Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

Дома, по комнатам тяжело носила изработанное тело свое Анфимьевна.

– Схоронили? Ну вот, – неопределенно проворчала она, исчезая

в спальне, и оттуда Самгин услыхал бесцветный голос старухи: – Не знаю, что делать с Егором: пьет и пьет. Царскую фамилию жалеет, – выпустила вожжи из рук.

Самгин попросил чаю и, закрыв дверь кабинета, прислушался, – за окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, – казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.

«Свершилось, – думал Самгин, закрыв глаза и видя слово это написанным как заголовок будущей статьи; слово даже заканчивалось знаком восклицания, но он стоял криво и был похож на знак вопроса. – В данном случае похороны как бы знаменуют воскресение нормальной жизни».

Думалось лениво и неутешительно, мешали Митрофанов, Лютов, мешало воспоминание о Никоновой.

«Неужели она донесла на Митрофанова?»

Затем он вспомнил, как неудобно было лежать в постели рядом с нею, – она занимала слишком много места, а кровать узкая. И потом эта ее манера бережно укладывать груди в лиф...

Несколько часов ходьбы по улицам дали себя знать, – Самгин уже спал, когда Анфимьевна принесла стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая за руку с такой силой, точно желала сбросить на пол.

– Проснись же! Ты слышишь? Около университета стреляли...

Она была в шубке, от нее несло холодом и духами, капельки талого снега блестели на шубе; хватая себя рукою за горло, она кричала:

– Ужас! Масса убитых! Мальчика...

– Мальчика? – повторил Самгин. – А может быть...

– Что – может быть? А, чорт!

Ей, наконец, удалось расстегнуть какой-то крючок, и, сбросив холодную шубку на колени Клима, срывая с головы шляпку, она забегала по комнате, истерически выкрикивая:

– И вообще – решено расстреливать. Эти похороны! В самом деле, – сам подумай, – ведь не во Франции мы живем! Разве можно устраивать такие демонстрации!

В столовой голос Кумова произнес:

– Какое... безумие!

– Кто стрелял? – недоверчиво спросил Самгин.

– Из манежа. Войска. Стратонов – прав: дорого заплатят евреи за эти похороны! Но – я ничего не понимаю! – крикнула она, взмахнув шляпкой. – Разрешили, потом – стреляют! Что это значит? Что ты молчишь?

И она убежала, избавив Клима от обязанности говорить.

«Наверное, преувеличено», – соображал он,

сидя и вслушиваясь в отрывистые выкрики жены:

– Да, да... ужас!

Шаги людей на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно вышел в столовую, – и с этой минуты жизнь его надолго превратилась в сплошной кошмар. На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему на щеки.

– Без-зумие, – сквозь зубы сказал он, отходя к телефону, снял трубку и приставил ее к щеке, ниже уха.

– Телефон же не работает! – крикнула Варвара.

– Я не верю, не верю, что Петербургом снова командует Германия, как это было после Первого марта при Александре Третьем, – бормотал Кумов, глядя на трубку.

– Никуда я вас не пущу, Кумов! Почему вы думаете, что он тоже пошел по Никитской? И ведь не всех, кто шел по Никитской...

В столовую птицей влетела Любаша Сомова; за нею по полу тащился плед; почти падая, она, как слепая, наткнулась на стол и, задыхаясь, пристукивая кулаком, невероятно быстро заговорила:

– Туробоев убит... ранен, в больнице, на Страстном. Необходимо защищаться – как же иначе? Надо устраивать санитарные пункты! Много раненых, убитых. Послушайте, – вы тоже должны санитарный пункт! Конечно, будет восстание... Эсеры на Прохоровской мануфактуре...

Варвара грубо и даже как будто озлобленно перебивала ее вопросами. Вошла Анфимьевна и молча начала раздевать Любашу, а та вырывалась из ее рук, вскрикивая:

– Оставьте! Я сейчас уйду... Ах, боже мой, да оставьте же...

– Никаких пунктов! – горячо шепнула Варвара в ухо мужа. – Ни за что! Я – не могу, не допущу...

Подпрыгивая, точно стараясь вскочить на стол, Любаша торопливо кричала:

– Гогины уже организуют пункт, и надо просить Лютова, Клим! У него – пустой дом. И там такой участок, там – необходимо! Иди к нему, Клим. Иди сейчас же...

– Да, да, иди, Клим, – убедительно повторила Варвара, под сердитый крик Сомовой:

– Отдайте мне кофту и плед!

– Ну – куда, куда ты пойдешь? – говорила Анфимьевна, почему-то басом, но Любаша, стукнув по столу кулачком, похожим на булку «розан», крикнула на нее:

– Вы ничего не понимаете! Вы... рыба! За Алексеем Гогиным гнались какие-то... стреляли...

Анфимьевна увела Любашу, Варвара снова зашептала мужу:

– Ты иди, уговори Лютова, он человек с положением, а у нас – нет, благодарю!

Самгин пошел одеваться, не потому, что считал нужными санитарные пункты, но для того, чтоб уйти из дома, собраться с мыслями. Он чувствовал себя ошеломленным, обманутым и не хотел верить в то, что слышал. Но, видимо, все-таки случилось что-то безобразное и как бы направленное лично против него.