Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.)
Шрифт:
То, что происходило в дальнейшем, слилось для Кости в сплошной, нескончаемый кошмар, картины которого ежесекундно рассыпались и тут же складывались по-новому. Он стал свидетелем истинного героизма и образцов самой подлой трусости. Свет то гас, то снова загорался. Шанцевый инструмент с пожарного щита и огнетушители разошлись по рукам в мгновение ока. Крашенные суриком ломы и багры крушили как защитников, так и нападающих. Струи рыжей пены слепили глаза и превращали праздничную одежду в вонючие лохмотья. От оркестра остались только дырявый барабан и обломанный гитарный гриф.
Неведомо откуда в Костиных руках оказался металлический штырь от пюпитра, на котором музыканты имели привычку раскладывать свои ноты, и он рубился им, как шашкой. Рубашка присохла к кровавым пятиконечным ушибам на спине и плечах, но уже три с боем взятых ремня украшали его чресла.
То, что казалось вечностью, на самом деле длилось не больше часа. Драка
Горожане зализывали раны в собственном логове. Дом культуры представлял ужасное зрелище. Такому разору, наверное, не подвергалась ни одна синагога в Третьем рейхе. Не уцелело ни единого стекла, ни единого стула. Недавно окрашенные стены теперь напоминали полотна абстракционистов, преобладающими тонами в которых были рыжий и багровый. Пол был усыпан выбитыми зубами, ботинками, туфельками, обрывками блузок и галстуков, эмалированными звездочками, кусками угля и раздавленными очками. Из кабинета директора появился благополучно хоронившийся там участковый и стал в растерянности осматривать совершенно изменившийся интерьер вверенного его попечению очага культуры.
Защитники, убедившись, что враг уже не вернется, стали понемногу покидать свой бастион. У входа появились две машины «Скорой помощи». Возле всех окрестных колонок обмывались пострадавшие.
На следующий день один из вражеских голосов передал сообщение о Большой Драке в эфир, исказив при этом название населенного пункта, и в клеветнических целях приписал конфликту политическую подоплеку.
Армия в пожарном порядке отремонтировала многострадальный Дом культуры (первый и последний раз в жизни Косте пришлось видеть, как прапорщики моют полы, а капитаны стеклят окна) и даже приобрела прекрасный комплект музыкальных инструментов взамен уничтоженных. Однако много лет после этого танцевальные вечера в городке не проводились. Табу было наложено не только на твист, но и на все другие виды дрыгоножества.
Самое удивительное в этой истории оказалось то, что все обошлось без жертв. Правда, носов, челюстей и пальцев было перекалечено без счета…
Глава 9
Разгром
Следующее по времени Костино увлечение с первого взгляда могло показаться несколько странным. Оно вызрело как реакция на школьную скуку, когда все другие развлечения: «крестики-нолики», «морской бой», «двадцать одно», балда и кроссворды – были уже исчерпаны. Начиналось все это как безобидная игра, в которую вскоре втянулось и население трех-четырех ближайших парт. Игра шла в хунвейбинов.
Кровь на Даманском еще не пролилась, и то, что творилось в некогда дружественной, а теперь всячески охаиваемой стране, казалось школьникам веселым маскарадом и забавными приключениями. Ну какие пацаны откажутся громить райкомы, водить на веревке по городу своих учителей, огромными буквами писать на заборах все, что приходит в голову, и хором скандировать всякую белиберду?
Идейным обеспечением для самозваных хунвейбинов служили несколько томов собрания сочинений Мао, похищенных в тот момент, когда идеологически вредные книги по особому списку изымались из школьной библиотеки. Вскоре Костя и его друзья при каждом удобном случае к месту и не к месту стали цитировать афоризмы Великого Кормчего. На внутренней стороне откидной крышки Костиной парты был вырезан бессмертный лозунг «Винтовка рождает власть». После окончания урока вслед измученному учителю неслись афоризмы, разъясняющие тактику партизанской войны: «Враг приходит, мы уходим. Враг остается, мы его беспокоим. Враг уходит, мы возвращаемся». Все уроки напролет на задних партах малевались дацзыбао, направленные против преподавателей и отличников. Пригодились и Костины способности к стихосложению. Он сделал вольный перевод гимна бойцов «культурной революции». Припев там был такой: «Как в туалете не обойтись без бумаги, в бурном море не обойтись без Кормчего».
Вершиной его поэтических экзерсисов в ту пору по праву считался марш хунвейбинов, написанный на популярный мотив хали-гали. Начинался он так:
Ты приезжай, йе-йе,В сухую Гуандунь.Риса там нет, йе-йе,Песок, куда ни плюнь.Я голодал, йе-йе,Сухой навоз жевал,Но идеи Мао никогдаНигде не забывал!Йе-йе-йе, хали-гали…Ну и так далее. Тем не менее Костя сумел добиться лишь клички Линь Бяо. Председателем Мао большинством голосов избрали рыхлого, плаксивого и мнительного Петю Драчева, больше других в классе похожего на китайца. Главным ревизионистом был назначен тихий и безответный еврей Рувик Гланц, отличник по всем предметам, кроме физкультуры. После уроков ему вешали на шею свежий дацзыбао с перечислением всех мыслимых и немыслимых грехов, выводили в школьный двор и заставляли публично каяться, приседая при этом на одной ноге или подтягиваясь на перекладине. Приседать Рувик еще кое-как приседал, но на перекладине висел, как сосиска. Нельзя сказать, чтобы он саботировал волю коллектива. Наоборот, он вкладывал в попытки подтянуться все свои жалкие силенки. Каждая его тонюсенькая мышца лихорадочно трепетала, черные глаза излучали древнюю иудейскую скорбь, голенастые ноги дрыгались, как у висельника, но тело ни на сантиметр не подавалось вверх. Выглядело это настолько комично, что не только хунвейбины, но и посторонние зрители захлебывались от смеха. Обычно муки Рувика на этом и заканчивались. Его осторожно снимали с перекладины, отряхивали и в виде компенсации даже соглашались сыграть с ним в шашки, на что в обычных условиях вряд ли кто решился бы. Быстро и без всякой радости обыграв всех соперников, Рувик уходил – все такой же печальный, тихий и пришибленный. (Так он и в Штаты уехал – с затаенной обидой, ни с кем не простившись. Говорили, что там он закончил престижный колледж и устроился конструктором в НАСА.)
Хунвейбины тем временем обнаглели до крайней степени. Как иногда на дружеской вечеринке шуточная потасовка перерастает в безобразное мордобитие, так и невинная поначалу забава превратилась постепенно во что-то совершенно иное. У Мао-Драчева, за которым теперь постоянно следовала свита прихвостней, даже походка изменилась. Утирая рукавом сопливый нос, он вещал загадочные фразы, напоминавшие высказывания Председателя только по форме. Одного его слова было достаточно, чтобы вся свора набросилась на очередного «правого элемента», накануне отдавившего Пете ногу или не позволившего ему откусить от своей булочки.
Костя, по уши погруженный в создание эпохальной поэмы о роли Цзян Цин в создании китайской атомной бомбы, эти опасные метаморфозы заметил слишком поздно. Дружеские увещевания и даже шуточные тычки под ребро не возымели действия. Драчев как-то странно глянул на него своими раскосыми глазами и с пафосом заявил: «Два тигра в одной бамбуковой роще не уживутся». Вокруг Кости сразу образовался некий вакуум. Первые признаки опасности он ощутил, когда среди посвященных прошел слух о подготовке внеочередного пленума, призванного искоренить «тайную антипартийную клику». (Все пленумы, как очередные, так и внеочередные, проходили в заброшенной котельной, где имели привычку опохмеляться по утрам алкозависимые работники местного коммунального комбината. Пустая тара являлась основным источником пополнения партийной кассы.) А уж когда было обнародовано свежее дацзыбао, прямо называвшее Костю «империалистическим прихвостнем, последователем Пэн Дэхуая и противником линии по исправлению стиля», он решил упредить надвигающуюся расправу. Не надеясь на свои собственные силы (даже самых задушевных его приятелей заразило это безумие), Костя провернул операцию, в среде борцов за чистоту партийных рядов вполне традиционную, но по человеческим меркам – подленькую, то есть попросту подсунул анонимку под двери школьного комитета комсомола.
Реакция последовала мгновенная и неадекватная. Участь хунвейбинов можно было сравнить разве только с судьбой другой молодежной организации, за двадцать лет до этого действовавшей в городе Краснодоне, разве что в шахту никого не сбрасывали. Всех заговорщиков подвергли допросу с пристрастием. Томики Мао, дацзыбао и партийный архив, представлявший собой записную книжку Пети Драчева, изъяли сразу, однако оружие, валюту и множительную технику безуспешно искали после этого еще целую неделю.
Громкого дела, впрочем, не получилось – времена были уже не те, да и уполномоченный госбезопасности, недавно уже наказанный за политическую близорукость (на историческую родину внезапно отчалила заслуженная учительница республики Роза Борисовна Пинская, в прошлом первая пионерка города, подпольщица и член бюро райкома партии), решил не дразнить попусту вышестоящих баранов. Все шишки обрушились на несчастного Драчева, признанного вдохновителем и организатором преступного сговора. Его одного поперли из школы. По отношению к остальным хунвейбинам ограничились головомойкой. Костю вообще не тронули. Анализ дацзыбао не позволял определить, кто же он на самом деле – жертва или преступник. Постепенно шум улегся, но Костя, раздружившийся с Петей, еще долго с волнением отыскивал в газетах все, что касалось событий к Китае. Закончилась эта эпопея, как известно, печально: ошельмованных хунвейбинов загнали в трудовые коммуны, маршал Линь Бяо сгорел в небе над Монголией, Цзян Цин попала в жесточайшую опалу, а идеи Мао зачахли если не по форме, то по существу.