Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
– Мне то ведомо. Но почто горожане не впустили меня в Новгород, когда я в Копорье лопарей в повиновение приводил?
Тут Ермолай пробасил:
– Не зли новгородцев, княже. Мы люди мастеровые, но, коли нужда какая, и за мечи возьмемся.
– Угрожаешь, староста?
– Нет, княже, к чему? Но, коли позовет Великий Новгород, мы готовы и животы положить, костьми лечь…
– Не дай пролиться русской крови, великий князь, - воздел руки архиепископ Киприян.
– Тебе ли не ведомо, сколь ее пролито нехристями?!
– Святой отец, я ли желаю зла Новгороду? Не новгородцы ль от меня отреклись?
– Я молю: прости их, княже, за скудоумие. Дмитрий тронул седые виски:
– Я от Новгорода отойду, коли он примет моего посадника, какой городом будет править сообща с новгородским. Будет по-моему - не стану разорять земли новгородские…
В легких санках, обгоняя воинство, ехал великий князь в шубе и бобровой шапке. За санками, на длинном чембуре, рысил княжеский конь под седлом, покрытый теплой попоной. Тонконогий, широкогрудый, он гнул шею дугой, косил, прядал ушами.
Снег уже сошел, и санки катили по голой земле. Дмитрий загляделся на полки - каждую дружину вел свой воевода, под своим стягом.
Дружины шли ряд в ряд. Дмитрий подумал: «Такой силой на ордынцев бы ходить, а не усобничать». На крутом повороте санки едва не опрокинулись. Гридин спешился, успокоил коней. И снова впереди поле, в стороне лес, и санки покатили, обгоняя растянувшиеся дружины…
А Великий Новгород стены и башни крепил. Едва утренняя заря возвестит день, как новгородцы, отбросив снег, глину копают, матицы набивают, кирпич обжигают. Из леса бревна волокут, камень подвозят…
Чем ближе подступали дружины к Новгороду, тем чаще останавливались на привалы. Оттепель затрудняла дороги.У князя Дмитрия даже мысль родилась: а не воротить ли дружины? Но тут прискакал из авангарда гонец, возвестил:
– Новгород открылся, монастыри и деревеньки завиднелись!
Дружины подошли к Новгороду, расположились под стенами. По Волхову охватили город. Вооруженные новгородцы взошли на стены, готовились отразить дружины Дмитрия. Удивлялись:
– Аль мы недруги, чтоб нас осаждать?
– Диво-то какое - Русь на Русь ополчилась! А на самих панцири зеркалами поблескивают. Князь Дмитрий тем часом объехал город, спросил воеводу:
– По силам ли нам город взять? Аль измором?
– Коли сомневаешься, чего ради в эту землю шли?
– То так.
– Надобно стрелы каленые пустить!
– Подождем, может, миром урядимся?
Дни начинались с колокольного перезвона. Заводили в Святой Софии, подхватывали в монастырях, за городскими стенами. В первый же день гридни из младшей княжеской дружины поставили Дмитрию шатер. Ждали послов новгородских. Лишь на третий день открылись Половецкие городские ворота и выехала колымага архиепископа. С помощью монахов вылез Киприян. Дмитрий подошел под благословение. Архиепископ спросил сурово:
– Почто ты, князь, войско на Новгород навел? Я ли не молил тебя? Тебе бы Русь беречь!
– Прости, владыка, но я ли Русь разоряю? Не пора ли Новгороду припомнить, что он не вольный город Брюгге, а искони русский, и ему надлежит повиноваться великому князю?
Смолк Дмитрий. Киприян заговорил снова:
– Новгородцы вольны в выборе князя, и коли тебе память не изменяет, и отца твоего звали. Ты на Шело-ни с посольством говорил и думал, что новгородцев на колени восставил? Ан нет. И коли ты станешь разорять наши земли, Новгород за себя постоит. Уводи, князь, дружины, не вводи новгородцев во искушение…
Возвратился архиепископ в город, а великий князь развернул дружины вокруг Новгорода и велел изготовиться. А сам дозоры что ни ночь объезжал - проверял, не замышляют ли чего новгородцы.
Однако все было тихо. Новгородцы жили прежними устоями: с утра звонили колокола по церквям, звенели молоты в кузницах, и ратники со стен не задирали дружинников.
Дмитрий жаловался Ростиславу:
– Я ожидал, что Новгород откроет ворота и не станет оказывать сопротивление. Но сейчас вижу - новгородцы настроены решительно. Они подготовились к длительной осаде. У них хорошие запасы, чего нет у нас.
Созвал Дмитрий воевод. Собрались в шатре великого князя. Дмитрий заглянул каждому в глаза:
– Что скажете, воеводы, стоять ли нам тут, измором ли брать?
– Великий князь, - заявил воевода Георгий, - ростовская дружина не готова зимовать здесь.
– Уходить нам надобно, - поддержали ростовского воеводу другие.
Дмитрий нахмурился:
– На длительную осаду и я расчет не держал. В таком разе, воеводы, готовьте дружины, уводите гридней по удельным княжествам.
ГЛАВА 4
Изба тиуна Онцифера на земле боярина Прова. Сам боярин в дружине великого князя числится, потому Онциферу воля, он сам себе во всем хозяин.
Просторную избу-пятистенку срубили тиуну смерды, покрыли не соломой - тесом. И хозяйство у него крепкое: лошадь, две коровы и птица всякая. А жены у Онцифера нет, во всем мать управлялась, когда жива была. Вот и привел тиун к себе в избу Аксинью, а Будыя поселил на подворье боярина, пока недоимки за ними числятся. Холопом кабальным стал Будый.
Показал Онцифер Аксинье хозяйство, заметил:
– Не в бедности жить будешь, как у Будыя, в сытости…
Темень еще, а Аксинья уже коров доит, хлев чистит. Сена из стога надергает, в ясли заложит и птице зерна засыплет. Онцифер тем часом коня выведет, напоит и в телегу впряжет. А умащиваясь, непременно Аксинью ущипнет:
– Эк, вроде теля: кто погладит, того и полижет.
Не раз Аксинья Будыя добром вспоминала: тот жену жалел, от трудной работы берег, а у Онцифера нет к ней жалости. Еще и ночами досаждал. Ко всему попрекнет: