Жизнь некрасивой женщины
Шрифт:
— Я, собственно, с кем нужно переговорил, все сведения собрал, — устраивая нас в машине, говорил Васильев. — Теперь дело за Кремлем и Земельным отделом. Распоряжение насчет меня было, важно найти лицо, которое бы все обстоятельно доложило. Так что можете собираться к себе в родное гнездышко, в Петровское! — Он был необычайно весел.
— Бог вознаградит вас за все! — сказала мама. Она была довольна поездкой и тем, что поспеет на всенощную в Москву, так как было только два часа дня. — Ах, Николай Алексеевич, и как это только Господь привел вас на наш порог! Конечно, я ничем не могу вам отплатить, но все же прошу, возьмите на память о нас
— Ничего мне не надо, Екатерина Прокофьевна, а то, что я себе наметил, все равно от меня не уйдет! — И Васильев многозначительно посмотрел на меня.
7
Встретила нас тетка и почему-то бросилась прямо к Васильеву, взгляд ее был вопрошающим.
— Ну? — произнесла она.
— А где Митя? А когда свадьба ваша? — Васильев сам забросал ее вопросами, после чего они стали смеяться и шутить.
Я настолько плохо себя чувствовала, что, сбросив шубу, улеглась скорее на кровать, покрывшись сверху пледом. Втайне я мечтала о том, чтобы поскорее все ушли и я могла бы лечь по-настоящему в постель, под одеяло.
На Поварской нас ожидала Надя Фофина, которая, как оказалось, приехала в Москву из Петровского и гостила у нас. Тетка моя иногда любила делать вид, что дружит с моими подругами, стараясь, очевидно, от этого казаться моложе. С Надей ее сближало то, что обе они были влюблены в красивого холостого инженера-путейца Алексея Федоровича Павлова.
Васильев наконец ушел от нас. Тетка пошла его провожать и надолго задержалась в передней, прощаясь с ним.
В шестом часу вечера стала собираться ко всенощной мама. Предварительно она поставила мне градусник и, увидев 39 градусов, покачала головой, но все-таки ушла. Для моего сердца это было большой нагрузкой: я задыхалась.
Я попросила тетку купить мне в аптеке камфару и жаропонижающее.
— Хорошо, только имей в виду: лекарство ты получишь после двенадцати часов ночи, потому что я иду в гости и приду поздно, а возвращаться из-за лекарства мне не хочется.
— Тогда пусть Надя сходит в аптеку…
— Она тоже не может, я беру ее с собой к Алексею Федоровичу.
— Надю с собой? — Я очень удивилась. — Почему? — Но, открыв глаза, увидела, что Надя в упоении вертится, прихорашиваясь, перед зеркалом, и поняла, что просить безнадежно.
Что делать?.. Я с детства не привыкла к нежностям. Мама всегда была ко мне холодна. Даже когда я в Петровском лежала, задыхаясь, в дифтерите, без прививки и ухода, почти при смерти, она не приехала ко мне из Москвы.
Я же дрожала за ее жизнь и выходила от трех тифов. Таковы были мои отношения с матерью.
Ответ тетки меня не расстроил, это было в порядке вещей. Что же касается Нади, то я на нее обиделась: она считалась моей подругой.
— Прошу тебя, Надя, останься и посиди со мной! — обратилась я к ней.
— Ну, что девать? — жеманничая, как всегда, и не выговаривая букву «л», отвечала она, глядя в зеркало (что тоже было ее манерой), любуясь своими взбитыми, как у болонки, кудряшками. — Что девать? Ты же знаешь, мивая, я всегда мечтава пойти к Авексею…
— Но почему раньше тетя тебя с собой не звала, а теперь, именно сегодня, когда я больна…
— Ах! Что с тобой? Какая королева! — И тетка залилась злым смехом. — Она заболела, изволит лежать, дремать, а мы сторожи ее сон. Каких городовых нашла!.. — Потом вдруг смягчилась: — Уходя, мы погасим свет. Увидев с улицы темные окна, никто не придет, а если и придет, то я предупрежу сейчас Грязнову открыть на звонок и сказать, что нас нет. Вообще я попрошу ее время от времени тебя навещать, ты только не запирай двери комнат…
Я осталась одна. Большая готическая лампада, зажженная перед ликом Христа в терновом венце работы Ван Дейка, лила сквозь свои красноватые стекла успокаивающий свет, который напоминал мне детство. В полумраке очертания уютных, знакомых комнат успокоили меня. Я закрыла глаза и дала овладеть собою тому полубредовому забытью, которое в болезни заменяет сон. Какие-то бессвязные образы, превращаясь в кошмары, мучили меня… Вдруг мне почудилось, что кто-то тихо нажал ручку нашей двери, открыл ее и тут же быстро закрыл. Не веря своим глазам, думая, что все это мне чудится, я привстала с постели. Стоя ко мне спиной, Васильев поворачивал ключ в дверях. Теперь он обернулся и стоял передо мной, вытянувшись во весь рост, на белом фоне двери.
Я вскочила, но тут же почувствовала все свои движения неверными, голова кружилась, я, обессиленная, села на постель. Голова от жара точно свинцом налилась, перед глазами рябили и множились круги… Кричать? Звать на помощь, чтобы Алексеев и сонм наших врагов столпились, полные любопытства, у наших дверей?.. Чтобы неприличный скандал послужил пищей для их языков, их торжества?.. Нет! Лучше смерть!..
Васильев учел это обстоятельство и мою психологию, это было его главным козырем.
Началась неравная борьба, проходившая в полном безмолвии, отчего она была еще страшнее. Бывает иногда, что в самые страшные минуты жизни у человека вдруг мелькнет нелепая мысль, глупое сравнение. Так и я почему-то вспомнила детский рассказ во французской книжке о том, как козочка господина Сегэн в горах вступила в бой с волком и наутро волк ее съел… Вдруг в его руке мелькнула черная петля ремня. Он крепко скрутил за спиной мне руки и больно стянул их в кистях ремнем. Помню, что я била его ногами, несколько раз укусила, но все мои движения были неверными, точно я была пьяна. От жара тело стало ватным, а сердечная слабость до холодного пота окончательно лишала меня сил.
Ум же работал четко и ясно, отчего я невыносимо страдала. «Кого звать на помощь?.. Тех, которые будут рады этому позору?.. Все равно он победит, силы слишком неравные. Что же делать?.. Подавить всякий стыд и после „свершившегося“ взывать к правосудию? Но кто будет судить Васильева и кто встанет на мою защиту?.. Ничего, — успокаивала я себя, — в жизни всегда есть выход: это смерть. Повешусь!»
Это были мои последние мысли.
Он стоял на коленях около моей постели и быстро, словно в бреду, говорил:
— Ты теперь моя жена… я искуплю все… пойми, у меня не было выхода! Ты с каждым днем все только больше ненавидела меня… а ведь я все равно не дал бы тебе воли, я застрелил бы любого, как собаку, кто посмел бы жениться на тебе!.. Не могу я без тебя жить. Что хочешь для тебя сделаю, казни меня, казни… ну, что же ты молчишь?! — И он целовал мои руки, кисти которых хранили еще синие полосы от недавних ремней. — Тебе нечего бояться, — говорил он, — я вот весь перед тобой и весь твой… Ведь я, как только вошел в ваш дом, так и остался. Вот она, думаю, только она может быть моей женой, а ты издевалась, ненавидела… а вот теперь уж мы связаны, завтра в загс пойдем, ну что тебе теперь остается?.. Выхода-то нет?