Жизнь Людовика XIV
Шрифт:
Одно время казалось, что больной стало лучше, но это было скорее следствием сильной слабости. Валлот вернулся в Версаль, а около принцессы остались одни женщины. Одна из них вдруг сказала, что больной явно лучше, на что принцесса с досадой, свойственной тяжело страждущему, возразила:
— В этом так мало правды, что если бы я не была христианкой, то сама лишила бы себя жизни сейчас же. Нельзя никому желать зла, — прибавила она, — но я хотела бы, чтобы кто-нибудь хоть на одну минуту почувствовал ту боль, которую я ныне терплю, и узнал, каковы мои страдания!
Прошло еще два часа страданий, но врачи, словно Бог поразил их слепотой, ожидали улучшения, твердили, что отвечают за принцессу
В это время приехал король, который уже несколько раз посылал из Версаля узнать о состоянии больной, и каждый раз ее высочество приказывала передать, что она умирает, чему король никак не хотел верить. Наконец, де Креки, проезжавший в Версаль через Сен-Клу, сказал королю, что, по его мнению, принцесса действительно находится в большой опасности, и тогда Луи пожелал приехать лично. Было 11 вечера, когда его величество приехал навестить больную; королева, герцогиня де Суассон, г-жа де Лавальер и г-жа де Монтеспан сопровождали его. Король ужаснулся, увидев больную, а когда стали менять постель, то врачи, заглянув в лицо больной, начали сомневаться в диагнозе. Вследствие этого, они, осмотрев ее еще раз со всем вниманием, обнаружили охлаждение конечностей и отсутствие пульса. Признав это следствием антонова огня, врачи сказали королю, что больную надо причастить Святых Тайн. Заговорили о приглашении достойнейшего каноника отца Фейе, и ее высочество одобрила выбор, прося лишь поторопиться. Король, отойдя от постели только для того, чтобы поговорить с медиками, опять подошел к ней.
— Ах, государь! — сказала ему умирающая Генриетта. — Вы теряете во мне самого верного слугу, какого Вы когда-либо имели и будете иметь в своем государстве!
— Ободритесь, принцесса, — ответил король, — вы не находитесь в такой опасности, как думаете. Однако я удивляюсь вашей твердости, вашему терпению!
— О, государь! — слабо улыбнулась принцесса, — это потому, что я никогда не боялась смерти. Я боялась только одного — потерять ваше благорасположение.
Тон, которым говорила августейшая больная, показал королю, что она уже не имеет никакой надежды. Луи XIV наклонился к принцессе и сказал:
— Прощайте!
— Прощайте, ваше величество! — ответила умирающая. — Первое известие, которое вы получите завтра, будет известие о моей смерти…
Король уехал. Больную перенесли на ее парадную постель и тогда у нее началась икота.
— Ах, доктор! — сказала она медику. — Это предсмертная икота.
Действительно, врачи согласились на том, что надежды более нет.
Каноник, за которым посылали, прибыл; он начал говорить с больной очень строгим тоном, но нашел ее в расположении духа, поставившем строгость пастыря много ниже строгости кающейся. Тем временем приехал английский посланник, увидев которого, принцесса собрала силы и вступила с ним в разговор; они разговаривали по-английски, но поскольку слово «яд» звучит на французском также, присутствующие легко догадались, о чем идет речь. Опасаясь, как бы такой разговор не пробудил ненависти в сердце принцессы и не оказался пагубным для ее спасения, каноник обратился к ней:
— Ваше высочество! Настал час принести жизнь вашу в жертву Господу и не стоит думать о чем-либо другом!
Принцесса сделала знак, что она готова принять святое причастие, что сделала с бодростью и благоговением. Его высочество вышел на это время, и принцесса попросила позвать мужа, чтобы поцеловать его в последний раз.
Потом она попросила его высочество уйти, говоря, что ей жаль смотреть на него.
Врачи решили попробовать новое лекарство, но больная потребовала
— Когда я умру, отдайте г-ну Боссюэ тот изумруд, который я велела для него приготовить.
Когда прелат продолжил свою речь, принцесса вдруг почувствовала, что ее клонит ко сну, но это было обмороком.
— Отец мой, — обратилась она к Боссюэ, — нельзя ли мне немного отдохнуть?
— Отдохните, дочь моя, — отвечал тот, — а я пойду, помолюсь за вас. — И он действительно уже сделал несколько шагов, но принцесса воротила его словами:
— Теперь я вижу ясно, что смерть моя приближается. При этих словах Боссюэ подал ей Распятие, которое она
С жаром поцеловала. Прелат продолжил свой разговор, и принцесса отвечала так основательно, словно не была больна, пока голос ее не ослаб окончательно. Тогда слабеющими руками она прижала к груди Распятие, но скоро лишилась и последних сил, подобно тому, как уже лишилась голоса, и Распятие упало на пол. Вслед за этим два или три судорожных движения произвели последний вздох принцессы английской Генриетты. Так умерла она спустя 9 часов после того, как почувствовала первые признаки недомогания.
Как только ее высочество скончалась, среди погребальной тишины раздался громкий разговор об отравлении, основанный на ее собственных словах, ее неоднократных утверждениях, и каждый начал искать свое объяснение. Распространились слухи, которые, надо сказать, имеют для истории некоторую важность.
Мы сказали, что настой цикория, который ее высочество обыкновенно употребляла, всегда находился в шкафу одной из прихожих. Он содержался в фарфоровом кувшине, близ которого стояла чашка и другой кувшин с водой на тот случай, если ее высочество найдет, что настой слишком крепок. В день смерти принцессы один мальчик случайно вошел в прихожую и увидел, что маркиз д’Эффиа что-то ищет в том самом шкафу; он тотчас подбежал к нему с вопросом, что он там делает.
— Ах, друг мой, — отвечал маркиз с совершенным спокойствием, — извини, пожалуйста! Мне было жарко, я умирал от жажды и, зная, что здесь имеется вода, не мог удержаться!
Мальчик не переставал допрашивать, а маркиз, продолжая извиняться, пошел к ее высочеству, где более часа разговаривал с прочими придворными, по-видимому, без всякого смущения.
Первым известием, полученным королем при пробуждении, было, как и предсказала принцесса, известие о ее смерти. К этому не замедлили присоединиться слухи о причинах этой смерти. Король выслушивал все, в частности, о маркизе д’Эффиа, и, убедившись, что домоправитель ее высочества Пюрнон участвовал в этой катастрофе, решил его допросить; Луи XIV был еще в постели, когда принял такое решение.
Он встал, вызвал де Бриссака, приказал взять шесть надежных и осторожных людей схватить на другой день Пюрнона в его квартире и привести к нему в кабинет через заднее крыльцо. Все было исполнено по воле короля; в назначенное время ему доложили, что Пюрнон приведен.
Луи XIV отправился в комнату, назначенную для допроса. Отослав де Бриссака и камердинера и оставшись наедине с обвиняемым, король принял вид, свойственный ему одному.
— Друг мой, — сказал король Пюрнону, осматривая его с ног до головы, — слушай меня хорошенько! Если ты признаешься во всем, если скажешь правду о том, что я хочу от тебя узнать, то я прощу тебя и никогда о том не будет и помину. Но сохрани тебя Бог скрыть от меня малейшее обстоятельство, потому что ты тогда живой отсюда не выйдешь!