Жизнь Исуса Христа
Шрифт:
Служба в синагоге была несколько похожа на нашу [182] . После молитв шема, — состоявших из гимнов, осьмнадцати берахоф, или благословений, читались обыкновенно два поучения: одно из закона, называемое парашаг, а другое из пророков гафтараг. Для исполнения этих обязанностей не было особых личностей, потому что обязанности священников и левитов, состоявших единственно только при Иерусалимском храме, были совершенно другие. Поучения эти могло читать не только лицо, имеющее на то право или получившее позволение от начальника синагоги, но всякий, кто только, по своему желанию, смог прибавить свой собственный мидраш, или толкование, на прочитанное. Чтение парашага, или поучение, из Пятикнижия Моисеева, по-видимому, должно было быть окончено, когда Иисус вошел на проповедническое место. Вероятно, признавая за ним право на исполнение этой почетной обязанности, хаццан отдернул в сторону шелковый занавес раскрашенного ковчега, содержащего священную рукопись, и подал Ему мегиллаг, или сверток, содержавший пророчества Исаии, которые относились к гафтарагу дня. Спаситель развернул рукопись и нашел известное место — пророка Исаии 61 главу. Все собрание встало, чтобы выслушать Его. Для гафтарага следовало прочитать от третьего до двадцать первого стиха, но Иисус прочел только первый и часть второго. Дух
182
Англиканскую. Прим. переводчика
Это место, замечательное само по себе, должно было приобрести особую торжественность в устах Того, к Кому оно относилось. Сначала все глаза собрания были устремлены на Него с напряженным вниманием. Можно представить себе трепет ожидания и возбуждения, — который чувствовался в сердцах слушателей, когда в речи, одно краткое содержание которой сохранили для нас евангелисты, — развивалась мысль, что Он и есть именно тот Мессия, о котором 700 лет тому назад предсказывал великий пророк. Слова его были полны чувства, авторитета и силы, не допускавших противоречия и производивших невольное удивление.
Но, продолжая слово, Он заметил перемену. Восхищение Его мудростию и благостию прошло, как только грубые назаряне вникнули вполне в смысл Его заявлений. У евреев было в обычае, во время служения, выражать явно свои чувствования, и вскоре Иисус услышал ропот негодования и возмущения. Он увидел, что эти прямо к Нему обращенные глаза, которые сначала глядели на Него со вниманием, засветились злобой и ненавистью. Не плотников ли Он сын? заметили слушатели. Не Его ли мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосия, и Симон и Иуда? и сестры Его, не все ли между нами? Откуда же у Него все это? Это ведь не молодой и ученый равви из школы Гамалиила или Шаммая, а говорит с авторитетом, которого не допускали себе великие книжники! Какое право учительствовать имеет этот никем не признанный учитель, простой плотник из нашей деревни? Откуда может Он знать писания, которым никогда не учился? Подтвердив, что они видят действительно того Иисуса, о котором говорят, Спаситель оставил без объяснения вопрос о невысоком положении, которое Он занимал в предшествующее время, с одной стороны, потому, что это не уменьшало Его величия как Мессии, с другой потому, что всякий честный назарянин мог бы припомнить о слишком не важном происхождении Амоса, который был пастухом, когда поручил дар пророчества. Он знал вполне, что им хотелось какого-нибудь изумительного подтверждения Его прав на звание Мессии; их грызла зависть, что Он, не говоря об учении и делах в Иерусалиме, совершил чудо в Кане, явил свою силу в Капернауме, а для них не хотел сделать ничего. Он знал, что скептически насмешливая пословица: врач исцелися сам! просилась на их уста. Но чтобы показать, что Он не простой назарянин, живший среди них тридцать лет, и принадлежит не им, а всему миру, Он напомнил что чудеса не имеют никакого отношения к местности, что во время повсеместного голода Илия спас единственно только в Сарепте вдову финикиянку, Елисей из всех прокаженных в Сирии исцелил одного Неемана. Как? они, стало быть, не лучше язычников и прокаженных? Слышать такое сравнение от того, которого считали равным им согражданином, показалось для них тяжелее всего и долго подавляемое бешенство разгорелось в пламя. Проповедник был прерван уже не шепотом неодобрения, но криками ярости. В припадке кровожадной злобы, которая была всегда характеристикою этого странного, буйного, нетерпеливого народа, похожего своим сердцем на бури, в одно мгновение возмущающие светлую поверхность их озера, они вывели Его вон из синагоги и повели на вершину горы, на которой город их был построен чтобы свергнуть Его. Небольшой город Назарет гнездится на южных высотах холма; множество отвесных скал находится на его откосах и очень немудрено, что вершины их за две тысячи лет тому назад были еще круче и отвеснее, К одной из таких скалистых стремнин привели назаряне Иисуса, чтобы сбросить Его оттуда. Но час Его еще не пришел и они были спасены от совершения преступления, которое поразило бы их вековечным позором. Он, прошедши посреди их, удалился. Для объяснения этого нет надобности прибегать к чему-либо чудесному и еще меньше нужды отыскивать возможности для Иисуса в предположении, что Он мог укрываться тайным образом среди узких и извилистых улиц города. Легко может быть, что Его молчание, Его спокойное благородство в обращении, ясная невинность Его взора победили злобу. Отложив в сторону все сверхъестественное заметим только, что одно присутствие Иисусово вселяло в окружавших Его, кто бы они ни были, глубочайшее к Нему почтение и уважение, в котором не могли Ему отказать невольно склонявшиеся перед Ним, самые злобные и безжалостные враги Его. Эти чувства к Нему выразились даже тогда, когда Иисус успел скрыться от озлобившихся и уже взявшихся за камни иудеев в самом храме. Одним взором Он обезоружил смелых изуверов, прислужников, синедриона, которые не решились арестовать Его, когда Он учил всенародно во время праздника кущей в Иерусалиме. Одним словом, Он заставил вооруженную шайку Его врагов пасть перед ним на земно в саду Гефсиманском. Внезапно и спокойно упрочивал Он за собою свободу, проходил между своими пленителями и, глядя им в глаза своим добродушным взором, проходил невредимо чрез толпу. Подобные происшествия бывали в истории; они встречаются и в настоящее время. Враги Иисуса остановились, опомнились, устыдились и рассеялись. Так оставил Он их, с намерением, по-видимому, никогда не возращаться, никогда не проповедовать вновь в маленькой синагоге. Появилась ли в душе Его свойственная человеку печаль, когда Он, утомленный, начал спускаться откосом по направлению к Кане? Выступила ли на очах Его хотя одна незваная слеза, когда Он глядел на роскошную долину Есдрелон, пурпуровые высоты Кармила и белые пески, окаймляющие воды Средиземного моря? Был ли тут, в этой зеленой долине, где Он играл в детстве, где трудился в возмужалых летах, хоть один человек, о котором бы Он печалился при своем удалении? Бросил ли Он продолжительный, медленный взгляд на скромное жилище, где Он трудился как деревенский плотник? Нашелся ли хоть один товарищ детства, хоть один друг счастливой юности, который бы сопровождал Его с грустью, жалостью и огорчением? Очень натуральны эти вопросы, но на них не сыщем ответа у евангелистов. Они молчат обо всех чисто человеческих движениях сердца Иисусова и передают единственно те сведения, которые касаются прямо и единственно только Его миссии на земле. Мы знаем одно, что с этих пор другие друзья, — благородные сердцем рыбаки из Вифсаиды, — ожидали Его возращения из озлобленного Назарета; что с этих пор дом Его, — насколько Он мог иметь дом, — был уже в маленьком городке Капернауме, на светлых водах Галилейского озера.
ГЛАВА XVII
Начало учения в Галилее
Отвергнутый в Назарете, Иисус возвратился в Кану [183] , где совершил первое чудо для поддержания радости и веселия между друзьями. Едва только Он пришел туда, один царедворец из соседнего дворца Ирода Антипы явился к Нему, прося сойти в Капернаум и исцелить его умирающего сына. Спаситель ни разу не посещал Тивериады, но голос Иоанна раздавался там не раз, возбуждая страх и почтение при дворе развратного деспота. Известно, что Манаил [184] , молочный брат Ирода, стал впоследствии христианином и что в числе женщин, служивших Иисусу имением своим, была Иоанна, вдова Хузы, Иродова домоправителя. Так как этот царедворец, вследствие чудесного исцеления сына, уверовал со всем домом, то с некоторой достоверностью состоялось предположение, что царедворец Антипы был не иной кто, как Хуза.
183
Иоан. 4, 46–54.
184
Лук. 8, 3. Деян. Апост. 13, 1.
Повелительная настойчивость просьбы, которая показывала, что не глубок еще корень внутреннего убеждения, требовала обождания в исполнении. Необходимо было показать, что Иисус не простой гаким, или благотворительный лекарь, готовый лечить во всякое время местных жителей и показывать свои чудесные силы по первому знаку и слову всякого страждущего, приходящего к Нему, как к последнему отчаянному средству. Иисус порицал постоянно дух требования и чудес, как единственную возможность к утверждению в вере. Однако же, снисходя к отцовской тревожной заботливости, Он отпустил царедворца домой, не без уверенности, что сын его будет жив. Свидание их было в семь часов, то есть по-нашему в час дня, поэтому даже в самый короткий ноябрьский день отец имел возможность дойти засветло до Капернаума, который был в расстоянии от Каны не более пяти часов хоть бы. Однако же душа отца была до того успокоена обещанием Христовым, что он провел ночь в каком-то местечке, лежащем на дороге. На следующий день рабы царедворца, вышедши навстречу, рассказали ему, что горячка оставила его сына, и, по соображению царедворца, это произошло в тот самый час, когда произнесены были утешительные слова. Таким образом Иисус во второй раз заявил свое пребывание в Галилее совершением чуда. Высокое положение царедворца было причиною, что молва о событии разошлась очень широко, а это обстоятельство, без сомнения, содействовало радостным и восторженным приемам, которые оказываемы были Виновнику исцеления, при начале учения.
Но здесь встречаемся мы снова с хронологическими затруднениями. Однако же объяснившись однажды навсегда, насколько они важны в отношении Христова учения и евангелистов, мы перейдем прямо к сопоставлению рассказов евангельских. Да и кто бы посмел требовать вполне научного изложения жизни и учения, которые в своем величии и красоте были бесконечно выше анализа простосердечных и верующих людей, каковы были апостолы?
Св. евангелист Иоанн, как мы уже заметили, не считал нужным рассказывать учение Христа во время пребывания Его в Галилее, хотя положительно утверждает, что оно существовало [185] . Обстоятельства предоставили ему возможность получить полное и глубокое сведение об учении, которое преподавалось Иисусом во время Его пребывания в Иудее, о котором лишь кратко упоминают прочие евангелисты. В этих видах Иоанн [186] , прерывая свой рассказ, переходит прямо к возвращению Иисуса на праздник иудейский [187] . Если, как это можно почти с достоверностию предположить, упоминаемый евангелистом праздник был Пурим, то при этом пропущены события, совершившиеся в течение нескольких месяцев. Чтобы пополнить этот пробел, обратимся к благовествованию св. евангелиста Луки, который, по-видимому, придерживался некоторым образом хронологического порядка [188] .
185
Иоан. 7, 3–4.
186
Иоан. 4, 54.
187
Иоан. 5, 1.
188
Лук. 1, 1–3.
Соображая вместе относящиеся к этому времени слова первых трех евангелистов [189] , мы находим, что Иисус Христос, оставя Кану, пришел и поселился в Капернауме, который с этого времени стал для Него своим городом [190] , тем более что за Ним переселились туда Его мать и братья, которые не могли не чувствовать тяготевшей над Ним общей ненависти назарян, отразившейся, конечно, и на их жизни. Но их дом не был Его домом, которого, в собственном смысле этого слова, у Него и не было. Для временного пристанища Он избрал дом одного из старейших апостолов. Верно то, что Симон и Андрей, как говорят, происходили из Вифсаиды, а жили в Капернауме в доме, принадлежащем теще Петра [191] . Но так как Вифсаида была подгородною слободою или даже частью Капернаума, то легко может статься, что они, смотря по надобностям учителя, переходили с одного места на другое.
189
Лук. 4, 31- Марк. 1, 21. Матф. 4, 13.
190
Матф. 9, 1.
191
Матф. 8, 14.
Первые три евангелиста сообщают нам подробные сведения о первой субботе, проведенной Спасителем в Капернауме, и дают нам понятие о чрезвычайной в это время деятельности учения Его, которая была бы не под силу даже самым ревностнейшим и лучшим из Его последователей. Это было временем, в которое жизнь Его превосходит все, что мы можем видеть высокого в величайших из Его предшественников. Уединение пустынника, самотерзание аскета кажутся делом легким и обыкновенным в сравнении с неутомимыми делами любви до полнейшего самоотвержения.
День начался в синагоге [192] . Если Капернаум был то же самое, что Телль-Гум, то развалины из белого мрамора со скульптурными украшениями, находящиеся на небольшом возвышении близ светлого озера и занимающие своими обломками немалую часть теперь пустынного и разоренного города, представляют, может быть, развалины той самой синагоги, где проповедовал Иисус [193] . Ко времени Его пришествия она, должно быть, была уже полна народа, и поучения, обращенные к внимательной и полной ожидания толпе, — поучения не смутные, не мертвые, не застывшие в известных формулах, а такие, в которых передаются живые мысли пламенным словом, — поучения, в которых сердце говорило сердцу, — требовали немалой жизненной энергии, немалого истощения сил физических. Но это еще не все. Когда Он говорил свою высокую проповедь, когда собрание простосердечного, но верующего и понятливого народа слушало Его с немалым восторгом, вперяя пристально взоры в Его уста с почтительным удивлением, — вдруг глубокое молчание прервано было дикими криками и неистовыми возгласами какого-то несчастного безумца. Всякое ненормальное состояние ума человеческого, даже опьянение, евреи приписывали нечистой силе; к женщине, вышедшей с непокрытою головою, садился бес в волосы; неумовение рук перед едою предавало всякого в жертву бесу шибта; если бросается на вас в поле бык, говорит Талмуд, значит сатана проскочил меж его рогами. Одним словом, всякое сумасшествие, всякая внезапная болезнь, всякое меланхолическое настроение, всякое непредвидимое препятствие в жизни, даже и теперь на Востоке, считаются происходящими прямо от влияния демонов. Но несчастный беснующийся, в глубине своей извращенной природы, чувствовал на себе влияние чистого присутствия Иисуса, Его дивного голоса, Его божественного призвания. При всем расстройстве нравственного состояния, он восставал против этого влияния и в крайнем ужасе просил оставить его в покое, хотя в речах злого духа слышались приветствия Иисусу Назарянину, как святому Божиему.
192
Лук. 4. 31–44. Матф. 4, 13–16; Марк. 1, 21–34.
193
Лук. 4, 31–44. Матф. 4, 13–16; Марк. 1, 21–34.
Взглянув на неистовствовавшего и озлобленного страдальца, замечая двойственность его сознания и обращаясь к духу, который, по-видимому, усиливал свои мольбы ужаса, Иисус сказал: замолчи и выйди из него! Спокойствие, доброта, сила божественного изречения были непреодолимы. Беснующийся пал на землю в страшном припадке, с криками и конвульсиями, но вскоре оправился и встал на ноги совершенно здоровым. Его взоры, его обращения доказывали, что он избавился от влияния духа злобы и получил вновь рассудок. Ни одно еще из чудес Иисусовых не было совершено так торжественно и властительно. Народ разошелся с чувствами неописанного удивления.