнея.
— Хорошо, — согласился я, только играем на твои нарды. Князю уже было все равно, на что играть.
На сей раз, я дал ему возможность «выбрасывать» и другие цифры, поселив в нем огонек надежды, но во время корректировал игру своим «травмированным» коленом, и выиграл с небольшим перевесом.
Уходил я в новой шинели, держа под мышкой нарды с «краплеными» костями.
Реванш! — орал взбешенный князь, удерживаемый под руку товарищами.
— Слушай, князь, ты пока в шашки потренируйся — в нарды тебе еще играть рано! — усмехался я, — тем более с русским графом. Армянин Дадьян — с русским графом! Невероятная самоуверенность! — я на всякий случай не снимал
Придя в амбар, я тут же спрятал «магнитные» кости, а в сельмаге купил другие. Потом я, в знак примирения, принес нарды с новыми костями князю обратно и предложил сыграть снова. Князь выиграл, я вернул ему нарды с новыми костями и назидательно сказал:
— Я разобрался в твоих прежних костях — они были «заговорены» на «ду шаш». Вот ты и попался сам на этом. Я уничтожил эти нечестные кости и купил тебе новые. Выигрывай мастерством, а не обманом!
С этим гроссмейстерским напутствием я ушел к себе, гордо неся на плечах «честно» выигранную шинель. Все это было до снега. А как стал падать снег, случилась трагедия, как раз в этой грузинской группе.
Снег то усиливался, то прекращался, при этом небо прояснялось и сияло солнце. Мы с Максимовым чуть не попались на этом, решив доесть последние дыни у Тугая. Не успели мы отойти метров на двести от амбара, повалил такой снег, что мы опрометью бросились обратно и с трудом нашли свой амбар.
А в грузинской группе получилось хуже. Два студента, сильные ребята, спортсмены — Хабулава и Гонгадзе, в период прояснения пошли в контору за деньгами. Они получили деньги и пошли обратно домой. От конторы до сарая, где они жили, было километров пять. Ребята прошли почти половину пути, как повалил снег. И они стали, как это бывает при отсутствии видимости, ходить по кругу. Снег валил весь день и всю ночь. Наутро на лошадях отправились искать ребят и нашли два замерзших трупа недалеко от конторы. Одеты они были легко, так как в моменты прояснений, было по-августовски тепло.
Тела ребят отправили в Тбилиси; случаи гибели студентов из Тбилиси были и в соседних отделениях. Прибытие нескольких цинковых гробов с целины в Тбилиси, вызвало панику среди родителей. Они уже готовились выезжать на целину искать нас.
В начале сентября руководству стало понятно, что «битва за урожай» была проиграна. О нас забыли, даже кормить перестали. Мы покупали в сельмаге или у местных еду и выпивку. Дела не было, началось моральное разложение — местные запили по-черному, а мы — эпизодически. Мы стали требовать у нашего парторга Тоточава отъезда. Но руководству совхоза было не до нас. Приехал большой начальник (кажется, предсовмина Казахстана Кунаев) раздавать выговора и снимать нерадивое руководство совхоза, которое слепо слушало указания из того же Совмина. «Пал» жертвой «борьбы роковой» и дружок бугая — Тугай.
Но в конце сентября нашли таки возможность отправить домой небольшую группу студентов с нашего амбара, а именно шесть человек. Решили кинуть жребий, кому ехать. «Актив» группы — староста и комсорг, подготовили бумажки по числу ребят, написали там шесть раз «да», а остальные — «нет» («да» — едет; «нет» — понятно), скрутили бумажки в трубочки и положили в шапку. Я, зная честность и принципиальность нашего «актива», не стал участвовать в жеребьевке. Первыми кинулись к шапке друзья «актива», я почувствовал подвох, но, не зная, где его ожидать, вышел к шапке и потребовал высыпать жребии не стол. «Актив» и его приближенные начали возмущаться. Тогда, я спокойно вынул свою ножовку из чехла и как можно свирепее процедил: «Всех порешу и скажу — так и было!»
Группе тоже показалось подозрительным поведение «актива» и приближенных, число которых почему-то тоже оказалось равным шести. Я отнял шапку у «держателя» и высыпал бумажки на стол. В глаза бросилось то, что некоторые бумажки были скатаны в ровные трубочки, а некоторые — а именно шесть штук, были согнуты пополам. Развернув согнутые жребии, мы прочли «да», а прямые — «нет».
— Падлы! — закричал я, поддерживаемый большинством группы, — своих же ребят дурите! Сейчас, — и я схватился за ножовку … «Старик» Калашян (он тоже был в «активе») вдруг выскочил вперед и предложил:
— Нурбей раскрыл подлог наших нечестных товарищей, он молодец! Пусть сам и предлагает — кому ехать, мы согласимся!
«Старик» был хитрым армянином — все согласно закивали. Я почувствовал огромную ответственность, но отказываться было нельзя — ведь я сам хотел ехать во что бы то ни стало.
— Ну, если вы мне доверяете, то, во-первых, поеду я сам. Доводы нужны?
— на всякий случай спросил я, обводя всех глазами.
— Нет, нет, продолжай быстрее! — перебил меня Калашян.
Гога и Руслан поедут — им еще домой на родину нужно заехать, а это не близко. Юра сильно болеет, у него ревматизм, сами знаете, он может помереть в этой стуже. У Миши отец старый и больной, за ним уход нужен, а он один … Я продолжал обводить глазами ребят и натолкнулся на пронзительный взгляд «старика».
— Тьфу, черт, чуть не забыл! — подумал я и закончил, — ну и «старик» наш — Калашян, трудно ему в его возрасте. Вот шесть кандидатур на отъезд! — подытожил я. Я заметил, как многозначительно обменялся взглядами «старик» и пять его «активных подельщиков». Словесно это можно было выразить так:
Подельщики: «Что, старый козел, продал нас за поездку?»
«Старик»: «Сами вы засранцы, что все так грязно сделали! Если бы не я — морду вам набили бы!»
Наутро нам выделили двух быков: Цоба и Цобе с санями, на которые мы вшестером сели, свесив ноги вниз. Если нужно было свернуть в одну сторону, погонщик кричал: «Цоб!» и бил палкой одного быка, и тот тянул в свою сторону сильнее. Сани сворачивали. Чтобы свернуть в другую сторону, кричали: «Цобе!» и били другого быка. Дороги до нашего отделения не было, ехать нужно было полем по глубокому снегу. Опытный погонщик должен был довезти нас до центрального отделения, откуда уже грузовиком — некое подобие дороги там уже было — до железнодорожной станции Джаркуль. А там — куда и как сами хотим — без денег, но с комсомольскими путевками, дающими сомнительное право на бесплатный проезд.
К вечеру мы доехали до центральной, почти отморозив ноги. Там устроились на ночлег в здании конторы, которая на ночь была свободна от сотрудников. Договорились, что утром за нами подъедет грузовик, который должен был остановиться на главной площади центрального отделения. На этой площади находились — сельсовет, магазин, наша контора и большой выгребной деревянный туалет на четыре очка.
Я не зря упомянул о туалете — он, как то ружье, которое висело на стене в первом акте, а в четвертом должно было выстрелить. Итак, вечер — это акт первый; туалет стоит на площади между магазином и нашей конторой. А до утра, или акта четвертого, осталась ночь, за которую я совершил свой последний подвиг на целине. Какая-то мистическая ненависть к выгребным, да и вообще азиатским туалетам, непроизвольно толкала меня на их истребление.
Спать мы легли в конторе — кто на столе, кто на полу — диванов там не было. Вечером я поинтересовался у «конторщика», размещавшего нас на ночлег, где в конторе туалет. Тот сначала не понял, а потом с улыбкой сообщил, что, как выйдешь из конторы — тут тебе везде и туалет. — Ну, а если хочешь с «шиком» — то иди на площадь вон в те хоромы, — и конторщик указал на уже упомянутый, как оказалось обреченный, туалет. — Только туда еще, отродясь, кажется, никто не ходил. Для понту его поставили и только!