Жизнь Исуса Христа
Шрифт:
Иисус отвечал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать и верующий в Меня не будет жаждать никогда, и затем стал доказывать, что Он пришел исполнить волю Отца, а воля Его состоит в том, чтобы всякий пришедший к Сыну получил жизнь вечную.
Тогда раздался опять злобный ропот, но уже не из среды необразованной черни, а из среды прежних противников, властей иудейских: как смеет Он говорить, что сошел с небес? Как смеет называть себя хлебом жизни? Разве это не Иисус, сын Иосифа, Назаретского плотника.
Иисус не слыхал доселе этого ропота относительно Его предполагаемого родства и места рождения, — ропота, выразившегося обнаружением толпам высокой истины Его земного происхождения. Он не требовал для Себя равного достоинства с Богом. Он не торопился предъявлять свое право на Божественность и не требовал поклонения, которое прилично Божеству. Он желал, чтобы блеск Его Божественной природы посредством слов и деяний Его просвещал человека постепенно, не так, как свет солнца в полдень,
Но Он отвечал на ропот, как это делывал прежде, более сильным, более полным и более ясным заявлением истины, которую они отрицали. Так поступил он с Никодимом; так учил женщину самарянку; так отвечал ученым в храме, когда они взводили на Него обвинение в нарушении субботы. Но робкий раввин и заблудшая самарянка имели достаточно веры и честности, чтобы углубиться в Его слова, смиренно собрать свои мысли и таким образом дать возможность руководить себя к истине. Не таковы были теперешние слушатели. Бог призывал их ко Христу, но они отвергли эту милость Божию с тем, чтобы никогда не возвращаться к тому. Когда Иисус сказал им, что манна не была жизнеподательным веществом, потому что отцы их ели ее и все-таки умерли, но что Он сам ест хлеб жизни, от которого вкушающий будет жить вовеки; когда Он прибавил, Что этот хлеб есть Его тело, которое он отдаст для оживления мира, — тогда, вместо того чтобы отыскивать прямое значение такой глубокой истины, они подвергли Его слова разбору и вращались около одного вопроса: как Он может дать нам есть плоть свою?
Иисус в более выразительной форме высказал им: если не будете есть плоти Сына человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни, а потом в дальнейшее подкрепление и разъяснение этой истины прибавил: ядущий хлеб сей жить будет во век.
Нет сомнения, что слова эти были трудны для понимания, а для тех, которые пришли слушать их с черствым и лукавым сердцем, даже оскорбительны. Нить сомнения, что смерть и страдания Спасителя, ровно как таинство св. причащения, в котором мы едим Его тело и пьем Его кровь, сделали нас более способными понимать Его мысль. Но в тех словах, которые Он произносил, достаточно, и даже больше чем достаточно, для каждого внимательного слушателя из евреев слышалась та великая истина, с которой каждый из них знаком был из Моисеева закона: не хлебом одним жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих [339] . Что же касается до дальнейшей истины, то она состояла в том, что вечная жизнь, жизнь души, находится в глубочайшем и теснейшем, понятном для всех общении с жизнью и учением, которое Он проповедовал. Слушатели в капернаумской синагоге должны были невольным образом припомнить выражения своих пророков. Сбивчивость их мыслей зависела не от непонимания, а от воли. Слово Его было сурово, замечает блаж. Августин, — но только для суровых, и невероятно — только для не желавших верить. Потому что если хлеб считался у евреев типом всякой земной пищи, то «хлеб небесный» означал всякую духовную пищу, — все то, что дает и поддерживает духовную жизнь. Таким образом, наставление, которое хотел Он преподать, состояло в том, что вечная жизнь заключается в Сыне Божием. Следовательно, желавшие получить вечную жизнь должны участвовать в хлебе небесном или должны есть плоть и пить кровь Сына Человеческого; должны питаться от Него в сердцах своих верою.
339
Второзак. 8, 3.
Таково было учение, которое было преподано и имело целью не только наставить, но и испытать, не только научить, но засвидетельствовать. Уяснение его для себя настоящим образом требовало не только участия разума, но и воли. Таким образом предполагалось положить конец всем себялюбивым надеждам этого сброда беспокойных хилиастов, ханжество которых было отвратительно; следовательно, предполагалось высказать перед иудейскими властями, что непонятливость их происходит от ненависти и материализма. Но сила этого слова проникла далее. Некоторые даже из учеников находили слова Иисуса жестокими и способным оттолкнуть верующего. Они не высказали этого открыто, но Иисус заметил их недовольство и, когда вышел из синагоги, дал им разъяснение в своей третьей и заключительной части проповеди, кротко и менее, чем говорил с другими.
Дух животворит, прибавил Он, — плоть не пользует ни мало. Слова, которые Я говорю вам, суть дух и жизнь. Почему же они признавали Слова Его слишком суровыми? Он сказал им: потому что между ними есть неверующие, потому что, — как Он высказал прежде иудеям, — дух веры есть дар и благодать Божия, а эти недовольные Им отвергли этот дар и даже начали борьбу против благодати.
С этого времени ушли от Него многие из тех, которые до сего времени искали Его, которые были недалеки от царства небесного. Даже среди народа жизнь Его стала с этих пор уединеннее, потому что остались немногие знавшие и любившие Его. В глубокой печали Он обратился к двенадцати своим апостолам с трогательным вопросом: Не хотите ли и вы отойти? Но Симон Петр, горячее сердце которого не выдержало, высказался за всех остальных. Он настоящим образом понял слово, которое поражало других. Господи! воскликнул он, — к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живого.
Благородно и возвышенно было признание, но в эту горькую минуту сердце Иисусово было так отягощено, что Он только ответил: «Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас дьявол».
Выражение сильное, и отсутствие всяких прямых указаний представляет нам затруднение в понимании точного его значения. Хотя же впоследствии стало известно, что упрек относился к Иуде, однако очень сомнительно, чтобы в данное время кто-нибудь знал об этом, кроме разве самого предателя. Жестко выражение «один из вас дьявол»; но если принять в соображение, что название «сагана» дано сыновьям Сару иным в отношении Давида [340] , сыновьям Елиадаевым в отношении Соломона [341] и к этому прибавить, что Иисус назвал этим именем Петра [342] , — то слово «сатана» скорее будет выражать понятие о враге или противнике, а никак не о злом духе.
340
2 Царств. 19, 22.
341
1 Царств. 11, 23.
342
Матф. 16, 23.
Много ложных и неискренних учеников оставило Иисуса. Отчего же эти слова не предоставили удобного случая грубой и нечистой души Искариота оставить Его, прежде чем совершил более ужасное и неисправимое преступление? Стало быть, и предостережение было отвергнуто. В смертном грехе против своей совести Иуда упорствовал собирать на себя гнев на день гнева и откровения праведного суда Божия.
ГЛАВА XXXI
Начало враждебных отношений народных вождей
Хотя слово, которое Иисус только что произнес было началом нового периода Его учения; хотя с этого времени черные тучи начали собираться гуще и гуще: однако же не надо предполагать, что это был первый случай, даже в самой Галилее, при котором враждебные отношения к Его личности и учению выразились открытым образом. Как небольшое волнение и тихий шум воды служит иногда предвестниками бури и пугает больше своим предсказанием, нежели силою, так появлялись признаки тайного неудовольствия и последующей вражды фарисеев. Сначала они выражались только в вежливых вопросах и схоластических спорах, но вскоре сделались предтечами озлобленного порицания и дерзкой клеветы, бывших плодами прошедшего лета [343] .
343
Jerom. Taylor, Life of Christ, II, XII.
1) Ранние следы сомнения и несочувствия новому учению появились при выражении, которое он употреблял в нескольких случаях: прощаются тебе грехи твои! Это те слова, с которыми Он обратился к женщине-грешнице и к расслабленному. В обоих случаях выражение это возбудило удивление и неодобрение. Но в доме Симона, где неприязненность была высказана не открыто и где не сделано никакого чуда, Иисус вследствие ропота собеседников, как бы делая уступку, прибавил: вера твоя спасла тебя; иди с миром [344] . Не так было при исцелении расслабленного. Тут поднялся открытый ропот между книжниками и фарисеями, и Иисус, не скрывая более истинного своего величия проявлением действия силы, творящей чудеса, доказал свое право прощать грехи [345] . Доказательство было неопровержимо, потому что утверждалось на господствующем веровании о соотношении, существующем до некоторой степени между болезнью и грехом, а притом и на общем правиле, поддерживающемся даже раввинами, что «больной не выздоровеет от болезни, пока не простятся грехи его» [346] . Следовательно, согласно их же понятий, Тот, Кто собственной властью мог исцелить болезнь, мог собственной властью и простить грехи, хотя правда и то, что они не могли понять ни исцеления, ни забвения грехов, вытекающих из такого необыкновенного источника, без жертвенных очищений, без священнического вмешательства. Но для их забитого обрядовыми правилами ума в этом происшествии неприятнее всего было то, что факт выздоровления совершился и его действительность могла подтвердиться сотнями живых очевидцев. Таким образом, почувствовавши, что почва на этом поле битвы слишком неустойчива, они прошли это обстоятельство молчанием. Старание с их стороны доказать, что в Его выражении было оскорбление имени Божьего, только бы выказало ярче, что Он действительно сотворил чудо.
344
Лук. 7, 48–50.
345
Матф. 9, 6. Марк. 2, 10. Лук. 5, 24.
346
Nedarim f. 41, 1 in Schot.