Жизнь на палубе и на берегу
Шрифт:
Из воспоминаний Фаддея Булгарина: «С приятностью вспоминаю о проведенном мною времени зимою 1810 года в Ревеле. Мы жили… на петербургском форштате в трактире Энгеля, и по утрам составляли планы, как провести приятно день и вечер. В клубах ежедневно бывали публичные обеды, а вечером в клубе, называемом Einigkeit (Согласие), метали банк, потому что публичные азартные игры тогда не были запрещены. В театре каждую неделю бывали маскарады. Русских офицеров, особенно морских, было множество в Ревеле, и в танцовщиках не было недостатка. Карточная игра рассыпала деньги по рукам, но, как водится, молодые люди не считали проигрыша, а выигрыш почитали обязанностью проживать с приятелями, и от этого все веселились, не чувствуя недостатка в деньгах…»
Глава
О лекарях и болезнях
Борьба с болезнями была во времена парусного флота труднейшей и почти нерешаемой проблемой, причем не только в море, но и во время нахождения моряков в порту. Простудные и желудочные, а также венерические болезни нередко приобретали характер настоящих эпидемий. Этому способствовала вопиющая антисанитария и тяжелые условия службы, сырой климат и обилие портовых проституток.
Порой смертность на кораблях в плавании превышала все допустимые пределы. Так, в 1716 году эпидемия поразила бывшие в плавании по Балтийскому морю корабли «Уриил» и «Селафаил» капитана второго ранга Ивана Сенявина. Из донесения капитана Девиера: «Сенявинской команды умерло здесь близко 150 человек, и из них много бросали в воду в канал, а ныне уже человек 12, которых принесло ко дворам, к тем, которые стоят на берегу, а я, увидев то, хотя и не из моей команды, однако ж велел вытаскивать из воды и похоронить».
Вот как описывал корабельный быт наших моряков в начале царствования Екатерины Второй историк флота Ф. Ф. Веселаго: «Многочисленность заболеваний и ужасающая смертность между нижними чинами считались делом неисправимым. При сравнительно лучших гигиенических условиях береговой жизни тогда и в кронштадтском госпитале ежедневно умирало до 20 человек, а на судах, вышедших в море, число заболеваний и умерших возрастало с каждым днем плавания. Так, например, на эскадре Спиридова при переходе от Кронштадта до Копенгагена умерло 54 человека, и число больных, бывшее около 300 чел., на пути до Англии возросло до 700; а при переходе от Англии до Лиссабона только на одном из кораблей число больных дошло до 200 человек. Причиной подобных печальных явлений, общих на тогдашних судах, была нечистота, испорченный воздух жилых помещений, одежда матросов, существенную часть которой составлял пропрелый от неизбежной сырости полушубок, затем испорченная вода и дурная провизия. Несмотря на заботы Петра I о доставлении на суда провизии в бочонках или мешках, ее продолжали доставлять в рогожных кулях, гниющих от сырости и портящих находящуюся в них провизию. Солонина держалась в бочках больших размеров, которые, оставаясь продолжительное время откупоренными, заражали воздух, чему пособлял еще крепкий запах трески, употреблявшейся матросами в последние дни. Пресная вода, содержавшаяся в деревянных бочках, после недолгого плавания портилась и приобретала отвратительный вкус и запах гнилых яиц. Зловоние в нижних палубах увеличивалось гниющей в трюме водой и отчасти раздаваемой на руки матросам недельной порцией сухой провизии и масла, которое хранили они в своих сундуках или в койках, постоянно остающихся внизу. Для нагрузки трюма употреблялся не чугунный, а каменный или песчаный балласт, в котором обирался и гнил сор, при недосмотрах иногда сметаемый в трюм и представляющий полное удобство для разведения крыс и различных беспокойных насекомых. Если к этому прибавить, что при неимении судовых лазаретов больные до перевоза на госпитальное судно не отделялись от здоровых и что вообще на судах не существовало порядочной вентиляции и темные уголки нижних палуб избавляли ленивых матросов от путешествия на верхнюю палубу, то огромная смертность совершенно объясняется антигигиеническим состоянием тогдашних судов».
Неслучайно, что первое же дальнее плавание эскадры адмирала Спиридова с Балтики в Средиземное море далось очень нелегко. Раздраженная Екатерина писала по этому поводу так: «Когда вы в пути съедите всю провизию, тогда вся экспедиция ваша обратится в стыд и бесславие ваше и мое. Прошу вас для самого бога, соберите силы душевные и не допускайте до посрамления перед целым светом. Вся Европа на вас и вашу экспедицию смотрит». Русские моряки, как известно, силы душевные собрали и полностью уничтожили турецкий флот при Чесме.
Наиболее частой болезнью на русском парусном флоте была так называемая горячка. Так именовали все простудные заболевания, от которых, из-за постоянных
Порошки неизвестного происхождения, которыми корабельные лекари пичкали моряков, помогали весьма мало. В большинстве случаев даже заразных больных не было возможности отделить от здоровых, и тогда приходилось полагаться только на Бога. Особенно ужасная была участь раненных. Квалификация судовых лекарей в XVIII веке в большинстве случаев была весьма низкой. Никакой анестезии в то время тоже не существовало.
Перед операцией раненному давали стакан водки, а иногда просто били деревянной колотушкой по голове. Решения на операцию лекарями принимались самые простые: если ранен в руку, то руку и отрезали, ранен в ногу – отрезали ногу. Пока несколько санитаров держали кричащего и извивающегося от дикой боли матроса, лекарь ножовкой пилил ему руки и ноги. Кровь на культе останавливали тем, что лили на нее раскаленную смолу, которая выжигала кровеносные сосуды. От болевого шока многие тут же и испускали дух. Обрубки бросались тут же под стол. Прооперированных сваливали в углу лазарета. Большинство из них вскоре умирало, но некоторые все же выживали.
Вот статистика по Архангельскому морскому госпиталю. В 1800 году там из 915 больных умерло 75 – около 8 %, главным образом умирали от лихорадки, пневмонии, туберкулеза. Наибольшая смертность была среди корабельных рабочих, меньше – среди матросов. Основная часть больных – с разными травмами, всеми видами лихорадок, туберкулезом, сифилисом, цингою.
Если смерть наступала в море, то мертвого офицера или матроса, как правило, зашивали в его подвесную койку. При этом последний стежок парусной иглы делался через нос, такова была старинная традиция! В ноги укладывалось ядро. Затем тело усопшего клали на доску и после короткого молебна, при приспущенном флаге, сбрасывали из открытого полупортика в воду, подгадав хороший размах корабля под ветер. Вот и все! Даже координаты морских погребений стали заносить в шканечные журналы лишь в XIX веке. Большой психологической проблемой для наших матросов было и то, что они заранее знали: после смерти им не лежать в родной земле, их попросту выбросят в море на съедение рыбам.
Для православного русского человека это было очень страшно.
Кроме обычных церковных действий, которые совершаются при обряде похорон, Морской устав предусматривал и сугубо флотские: перекрещивание рей, приспускание должностного флага, салют по чину (для адмиралов и штаб-офицеров – пять выстрелов, для обер-офицеров – три и для нижних чинов – один выстрел). При отпевании покойного и следовании процессии по рейду все стоящие на рейде суда приспускают кормовые флаги до половины, тело всегда покрывается кормовым военным флагом, присутствуют на церемонии все свободные от службы. Конечно, похороны рядовых матросов отличались от похорон офицера, но не намного. На матроса полагалась по штату койка или рогожный куль, а офицеру – парусина. Вот и вся разница.
Лекарь в эпоху парусного флота всегда был достаточно важной и уважаемой фигурой на любом судне. На него смотрели как на некое божество и даже умирающие верили, что он может сотворить чудо. На русском парусном флоте лекарь имел классный чин и был приравнен к офицерскому составу. Перед отплытием судна в плавание лекарь принимал в береговой аптеке сундук с лекарствами. В море он ежедневно записывал в табель больных, занимался их лечением, тщательно записывая, когда и что кому какие микстуры давал. Кроме этого лекарь заботился, чтобы больным, по возможности, выдавалась наиболее свежая и качественная пища. Он же информировал капитана и священника о наиболее опасных больных. Под страхом лишения всего жалования лекарю запрещалось брать деньги за лечение. По возможности тяжелобольные в первом же порту сдавались в береговые госпитали, что абсолютно не гарантировало выздоровления. Во время боя судовой лекарь был обязан находиться в интрюме при раненных, резать разбитые конечности, зашивать раны. Особая статья в уставе напоминала лекарю о том, что если он будет относиться к больным с пренебрежением, то «яко злотворец наказан будет, яко своими руками его (больного) убил…».