Жизнь ни во что
Шрифт:
11. Лбов закуривает папиросу
В ящике своего отца, управляющего канцелярией губернатора, Рита не нашла того, что ей было нужно.
Рита сказала не всю правду дома. Верно, что она пролежала два дня в крестьянской избе, верно и то, что в то время, когда лбовцы грабили поезд, она спряталась в придорожной лесной гуще, но она умолчала о том, что виделась с Лбовым, что Лбов посмотрел на нее удивленно и спросил ее, пожимая плечами:
– Опять вы?.. И что вам вообще от меня нужно?
– Возьмите
– Нет, я не возьму вас, потому что вы не нужны ни нам, ни мне, – он подчеркнул последнее слово, и на побелевших и крепко стиснутых губах Риты выступила рубиновая капелька крови.
Что было в эту минуту на душе у Риты, передать трудно. Рита почувствовала только, что в виски ударила не то боль, не то больная обида, не то еще что-то тяжелое, а кругом стало так пусто, что воздух зазвенел стеклянным и холодным звоном – это под порывами ветра, стягивающего грозовые тучи, пели и звенели, звенели и пели и со звоном смеялись над Ритой телеграфные провода.
– Хорошо, – сказала она глухо, глядя на траву, по которой белые цветы рассыпались бледными улыбками. – Хорошо… – повторила опять Рита.
Силы ее оставляли. Она кровянила и сжимала острыми зубами губы, чтобы выдержать еще минуту и уйти, хотя бы видимо спокойной. Она повернулась и сделала шаг вперед.
– Постойте, – остановил ее Лбов, с удивлением всматриваясь, в непокорные, с трудом сдерживаемые ее волей черты ее лица. – Скажите, зачем вам к нам в отряд? Вы дворянка, аристократка, а я… – голос Лбова зазвенел, – я ненавижу аристократов и… уходите.
Рита сделала еще шаг.
– И уходите скорей, – повторил Лбов, – потому что я не знаю, почему я не пустил вам пулю из своего маузера.
Рита остановилась, не меняя выражения лица и как бы подчеркивая, что она не будет иметь ничего против, если он возьмется за маузер.
Лбов был несколько ошеломлен, он помолчал немного, потом медленно и четко сказал:
– Для меня ничего, кроме моей ненависти к жандармам и ко всем, кто за жандармов, за полицию и за охранное отделение, нет, и я не верю аристократам, но вам почему-то я немного, очень немного, а все-таки верю. И я позволяю вам чем-либо доказать… – он запнулся, потом добавил уже совсем другим тоном: – У меня в отряде есть провокатор, и я не знаю его…
Он повернулся и ушел, подозревая, презирая, но и удивляясь какой-то скрытой силе, руководящей безрассудными поступками взбалмошной девчонки.
Через несколько дней Лбов, Фома и еще один парень были в Мотовилихе без винтовок, но с револьверами, запрятанными в глубину карманов, и с бомбами, засунутыми за пазухи.
Лбов зашел к Смирнову и уговорился там, когда и в какое время он встретится с представителями загнанных в подполье революционных партий. Было решено, что
Солнце уже было у горизонта, когда Лбов со своими двумя спутниками возвращался обратно. На углу одной из улиц они остановились, Лбов вынул папиросу, а Фома – вслух читал объявление о том, что «за поимку государственного преступника, разбойника Лбова, будет выдана немедленно крупная денежная сумма».
Лбов усмехнулся, сунул папироску в рот и сказал, обращаясь к Фоме:
– Расщедрились, сволочи, думают подкупить, так все равно без толку. Кто за меня стоит, тот не выдаст, а кто против меня, тот не выдаст тоже, потому что боится, что мои же ребята после ему шею свернут… Дай спичку.
– Нету, – ответил, пошарив в карманах, Фома, – забыл на столе.
– А курить охота. – Лбов оглянулся, вблизи никого не было, только на перекрестке, облокотившись на винтовку, стоял городовой.
– Постой, – усмехнувшись, сказал Лбов, – пойду достану огня, – и он направился к полицейскому. – Разрешите прикурить, – хитро прищуривая глаза, вежливо попросил Лбов.
– Проваливай, проваливай, – грубо ответил тот, оборачиваясь и заглядывая в лицо просившему.
– Разве спички жалко? – начал было опять Лбов.
Но полицейский, разглядев его лицо, на глазах у Лбова начал вдруг бледнеть и, тяжело дыша, торопливо и испуганно хлопать глазами. По-видимому, он узнал Лбова, потому что дрожащими руками полез в карманы, достал коробок и, щелкая зубами, выбивающими дробь, чиркнул спичку, она сломалась, чиркнул другую – опять сломалась, наконец, третья зажглась, он протянул ее к папиросе спокойно заложившего руки в карманы Лбова и долго никак не мог приложить огонь к ее концу и зажечь ее, потому что и огонь стал, должно быть, холодным от сильного озноба, охватившего городового.
– Спасибо, – спокойно ответил Лбов и, не оборачиваясь, пошел дальше.
Он не боялся выстрела в спину, потому что знал, что полицейский не в силах сейчас ни поднять десятифунтовую винтовку, ни раскрыть застегнутый кобур револьвера.
Когда Лбов скрылся из глаз городового, тот вздохнул облегченно, снявши шапку, перекрестился и рукавом вытер мокрый лоб – белый, покрытый каплями холодного и крупного пота.
12. Раскрытое предательство
В субботу, после обеда, Астраханкин зашел к Рите и передал ей, что сегодня вечером он не сможет быть с ней в театре, потому что, по-видимому, будет большое дело.
– Какое? – насторожилась Рита.
– Опять со Лбовым.
– Со Лбовым? – равнодушно переспросила Рита, по-видимому, очень мало интересуясь этим.
Она подсела к нему, взяла его руку и спросила ласково:
– Что это вы последнее время хмурый такой?
– Рита, – начал было Астраханкин укоризненно, – Рита, и вы еще спрашиваете…