Возвращаясь к двухтемью сборника, отметим, что миф творческих метаморфоз охватывает одновременно город и природу, но именно природное становится основой ми-фопоэтического образа Городская обыденность ощущается и пере живается героем как муторная, привычная, тошнотворная, внесобытийная Однако вымученность городом и желание его (и ее) избыть открывает саму суть жизнебы-тия, причем здесь же, рядом Стоит только закрыть глаза и открыть их, попытаться, замирая в созерцании, увидеть иную ипостась привычного Например, жука синего космического цвета, ползущего по уродливой городской клумбе (резиновому ободу колеса); паучка, пытающегося поймать в свою паутину солнце; гусеницу, затаившуюся на травинке в дождливый день; можно даже заметить, что цветок ромашки состоит из трех створок
Весь круг созерцаний природного и контекст подмеченного меньше всего располагает поэзию И Силантьева по разряду пейзажной лирики Скорее всего, мы имеем дело с тем родом поэтического творчества, который размещается на переходе от натурфилософской к метафизической художественной идеологии В отличие от героя, автор не акварелист (вообще его эпитеты играют не колористическую роль), не естествоиспытатель или
юннат (здесь созерцание максимально очищено от прикладного нюха – просто наблюдения), не метафизик, так сказать, уходящий от естественной природы в природу духовную, не мистик и не аскет Он мифограф, а не мифолог, или по-простому – коллекционер забытого, а для многих бесполезного
Любопытно, что поэтическая мифографика не исключает, а предполагает в качестве фона использование и других видов образности В частности, известную любовь к тропам и фигурам, умение неожиданно из самой сути художества выйти в риторику, с одной стороны, а с другой – достаточно умеренное введение в произведения символической образности, прорастающей иногда из текста в текст
Итак, закрывая книгу стихотворений И. Силантьева и возвращаясь к ее названию, мы можем уточнить, в каком смысле стоит понимать это манящее «Жизнь легка» Оказывается, в самом простом, прямом и естественном: она легка, потому что она мифична, а все внешние так называемые «блага», «проки», «пользы» и пр – это уже не жизнь и не дело поэта!
Хочется пожелать этой книге интересной (легкой) жизни, внимательных и чутких читателей
Владимир Максимов
«Надкушенное яблоко, и липнущий снег…»
Надкушенное яблоко, и липнущий снег,И треснувшая губа, и вкус крови некстати.А в прыгающей по наледи пустой бутылкеСвистит не ветер – само безразличие.И замерзший таджик, обнимая лопату,Провожает чужим покорным взглядомБезгласный и зверский исход горожанВ утреннее изголодавшееся метро.А ты стоишь у перекрестка на красный.На краю пропасти, на краю времени.И на зеленый нелепо отступаешь назад,Не в силах шагнуть и пропасть в безвременье.И яблоко падает в истоптанный снегПрямо к ногам потустороннего таджика.Поднять его? Мимо пройти? Улыбнуться?Но опять губа, и некстати вкус крови!И ты почти не существуешь в этом мире,Но поднимаешь глаза и на миг встречаешьЧужой и покорный взгляд А бутылкаОтчаянно бренчит под ногами прохожих.А в сердце, или где-то глубже, отчаянноБьется надежда хоть что-то исправитьИ поднять яблоко И стать по ту сторону.Бесплотным ангелом Рядом с таджиком.
«С ударяющей в лицо, кидающейся в ноги…»
С ударяющей в лицо, кидающейся в ногиМетелью, что в глухую февральскую полночьЗаволакивает безмолвные пределы земные,Заполняет, забеляет притихшую душу,С безумным присвистом заблудшего ветра,Хлопающего разорванной ветошью по окнам,Пробирающегося в углы остывшего дома,Пробирающего холодом до острой дрожи, –Неуют… С метелью, с ветром, с тревогой,С желанием запрятаться под три одеяла,Потеряться в темном и душном чреве,Стать снова существом еще не рожденным.Да пустое все это! И спустя мгновеньеНакатывает голод и жажда смысла,Воздуха из распахнутого окна, воли,Настежь распахнутой безоглядной жизни!И громыхает уставшая от бури крыша.И уставшее небо ничего не слышит.И дышит свечным огоньком на сердцеНадежда на скорый рассвет И веритсяВ правду с простым счастливым лицом.В сказку с простым счастливым концом.
«Божья коровка, полети на небо…»
Божья коровка, полети на небо,Попроси у солнца три огонька.Первым согреюсь, вторым заискрюсь,А третьим в костре разгорюсь.Божья коровка, полети на небо,Попроси у дождя три глотка.Первым умоюсь, вторым напьюсь,А третьим к корням просочусь.Божья коровка, полети на небо,Попроси у облака три снежка.Первый рассыплю, вторым застужусь,А третьим от смерти отмахнусь.Божья коровка, полети на небо,Попроси у судьбы три силка.Первый распутаю, о второй споткнусь,А в третий нечаянно попадусь.Божья коровка, полети на небо,Попроси у ветра три вьюжка.Первым взвеюсь, вторым закружусь,А третьим к воле поднимусь.
«Когда я встаю на правую ногу…»
Когда я встаю на правую ногу,Я в трепете глотаю ветерИ готов сорваться с планетыПо касательной за горизонт.Прыжками к звездным полям.Когда я встаю на левую ногу,Я вырастаю бобовым стеблем.И волшебная пена облаковСмывает с моих глаз пелену.Я вижу солнце насквозь.Когда я сажусь на корточки,Слетаются стаи воробьев.Они затевают бои и свадьбыИ лепят у меня за шиворотомКолкие ложа любви.Когда я ложусь на левый бок,Я стучу испуганным сердцемВ наглухо запертые недра.И отвечаю скрипом зубовНа скрежет подземных скал.Я поворачиваюсь на правый бокТравинки лезут мне в ноздри.Отряды муравьев на маршеОкружают неведомый ковчег.Я закрываю руками лицо.Я поднимаюсь с земли на колени.Тело сжимаю в комокВстречаю ясность и страх.Становлюсь собой, человеком.Простым, затертым, однимОбъевшимся дешевой колбасы.Обсмотревшимся телевизора.Боящимся киношных злодеев.Украдкой верящим в какого-тоНеназванного доброго бога.Я встаю на нетвердые ноги.Голова еще ходит по кругу.Я прошу тебя, откройся мне,Безымянный и добрый бог!Светлое небо молчит.
«Подоконник за немытым стеклом…»
Подоконник за немытым стекломПустотою наполнен слух.Тупичок на краю вселеннойВ созвездиях сохлых мух.Тепло, покрытое пыльюПокой, покрытый теплом.Забытое яблоко трогаетСолнце закатным лучом.Мне не нужно лишнего счастья.Моя воля проста как вода –Остаться капелькой светаНа коже зреющего плода.
«Так больной после горячечной ночи…»
Так больной после горячечной ночи,Принимая необходимость рассвета,Выпивает залпом стакан водыИ тянется к дремлющему окну.Так переживший морозы голубь,Припадая на увечную лапу,Бежит к брошенному в весеннюю грязьГорькому дармовому зерну.Так порывами налетает ненастье,Изгоняя уставшее летоИ первые нервные капли дождяРазбивают дорожную пыль.Так ко мне, так к закатному небуПриходит завершающая ясностьИ звезды прокалывают черную синевуИ память прокалывает иглой.И сквозь вставшие года я вижуМальчишку, бегущего по полюС пучком горячих ветров в рукеГосподи, как хочется жить.
«Дождь прибивает дневную пыль…»
Дождь прибивает дневную пыль.Но как только немного подсохнет,Пылью пахнет снова и резко,Как пахнет старым потомНестиранная рубашка, забытая на дачеИ ты распахиваешь окноИ с оконной рамы летит трухойКраска, потерявшая цвет.Но свежести нет все равно И нетУверенности, что это не сон.И ты напрасно пытаешься вспомнить,Как приходит усталый закат.Да, именно так и бывает во сне,Когда забываешь привычное.Вечерний свет Дорогу домойИ даже любимое лицоА дождь по крыше снова стучит.И воздух становится чист.И солнце, являя закатный лик,Измокший сжигает лист.