Жизнь как она есть
Шрифт:
Ребята скоро вышли из дому, увидели меня в санях и рассмеялись.
— Да иди ты и спокойно спи, — уговаривал меня Саша, — слово даю, что возьмем тебя.
— Нет, — закричала я и готова была разреветься, — никуда я не пойду, хоть силой выбрасывайте из саней! Теперь куда вы, туда и я.
— Э-эх, — с сердцем сказал Саша, — ты что думаешь, мне есть время с тобой в бирюльки играть? Мне задание выполнять надо.
— Ну и выполняй, садись, и поехали, — сказала я, подвигаясь в санях.
Саша снова не выдержал и засмеялся.
— Горе ты луковое. Что нам с тобой делать? Если бы ты хоть из пистолета стрелять умела, дал бы я тебе свой, а себе винтовку оставил.
— А я умею, — сказала я и повеселела.
Уж что-что, а стрелять я умела и пистолет и винтовку знала.
— Я же ворошиловский стрелок, — с гордостью отрапортовала я.
— Ну, раз ворошиловский, то получай, — сказал Саша и снял с ремня пистолет в кобуре.
И мы поехали. Ребята, видно, поняли мое состояние: относились ко мне, как к равной, оставляли меня в карауле, подбадривали, немного подшучивали. Мне вообще теперь кажется, что партизаны никогда, даже в самые тяжелые минуты, не обходились без шутки, задиристого, острого словца. Это, как ничто другое, помогало выносить тяжелые будни партизанской жизни, лишения и опасности.
В одном селе мои ребята «для храбрости» еще раз приложились к самогону и мне налили. От радости, что ли, но я отчаянно, впервые в жизни выпила полстакана. И ничего: на меня это не подействовало. Нет, я и без того была пьяна. Я чувствовала себя равноправной, нужной, впереди — определенность. Теперь-то я буду партизанкой. Уже партизанка!
Задание у ребят, кажется, заключалось в сборе оружия у населения по данным партизанской агентурной разведки. Хлопцы мои лазили на сеновалы, в сараи, в погреба, на чердаки домов. Одному деревенскому парню пообещали «всыпать», и только после этого он увел ребят в сад и там, под деревом, помог выкопать целый ящик с оружием.
— Почему скрывал? Для кого берег? — кипятился Саша, сдвинув набекрень шапку, и его русый чуб грозно топорщился.
— Мне Митька велел спрятать. И никому не отдавать. «Двадцать пятому» отряду сберечь.
— Слышь, Ада, — расхохотался Саша, — твоему отряду.
Мы объехали три деревни; очевидно, ребятам были известны адреса, и действовали они безошибочно.
За эту ночь ребята меня здорово экипировали. В одной деревне помогли сменять мои туфли и боты на стеганые, сшитые на машинке ватные бурки с калошами. В другом доме этой же деревни, куда мы зашли, одна девушка подарила мне шерстяные белые перчатки.
К утру мы возвращались снова в Ляховичи. Почти в центре деревни нас остановил вооруженный часовой и спросил пароль. Выяснилось, что это возвращались с задания партизаны из «Двадцать пятого». Теперь они отдыхали в доме связной Марии Ивашиной. Мы зашли в этот дом, и я увидела там среди партизан своего дядю Николая.
— Что же ты не приехал за мной, как обещал? — набросилась я на него, вместо того чтобы поздороваться.
— Да понимаешь, Адка, командир в другое место послал, — оправдывался Николай. — Но ты, того… поезжай теперь с нами.
— А как же мы? — взлохматив еще больше свой чуб и выпятив грудь, шутливо вскричал Саша. — Мы ее нашли, мы ее отогрели, мы ее обули, одели, а теперь отдавай какому-нибудь дяде? Так не пойдет.
— С кем была на задании — с теми и поеду, — решила я этот шутливый спор.
Мы еще раз остановились у дома дяди Саши, ребята забрали соль и напомнили, что я могла вот до этого времени спокойно спать. «Может быть, вы бы и взяли меня, — думала я, — но уж будить не стали бы. Нет, милые мои, правильно я поступила, поехав с вами».
В лагерь мы приехали с рассветом. И снова шутки в мой адрес:
— Если останешься в «Боевом» — мы пойдем в штаб о тебе докладывать, а если хочешь в «Двадцать пятый» — иди сама в их лагерь: вон туда, через ров, ищи штабную землянку и просись, чтобы тебя приняли в отряд.
— Хорошо, пойду сама. Спасибо вам, и до свиданья.
А они стоят у коновязи — молодые, сильные ребята — и смеются.
— Счастливо! Не выдавай, что мы ящик с оружием забрали у того слюнтяя. Ящик-то они для себя приберегали, да кое-кто нам проболтался. Мы еще встретимся с тобой: придем посмотреть, как тебя приняли в «Двадцать пятом».
Так как «Боевой» и «Двадцать пятый» находились рядом, между ними даже не было охранения. Во всяком случае, меня никто не задержал, и я свободно вышла в расположение «Двадцать пятого». Вижу: «кухня» — костер с подвешенным над ним большим котлом. Тишина, людей нет. Землянки на поляне рядком, но какая из них штабная? И как туда войти? Как рассказать о себе? Может, действительно надо было остаться в «Боевом»? Все же там появились у меня опекуны.
Очень волнуюсь: наконец-то, наконец я в настоящей партизанской зоне!
Это было для меня пределом счастья. Ведь здесь, где-то совсем рядом, и мой Марат. Мне теперь ничего не страшно. А то, что я сделаю все возможное, — в этом я была уверена. Вынесу все… Буду смелой… Не заплачу… Не струшу… Не смалодушничаю… Такого чувства я никогда в жизни еще не испытывала. Мне казалось, что я сразу выросла, стала сильной, взрослой.
Пока я стояла и гадала, в какую землянку мне войти, в одной из них отворилась дверь: показалась сначала шапка с красной ленточкой, потом и сам партизан — ладный, подтянутый, с двумя гранатами у ремня.
— Мара-ат!
— Адок! Пришла? Вот молодчина!
— Где штаб? Проводи меня туда.
— Да вот он: я там только что был. Пошли, тебя же все знают. И дядя Коля говорил, и я.
Мы вошли в землянку. Я осматривалась так, как будто это какой-то сказочный дворец. А «дворец» был довольно просторный. Ровный квадрат земляного пола хорошо утрамбован, по углам — четыре железные кровати под серыми солдатскими одеялами. Сбоку у правой стены — большой стол на столбиках, вкопанных в землю, сбитый из неотесанных досок. Такие же скамейки с двух сторон стола. На нем карты, бумаги, чертежи. Потом я увидела стоящих рядом мужчину и женщину в полушубках, накинутых на плечи. Она — с темными кудрявыми волосами, с вздернутым носом, подтянутая, стройная, с браунингом на ремне поверх гимнастерки. (Как я после узнала — Зина Егорова, комсорг отряда и жена начальника штаба.)