Жизнь на миссисипи
Шрифт:
Вряд ли человеческая натура когда-либо проступала яснее, чем в этих строчках. Из них просто выпирает та подсознательная уверенность в собственном превосходстве, которая так сильна в каждом из нас. Оттого что данный наблюдатель и его соотечественники не едят яйца таким манером, он считает это «омерзительным». У него не возникло ни малейшего сомнения в том, что это — абсолютное мерило и достаточный критерий. Наверно, его манера завтракать показалась бы «омерзительной» такому утонченному существу, как белка, но об этом он и не думал, да если бы и думал, его нетерпимость не стала бы меньше. Возможно, он за столом сказал своим соседям, что их еда «омерзительна».
Должно быть, тогда и у них тоже пропал аппетит! И в то время как он, оставшись без завтрака, встал и пошел записывать в свою книжицу их неприличные обычаи, они ушли без завтрака жаловаться своим друзьям, что дурно воспитанный иностранец в их присутствии выражался непристойно.
[Цитирую его только потому, что он забавен. В отличие от книг других иностранных путешественников тех лет, его книга лишена и чувства достоинства, и мужества, и терпимости. Миссис Троллоп вызывает уважение, потому что она стоит у своих пушек, как настоящий храбрый воин, и намерения у нее честные. А когда ей приходится поджигать запал, она подносит спичку без всякого удовольствия и даже с огорчением, — но все же подносит. А этот несчастный, которому все действует на желудок, такой прирожденный лицемер, что каждый раз, как он говорит про нас гадости, он тут же, для смягчения удара, говорит еще большую гадость про Англию. И не один он так дипломатничает. Еще двое или трое из множества иностранцев, путешествовавших в те времена (только немного позднее), дают вам пощечину и тут же награждают пинком кого-нибудь иа своей семьи, считан, по глупости, что этот пинок исцеляет ту пощечину. Если бы они остановились вовремя, то на них обиделся бы кто-нибудь один, а так обижаются оба.]
Глава XXX. БЕГЛЫЕ НАБРОСКИ
Ниже Мемфиса река сильно разлилась — вода везде стояла вровень с берегами, а очень часто и выше берегов, она заливала леса и поля на мили вширь и ме— с гами доходила там до пятнадцати футов глубины; всюду виднелись признаки того, что даром пропали тяжкие труды человека: все надо было делать заново, на скудные средства, когда к тому же люди пали духом. Грустное зрелище — и без перерыва, на сотни миль. Иногда фонари бакенов стояли над водой глубиною в три фута, на опушке густого леса, который тянулся на целые мили — без ферм, лесопилен, просек и вообще без всякого просвета; это означало, что бакенщику надо было приплывать в ялике издалека, чтобы исполнить свои обязанности, и часто в отчаянную погоду. Но мне говорили, что работа добросовестно выполняется при любой погоде и не всегда мужчинами — иногда и женщинами, если муж болей или уехал. Правительство дает керосин и платит десять — пятнадцать долларов в месяц за то, чтобы содержать в порядке и зажигать фонари. Государственный пароход развозит керосин и жалованье раз в месяц.
Окрестности Корабельного острова так же лесисты и безлюдны, как прежде. Остров перестал быть островом — он плотно соединился с берегом, и там, где плавали корабли, теперь проезжают телеги. Не видно никаких признаков затонувшей «Пенсильвании». В один прекрасный день какой-нибудь фермер выроет плугом ее останки и, вероятно, будет очень удивлен.
Мы теперь попали в край бродячих негров. Эти бедняки не могли путешествовать, когда были рабами, и сейчас они стараются наверстать упущенное. Они живут на плантации, пока жажда странствий не охватит их; тогда они складывают вещи, окликают пароход и отправляются в путь. И не в какое-нибудь определенное место, нет, — любое место им подходит, они просто хотят двигаться. Все зависит от того, сколько у них на руках денег. Провезут их за эти деньги пятьдесят миль — ладно, пусть будет пятьдесят. А не провезут — можно проехать и меньше.
Несколько дней подряд мы останавливались по их требованию. Иногда мы видели несколько полуразрушенных наводнением жалких хижин, населенных только чернокожими, белых совсем не было; кое-где — полоски голой сухой земли; несколько срубленных деревьев, и около них худые, как скелет, коровы, мулы и лошади жуют листья или глодают кору, — нет другой пищи в опустошенном наводнением крае. Иногда вместо пристани стоит одинокая хижина, около нее — чернокожая семья, которая нас окликает; дети, взрослые, старики и молодежь угнездились среди жалкой
В лоцманской рубке плелись обычные речные россказни. Вот остров 63 — остров с прелестной протокой в былые времена. Рассказывают, что у Джесса Джеми— сона в одном из рейсов на «Жаворонке» был в гостях безработный лоцман — несчастный, измученный, одряхлевший человек, — и Джесс передал ему штурвал до конца вахты, как раз у подхода к острову 63, Старый речник пошел вверх по протоке, а потом, обойдя остров, — вниз по реке, и снова вверх по протоке и вниз по реке; и еще раз, и еще раз; через три часа добросовестных стараний он передал штурвал сменному лоцману у того же подхода к острову 63, где взял управление! Негр на берегу, видевший, как пароход прошел мимо раз тринадцать, сказал: «Господи, да у них, верно, все пароходство состоит из одних «Жаворонков»!
Вот анекдот, показывающий, как установившаяся репутация влияет на мнения. Пароход «Затмение» славился своей быстроходностью. Как-то он прошел мимо; старый негр на берегу, поглощенный своим делом, не заметил, какой это был пароход. Потом кто-то его спросил:
— Тут проходил пароход?
— Да, сэр.
— Он быстро шел?
— Нет, так себе, шел потихонечку.
— Да ты знаешь, какой это пароход?
— Нет, сэр.
— Ведь это же «Затмение», дядя!
— Да ну? А ведь верно, честное слово. И несся он прямо как молния!
А вот исторический пример жестоких нравов здешних обитателей. В первые недели подъема воды жерди из забора, принадлежавшего А., были унесены водой на землю В., а во время спада воды унесло и выбросило забор Б. на землю А. Тогда А. сказал: «Пусть так и останется: я возьму твои жерди, а ты бери мои». Но Б. возражал он но желал меняться. Как-то А. пришел к Б. за своим забором. Б. говорит: «Я тебя убью», — и бросился иа него с пистолетом. А. говорит: «Я без оружия». Б. был человек, любивший справедливость, поэтому он бросил пистолет на землю, вытащил нож и стал резать А. глотку, но главное внимание обратил на переднюю сторону и поэтому не успел перерезать сонную артерию. Отбиваясь, А. ухитрился схватить брошенный пистолет и застрелил Б. насмерть, сам же потом поправился.
Поболтали еще, потом все пошли вниз пить кофе, а меня оставили у штурвала в одиночестве. Вдруг что-то напомнило мне час нашего отплытия из Сент-JIynca, который я провел на верхней палубе, у кормы. Ко мне подошел тогда незнакомый человек, завязавший со мной разговор, — бойкий юнец, который, по его словам, родился в одном нз глухих городишек штата Висконсин и никогда в жизни, до прошлой недели, не видел парохода. Он рассказал, что, плывя вниз по реке от Ла-Кросса, он так прилежно и с таким страстным интересом осматривал и изучал пароход, что сейчас знает всю эту штуковину от носа до руля. Спросил меня, откуда я. Я ответил: «Из Новой Англии».— «Ага! Янки!»— заметил он и продолжал болтать, не ожидая ни возражения, ни подтверждения. он сразу предложил мне осмотреть пароход и обещал назвать его части и объяснить их назначение. Прежде чем я успел отказаться или возразить, он уже весело затараторил, желая меня облагодетельствовать; но, заметив, что он неправильно называет части парохода и негостеприимно забавляется за счет наивного чужеземца из далеких краев, я замолчал и дал ему волю. Он сообщил мне пропасть всяких неверных сведений, и чем дольше он говорил, тем больше разыгрывалось его воображение и тем больше он наслаждался этим жестоким обманом. Иногда, сообщив мне особенно фантастическую и дикую ложь, он так давился смехом, что ему приходилось на минуту под благовидным предлогом убегать в сторонку, чтобы я ничего не заподозрил. Я добросовестно не отходил от него, пока эта комедия не кончилась. Он объявил, что взялся «обучить» меня всему, что касается парохода, и выполнил свои обязанности; но если он что-нибудь пропустил, то, пожалуйста, мол, спросите, и он с удовольствием восполнит пробел. «Если вам нужно будет на пароходе узнать название или устройство какой-нибудь части, вы обратитесь ко мне, и я вам все объясню». Я сказал, что непременно спрошу, и ушел, исчез, а потом подошел к нему незаметно, с другой стороны, откуда он меня не мог видеть. Он сидел один и в припадке неудержимого хохота корчился и гнулся в три погибели. Наверно, он заболел от смеха, потому что его потом не было видно несколько дней. Со временем я совершенно позабыл этот случай.