Жизнь ни во что
Шрифт:
И ночью начали сыпаться в Пермь ответные телеграммы от министра внутренних дел и от 3-го отделения. Министр негодовал, приказывал, грозил. Охранное отделение предупреждало, телеграфировало какие-то списки, сообщало, что направляет надежных провокаторов в помощь Пермскому отделению.
Но Лбов был осторожен. Получив оружие, он не бросился сразу же в рискованные операции, а начал готовиться к выступлению обдуманно и серьезно.
Он устраивал по лесам запасные убежища. Демон организовал целую лабораторию, где с помощью нескольких ребят готовил самодельные бомбы. Фома занимался установлением надежной
Но полиция не дремала тоже. На Мотовилиху теперь было обращено особое внимание, за Мотовилихой следили зорко казачьи патрули, а также глаза каких-то неизвестных субъектов, приехавших неизвестно откуда и неизвестно зачем.
Но Мотовилиха умела прятать свою душу в изгибах изломанных улиц, в провалах раскинувшихся холмов и за крепкими засовами закрытых ворот.
Это было время, когда имя Лбова начинало пользоваться большой популярностью. О нем говорил весь рабочий Урал, о нем говорили и в покосившихся домиках, и в крестьянских хатах, и в пивных города. Люди шептались, осторожно оглядываясь, люди восхищались смелостью рабочего бунтовщика.
А сам Лбов в это время горел. Он бесстрашно появлялся в Мотовилихе, он помогал крестьянам, помогал революционным организациям, а главное – организовывал и готовился к решительному и сильному удару, который он задумал нанести жандармерии к началу следующей весны.
Рита Нейберг в это время не скучала. Скуки не было. Но была тоска. Иногда ей хотелось тоже самой сделать что-либо сумасшедшее, убежать в шайку к Лбову и носиться на коне рядом с атаманом «1-го Пермского отряда революционных партизан». Иногда она ненавидела этого атамана до того, что страстно хотела, чтобы его поймали, застрелили – его, оттолкнувшего и не понявшего Риту.
Свадьбу она все время откладывала и на все просьбы Астраханкина отвечала коротко и определенно:
– Нет, нет. Сейчас нельзя. Потом… Я не знаю когда, но только потом.
И в голове Риты была в это время мысль, что, пожалуй, честней было бы сказать, что – никогда. Ибо Рита уже чувствовала, что никогда – потому что Рита…
Однажды утром после бессонно проведенной ночи она заявила отцу, что уедет на Кавказ… Отец обрадовался, он давно замечал, что с ней случилась какая-то необъяснимая перемена, и он горячо сейчас поддержал ее мысль.
Уезжая, Рита долго и жадно всматривалась из окна вагона на спокойную Каму, обвеянную сентябрьским хрустальным светом, и на темный, убегающий к далеким горизонтам, закамский лес.
И в пестряди мелькающих деревьев ей чудился сдавленный шорох майской ночи, лезвие кинжала, блеснувшее лунным огнем, крепкий зажим кольца сильных рук Лбова, поставивших Риту в землянку.
Паровоз заревел звонким, хохочущим криком,
Часть II
9. Схватка
В марте 1907 года Лбов имел уже крепко сколоченный и хорошо вооруженный отряд в 30 человек.
Стоял теплый весенний вечер, с крыш капало, по улицам Мотовилихи шли возвращающиеся с завода рабочие.
Было все тихо, как будто бы совсем спокойно, и только винтовки, заброшенные за спину стоящих на перекрестках городовых, да какое-то приподнятое настроение прохожих указывали на то, что кругом течет тревожная, насыщенная запахом пороха жизнь.
Городовой на посту у Малой проходной только что вынул кисет с табаком, собираясь закурить, как вдруг испуганно выронил его, потому что услышал резкий полицейский свисток с соседнего поста. Он сорвал с плеча винтовку, дрожащими руками двинул затвором, отскочил к забору, оглянулся и заметил бегущего по направлению к нему человека.
Городовой прицелился, выстрелил – промахнулся, выстрелил еще и еще раз… Человек покачнулся, точно кто-то сильной рукой рванул его за плечо, и отскочил за угол.
Путаясь ногами в болтающейся шашке, городовой бросился за ним, завернул на соседнюю улицу, но там никого уже не было. Он удивленно обернулся, недоумевая, куда же мог пропасть беглец, потом, сообразив, что человек, должно быть, скрылся в ближайшие ворота, пробежал к ним.
Но ворота ухмыльнулись ему в лицо разрисованной мелом школьников рожей, и слышно было, как они крепко замкнулись тяжелым засовом.
Городовой повернулся, вынул свисток и только что поднес его к губам, как услышал какой-то подозрительный шорох позади. Он хотел было отпрыгнуть, но не успел, потому что из-за забора бабахнул негромкий револьверный выстрел, и маленькая пуля от браунинга, ядовито взвизгнув, прошла через толстую черную шинель, через мундир, разукрашенный засаленным кантом, и маленькая пуля столкнула большого грузного человека в снег.
Падая, городовой видел, как калитка дома распахнулась и четыре человека, поспешно выскочив оттуда, вынесли на руках пятого, и все торопливо бросились в темную глубину соседнего переулка.
На выстрелы неслись конные дозоры стражников, бежали городовые с соседних постов. Они подняли валяющегося полицейского и закидали его вопросами – в чем дело, кто, где и куда? – Он хотел было открыть рот, чтобы что-то ответить, но рот не слушался, он хотел показать рукой, но рука уже умерла, тогда он покачнулся снова и стеклянными глазами – холодными и безжизненными, как серебряные пуговицы полицмейстерской шинели, – не сказал ничего.
В это время Лбов и еще трое были здесь же, в Мотовилихе, на квартире у Смирнова, а еще шесть лбовцев под командой Ястреба были в другом конце поселка – у вдовы Чекменевой.
Лбов по складам читал только что выработанный устав «1-го Пермского революционно-партизанского отряда». Фома переводил на шифр какую-то бумагу, а Гром со Змеем играли в шашки.
– И чего, дьявол, канителится? – недовольно проговорил Лбов, отрываясь от чтения. – И куда он только пропасть мог?