Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
Шрифт:
— Я уже подумала об этом,— сказала мадемуазель де Фар, прервав его, и дернула за шнурок звонка.— Постараюсь сейчас помочь вам в беде. Успокойтесь, сударь, и доверьтесь мне. Рассказ ваш тронул меня до слез; я всегда питала к вам уважение, а теперь уважаю в тысячу раз больше. Я считаю также, что госпожа де Миран поступила, как самая достойная женщина; я и сказать не могу, как я люблю ее, как меня трогает ее отношение к Марианне; я не хочу уступать ей в сердечности. Утрите ваши слезы, дорогая моя подруга, и будем думать лишь о нашей дружбе, пусть она крепко свяжет нас и длится всю жизнь,— добавила она, протягивая мне руку. Я бросилась к ней и, заплакав, поцеловала ее руку с мольбой, с нежной признательностью, но отнюдь не с чувством унижения.
— Дружба между нами будет для
И больше я не в силах была говорить; мадемуазель де Фар тоже плакала, обнимая меня, и тут как раз вошла горничная, о которой я уже говорила,— она пришла узнать, зачем барышня вызвала ее звонком.
— Подойдите, Фавье,— сказала мадемуазель де Фар властным тоном.— Вы ко мне привязаны,— по крайней мере, мне так кажется. Как бы то ни было, вы видели, что тут произошло с появлением этой торговки; если у вас вырвется хоть слово о том, что здесь было, я рано или поздно выгоню вас, да, я вас выгоню. Но если вы будете хранить молчание, я обещаю вам богатую награду — целое состояние.
— И я, со своей стороны, обещаю увеличить эту награду,— подхватил Вальвиль.
Фавье, краснея, заверила нас, что она будет молчать: но зло уже было сделано, она уже все рассказала, и в шестой части вы узнаете, какие события вызвала ее нескромность,— в них даже вмешались могущественные лица. Кстати сказать, я не забыла, что собиралась поведать вам историю одной монахини, и вот нашлось наконец место для этого рассказа — с него начнется шестая часть.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Посылаю вам, сударыня, шестую часть моей «Жизни» — вы, конечно, этому очень удивитесь. Быть может, вы еще не кончили читать пятую часть? Вот какая вы лентяйка! Ну уж, сударыня, постарайтесь не отставать от меня, читайте по меньшей мере так же быстро, как я пишу.
«Но откуда у вас такая прыть,— спросите вы,— ведь до сих пор у вас ее никогда не было, вы только обещали, что она у вас появится».
Дело в том, что как раз это обещание и портило все дело. Быстрота была как бы обязательством с моей стороны, это был мой долг, а ведь платить долги очень трудно. Теперь же, когда на мне не висит этот долг, ибо я уверила вас, что нечего рассчитывать на скорую уплату, мне приятно поскорее погасить его. Я воображаю, что это с моей стороны щедрость, тогда как на деле это только аккуратность,— это большая разница.
Не будем, однако, упускать нить повествования. Я обещала рассказать вам историю одной монахини; однако ж я предполагала говорить только о себе, и этот эпизод совсем не входил в мои планы; но поскольку сюжет его, по-видимому, затронул вас за живое, а я пишу лишь для вашего развлечения, то я могу попутно коснуться этой истории, было бы несправедливо лишить вас ее. Подождите минутку, я скоро дам слово монахине, о которой идет речь, и она сама удовлетворит ваше любопытство.
Вы, кстати сказать, признались мне, что давали читать мои приключения многим вашим друзьям. Вы говорили, что кое-кому понравились рассуждения, которые часто у меня попадаются, а другие, наоборот, полагают, что без рассуждений прекрасно можно было бы обойтись. Я думаю теперь так же, как они, и намерена вовсе отказаться от рассуждений, да и моя монахиня к ним не склонна. Она не покажется вам болтуньей, какою была я, ее рассказ будет быстро продвигаться вперед; а когда настанет моя очередь говорить, я последую ее примеру.
Однако я полагаю, что, назвав себя болтуньей, я, пожалуй, вызову недовольство добрых людей, которым нравились мои рассуждения. Если это была просто болтовня, то, стало быть, напрасно она им понравилась, значит, у них дурной вкус. Нет, господа, нет, я совсем с этим не согласна; наоборот, я не могу и выразить, как я ценю ваше мнение и как для меня лестна ваша похвала. Если я и называю себя болтуньей, то только в шутку и из любезности к тем, кто, может быть, и в самом деле считает меня болтливой, и, по правде говоря, я бы и дальше такой оставалась, но ведь гораздо легче прекратить всяческие отступления. Вы оказываете мне много чести, одобряя мои рассуждения; но и те, кому хочется, чтобы я придерживалась простого пересказа фактов, доставляют мне большое удовольствие: мое самолюбие на стороне первых, а леность — на стороне их противников; да я уже немного и отошла от суеты мира сего; в моем возрасте предпочитают то, что удобно, а не то, что лестно. К тому же я подозреваю (скажу вам по секрету), что любители рассуждений не в большинстве. Учтите также, что сообразоваться с их вкусом трудно, и я надеюсь, вы извините меня за принятое мною решение.
Мы остановились на том разговоре, который был у мадемуазель де Фар и Вальвиля с Фавье; я уже говорила, что предосторожность эта оказалась бесполезной.
Вы, вероятно, помните, что Фавье исчезла из комнаты раньше, чем ушла госпожа Дютур, она вернулась, когда ее позвали; отсутствовала она только четверть часа, но эти четверть часа она употребила во вред мне. Из моей спальни она побежала к госпоже де Фар и рассказала ей все, что видела и слышала.
Она не посмела нам в этом признаться. Мадемуазель де Фар заговорила с ней таким тоном, что она испугалась и не дерзнула сказать нам правду. Я лишь заметила, что лицо у нее вспыхнуло, как я уже говорила, и, при всей моей подавленности, мне бросился в глаза этот ее внезапный румянец, я почувствовала что-то недоброе.
Она ушла расстроенная, а мадемуазель де Фар стала меня утешать. Я держала ее за руку и горько плакала, а она успокаивала меня самыми нежными ласками.
— Дорогая подруга, перестаньте же плакать,— говорила она мне.— Ну, чего вы боитесь? Эта девушка не скажет ни слова, будьте уверены (она говорила о Фавье); мы привлекли ее на свою стороны, воспользовавшись разными способами заткнуть ей рот. Я ей сказала, что болтливостью она погубит себя, а молчанием составит себе состояние; неужели вы думаете, что после того как я запугала ее всякими угрозами да пообещала ей щедрую награду, она не будет молчать? Да разве есть хоть малейшая вероятность, что она изменит нам? Успокойтесь же, успокойтесь. Докажите мне этим свою дружбу и доверие, иначе я буду думать, что это вы из-за меня плачете так горько; да, да, я стану думать, будто вам стыдно, что я была свидетельницей скандала, и вы подозреваете, что у меня возникло к вам чувство, унизительное для вас. Но вы ошибаетесь, я люблю вас теперь еще сильнее, чувствую себя теснее связанной с вами, еще больше сострадаю вам и всю жизнь буду питать к вам больше уважения. Да, именно так я буду думать о ваших слезах, видите, сколько я имею оснований сетовать на вас, ведь ваша скорбь могла бы обидеть меня и доставить огорчение моему сердцу!
Такие речи совсем растрогали меня, и слезы мои полились сильнее. Говорить я не могла, не хватало сил, я лишь покрывала бесчисленными благодарными поцелуями руку мадемуазель де Фар.
— Успокойтесь,— уговаривал меня Вальвиль.— Кто- нибудь может прийти, может заглянуть сама госпожа де Фар. Ну что она подумает, застав вас в таком состоянии? Как мы его объясним ей? Да и почему вы так огорчаетесь? Ведь случай этот не будет иметь никаких последствий, ручаюсь вам,— добавил он, бросившись к моим ногам; казалось, еще никогда он не был полон такой страстной любви ко мне; я же переводила взгляд с возлюбленного на подругу, глаза мои выражали, как глубоко я чувствую те нежные утешения, которыми оба они старались меня успокоить,— и вдруг мы услышали шаги у моей двери.
Это была госпожа де Фар. Через секунду она вошла. Ее дочь и Вальвиль сели возле меня, я успела утереть глаза, прежде чем она появилась; но лицо мое еще хранило следы пережитых волнений, я не могла согнать с него сокрушенного и горестного выражения.
— Притворитесь, что вам не здоровится,— быстро шепнула мне мадемуазель де Фар,— а мы скажем, что вам стало дурно.
Едва успела она вымолвить эти слова, как мы увидели ее матушку. Я, вместо реверанса, просто склонила голову, чтобы подчеркнуть свою слабость, которая близка была к подлинной.