Жизнь коротка
Шрифт:
Мэнихен сел. Встал. Разжег трубку. Подошел к окну. Из-за трубы светила луна.
Где-то здесь, подсказывала научная интуиция, кроются причина и следствие. Следствие совершенно очевидно —.две дохлые мыши. Но первая мышь, белая, помещенная практически в тот же раствор, не умерла, хотя пятно на шерсти сохранилось. Белая мышь, желтая мышь… желтая мышь, белая мышь… У Мэнихена заболела голова. Луна скрылась за трубой.
Он вернулся к столу. Мертвая желтая мышь уже окоченела в кристально-прозрачной жидкости. В соседней чашке другая желтая мышь плавала в пене чистого «Флоксо». Мэнихен вытащил дохлую мышь и положил ее в холодильник — на всякий случай.
Он сходил в мышиную комнату и принес серую мышь, черную мышь и пегую мышь. Не обременяя себя процедурой с дегтем, одну за другой опустил их в раствор, где скончались две желтые мыши. Все с удовольствием приняли ванну, а пегая мышь стала до того резвой, что попыталась спариться с черной, хотя обе были одного пола. Мэнихен поместил трех контрольных животных в маленькую клетку и задумчиво уставился на желтую мышь, продолжавшую плескаться в крошечном море пены чудесного «Флоксо».
Потом он осторожно вытащил очумевшую от восторга желтую мышь, вытер ее досуха и опустил в раствор, погубивший двух ее собратьев, но ничуть не повредивший трем контрольным мышам.
Желтая мышь вздохнула, легла и померла.
Головная боль заставила ученого на шестьдесят секунд закрыть глаза. Когда он открыл глаза, мышь, лежавшая в кристально-чистой жидкости, была все так же мертва.
На Мэнихена навалилась колоссальная усталость. За все годы служения науке ничего подобного с ним не происходило. Он был слишком измотан, чтобы решить, способствовало ли происшедшее прогрессу детергентов или отбрасывало их на сто лет назад, к лучшему это или к худшему, приведет ли это его, Мэнихена, к отделу рака или забросит в сектор мастики для пола. Его мозг отказывался переваривать эти проблемы. Поэтому он механически убрал дохлую мышь в холодильник, посадил в клетку серую мышь, черную мышь и пегую мышь, выключил свет и отправился домой.
В тот день он был без машины — ее забрала жена, чтобы поехать играть в бридж, — автобусы давно уже перестали ходить, а позволить себе такси он не мог, поэтому Мэнихен пошел пешком. По пути он увидел свой «плимут» у темного дома по Сеннет-стрит. Жена Мэнихена не сообщала ему, куда она ездит играть в бридж. Дом был ему не знаком. Он удивился, что люди играют в бридж в два часа ночи за такими плотными шторами, что из-за них не пробивается ни один луч света. Однако входить не стал. Его присутствие, говорила жена, мешает ей играть.
— Собери свои записи, — сказал Сэмюэль Крокетт, — положи их в портфель и запри его. И холодильник запри. — К тому времени в холодильнике скопилось восемнадцать дохлых желтых мышей. — Обсудим это в таком месте, где нам никто не помешает.
Дело было на следующий день. Мэнихен обратился к Крокетту, работавшему в соседней лаборатории, в одиннадцать часов. Сам он пришел в шесть, не в силах заснуть, и провел утро, опуская все желтое, что попадалось под руку, в раствор, который в 14.17 Крокетт стал называть «раствором Мэнихена». Мэнихен начал смутно видеть себя Фигурой в Мире Науки и окончательно решил обзавестись контактными линзами, пока его еще не сфотографировали для ведущих журналов.
Крокетт, или Крок, принадлежал к числу молодых людей, разъезжавших в открытых спортивных автомобилях с роскошными девушками. Он был лучшим в своем выпуске и в двадцать пять лет и три месяца работал над сложными протеиновыми молекулами, что в иерархии Фогеля-Паулсона соответствовало маршалу в наполеоновской армии. Этот высокий крепкий янки отлично знал, на какую сторону бутерброда намазано его экспериментаторское масло.
Прикончив дюжину желтых мышей, Мэнихен пошел за помощью в соседнюю комнату, где за лабораторным столом из нержавеющей стали, посасывая кусок сахара с ЛСД и слушая пластинку Монка, сидел Крокетт.
Сперва была вспышка раздражения.
— Какого черта тебе надо, Флокс? — рявкнул Крокетт. (Некоторые из этой молодой плеяды звали Мэнихена Флоксом.)
Но потом Крокетт снизошел к просьбе, и одно его присутствие натолкнуло Мэнихена на блестящую мысль вводить раствор подопытным животным через рот. Белая мышь, серая мышь, черная мышь, пегая мышь после нескольких капель стали энергичными и воинственными. Желтая мышь, чуть ли не последняя из партии, тихо скончалась через двадцать восемь минут.
Итак, теперь было известно, что раствор действует как извне, так и изнутри. Тем не менее Крокетт пока не нашел способа избавиться от предательского кольца. Этот аспект проблемы его вообще не заинтересовал. Зато огромное впечатление произвело на Крока то, что самые крошечные добавки диокситетрамерфеноферрогена-14 уничтожали пену, и он похвалил Мэнихена в своей сдержанной американской манере.
— Тут что-то есть, — произнес американец, посасывая сахар с ЛСД.
— Почему мы не можем поговорить здесь? — спросил Мэнихен, страшась обвинения в прогуле.
— Не будь наивным, Флокс, — вместо объяснения сказал Крокетт. И Мэнихен сложил заметки в портфель, убрал оборудование, запер холодильник и последовал за Крокеттом в коридор.
У ворот они встретили мистера Паулсона.
— Крок, старина Крок, — проворковал мистер Паулсон, с любовью обняв Крокетта за плечи. — Мой мальчик… Здравствуйте, Джонс. Куда это вы собрались?
— Я… — запинаясь, начал Мэнихен.
— К оптику, — решительно сказал Крокетт. — Я его отвезу.
— А-а, — улыбаясь, протянул мистер Паулсон. — У науки тысяча глаз. Добрый старый Крок.
Они вышли из ворот.
— Берете свою машину, мистер Джонс? — спросил сторож. Четыре года назад он слышал, как мистер Паулсон назвал Мэнихена Джонсом.
— Сюда, — оборвал Крокетт и протянул сторожу пару монет и кусок сахара с ЛСД. — Пососи.
— Спасибо, мистер Крокетт. — Сторож закинул сахар в рот и стал сосать.
Роскошная «ланчия» Крокетта вырвалась на шоссе.