Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Ипатьев Владимир Николаевич

В этих условиях понятно, что его лекции превращались в настоящий балаган. Особенно это относится к лекциям на математическом отделении, где было больше слушателей. Эти лекции он читал в большой химической аудитории, которая была рассчитана на 400—500 чел., причем места шли амфитеатром: внизу находилась большая кафедра, приспособленная для производства опытов. Слушателей на эти лекции приходило по 30—50 человек. Вместо того, чтобы усесться внизу, поближе к кафедре, они забирались на самый верх и рассаживались по разным углам. Когда появлялся Котиков, раздавалась обычная команда: встать! Затем воцарялась тишина. Неизменно изумленный Котиков обращался с просьбой спуститься вниз, — и тогда вся масса юнкеров с шумом и гамом бежали к кафедре. Когда водворялось некоторое спокойствие, Котиков начинал свою лекцию, — обычно вопросом: о чем я читал прошлый раз? Это было сигналом к новому взрыву. Одни кричали: об азоте! Другие возражали: о сере!... Так шло и дальше. Лекция все время прерывалась вопросами, которые не имели никакого отношения к химии. Вместо того, чтобы послать юнкера, задающего такой вопрос к дежурному офицеру,

Котиков сначала бросал свою обычную фразу:—«п-с-ште; это к химии не относится», — но затем все же давал какой-нибудь ответ на заданный глупый вопрос, вызывая новые и новые взрыва смеха.

Много материала для насмешек давала юнкерам страсть Котикова к балету. Старый холостяк, он любил проводить вечера в балете, — но старался скрывать эту свою слабость. Если юнкер сталкивался с ним в театре, то Котиков обычно подходил к нему и пускался в объяснения, что попал сюда случайно, так как «все билеты в драматическом театре проданы, а в гости я ходить не люблю, там всегда накурено». Это объяснение все знали, — и все над ним подтрунивали. Утверждали, что предметом особого увлечения Котикова была известная балерина Петипа, находившаяся тогда в расцвете своей славы. Поэтому на лекциях Котикова тишина нередко прерывалась возгласом: «Петипа!». Котиков отрывался от досоки, на которой писал свои формулы, оглядывал аудиторию, — и вновь принимался писать дальше, не сказав ни слова. Через минуту раздавался новый возглас: «Котиков!». Тогда он обращался к аудитории и сердито заявлял, — со своим обычным пришепетыванием:

«П-с-ш-те, прошу не прерывать лекцию, — иначе я обращусь к дежурному офицеру».

В моей памяти остался только один случай, когда он попытался привести эту угрозу в исполнение и действительно пожаловался дежурному офицеру, шт.-кап. Герберту, на то, что класс его не слушается, — в ответ на что получил вполне заслуженный отпор:

«Ваше Превосходительство, — возразил ему Герберт, — я только штабс-капитан, а меня слушается все училище. Вы же генерал, — и не можете добиться порядка с небольшим числом юнкеров».

Раздраженный Котиков растерянно ответил:

«Прошу не забывать, что я не сам себя сделал генералом!» Легко понять, какой успех имела эта реплика у юнкеров! Надо добавить, что Котиков как бы нарочно подстрекал юнкеров к разговорам на балетные темы. Я в то время имел знакомства в артистическом мире, бывал в гостях, между

прочим, у заслуженной артистки Е. Н. Жулевой и как то на вечере у нее имел удовольствие танцовать с Марией Мариу-совной Петипа. Мои товарищи, узнав об этом, не преминули рассказать Котикову, который сначала бросил свою обычную фразу, что к химии это не имеет отношения, но затем подошел ко мне, чтобы узнать, верен ли этот рассказ. После моего утвердительного ответа, он спросил:

«П-с-ште, она худенькая?»

И, после моего да, прибавил:

«Они все худенькие!»

Спустя несколько лет, я как то рассказал М. М. Петипа, какого поклонника она имела в лице генерала Котикова и как мы его дразнили ею... Мой рассказ заставил ее посмеяться.

Рассказывать обо всех балаганных выходках, которыми сопровождались лекции Котикова, конечно, нет никакой возможности. Я упомяну здесь еще только об одной, — чтобы полнее охарактеризовать атмосферу, создавшуюся на лекциях по химии. Среди юнкеров был один, особенно выделявшийся своим вспыльчивым характером, — это был Войно-Оранский, прозванный нами «бешеный хвост». Котиков его недолюбливал за его поведение на лекциях и старался сбить во время репетиций. Войно-Оранский в химии ничего не понимал, но обладал великолепной памятью и все заучивал наизусть, а потому на вопросы Котикова давал правильные ответы. Котиков не отставал, — и, наконец, добился, что на один из его вопросов, — как получаются меркаптаны, — Войно-Оранский не смог сразу ответить. Котиков со злорадством сказал: «Вот и не знаете!» Простояв около доски около минуты, Войно-Оранский вдруг прищелкнул пальцами (жест действительно недопустимый в военном училище) и воскликнул:

«Действием сульфгидратом калия на галлоидопроизводные углеводородов».

Ответ был правилен, но Котиков настаивал, что он был дан не сразу. «Ваше Превосходительство, — возражал Войно-Оранский, — да Вы меня разбудите ночью, — я и тогда отвечу Вам на этот вопрос».

«Я в Ваши ночные дела не вмешиваюсь», — отрезал Котиков и поставил не то 8, не то 9, — хотя Оранский заслуживал не меньше 10 баллов.

Кроме лекций, мы имели 2 часа в неделю для практических занятий в химической лаборатории. К сожалению, эти занятия тоже не приносили нам пользы, так как были совершенно нерационально организованы. Вместо того, чтобы делать важнейшие реакции по основному курсу неорганической химии с объяснением их значения для усвоения основ химии, нас заставляли делать качественные реакции на металлы первой и второй группы качественного анализа. Пособием служила краткая книжка Бельштейна и Явейна: «Введение в качественный анализ», которая рассказывала, как провести ту или другую реакцию, не давая никакого объяснения их значения. Такая работа, •— без системы и без понимания ее значения, — не вызывала никакого интереса у занимающихся и сводилась к механическим манипуляциям, — на подобие уроков поваренного искусства. Естественно, что у юнкеров не было серьезного отношения к этим занятиям. Преподаватель нам совершенно не помогал. Все было как бы сознательно направлено на то, чтобы убить в нас всякий интерес к химии...

Мне лично в отношении изучения химии год, проведенный в Михайловском Училище, дал в высшей степени мало. Записки, которыми пользовались юнкера (они были составлены ген. Федоровым), были очень кратки и не давали самого главного: теории строения органических соединений. Все их содержание составлял рассказ о важнейших химических реакциях, — без всяких разъяснений, с какой целью они применяются. Все химические уравнения приводились чисто эмпирически, без объяснения строения исходных и получаемых соединений. Все приходилось брать на память. Последняя у меня была великолепной; кроме того, я, вероятно, имел особую способность к химии, а потому умел немного разбираться в том материале, который нам подносили. Поэтому у Котикова я постоянно имел полный балл, и он, после неудачной попытки сбить меня на первой репетиции, стал хорошо относиться ко мне. Среди товарищей я приобрел даже репутацию химика, и они порой подтрунивали надо мною, называя меня «Котиковым». Но я отлично сознавал, как слабы мои познания и как много мне нужно учиться. Уделять больше времени химии я не мог, так как должен был за сравнительно короткое время основательно усвоить большой курс математики. Но именно в это время я принял для себя решение при первой же возможности завести свою собственную небольшую лабораторию для практического изучения химии. Вскоре мне удалось провести в жизнь это решение.

Курс я окончил первым по Строевому Отделению, имея по математике и химии полный балл (12); в аттестационном списке всего выпускного класса мое имя стояло на 11 месте, — что дало мне возможность взять хорошую вакансию: во 2-ю резервную артиллерийскую бригаду, стоянка которой была в г. Серпухове, недалеко от Москвы. Я ценил это, так как мог часто бывать в Москве.

В офицеры я был произведен 7 августа 1887 года, — в день того солнечного затмения, когда Д. И. Менделеев совершил свой знаменитый научный полет на воздушном шаре. При производстве мы получили от казны деньги на обмундирование, прогонные и т. д.; со своей стороны и отец подарил мне некоторую сумму, так как казенных денег для приличного обмундирования было недостаточно. Подсчитав необходимые расходы, я увидел, что у меня останется около 100 рублей. По настоящему я должен был их истратить на покупку зимнего офицерского пальто с барашковым воротником. Но, с другой стороны, я понимал, что если я теперь не обзаведусь хотя бы небольшой своей лабораторией, то мне придется проститься с планами в ближайшее время приступить к самостоятельному изучению химии на практике. Колебался я не долго; соображения о необходимости зимнего пальто отвел тем доводом, что юнкером я три года ходил в холодной солдатской шинели, — и решил истратить всю оставшуюся сумму на оборудование небольшой лаборатории. Как много раз потом мне приходилось вспоминать об огромной пользе, которую я получил от этой лаборатории, и хвалить себя за тогдашнее решение!

Месяц отпуска, который я имел перед явкой в бригаду, я провел в Москве, где и сделал необходимые закупки. Конечно, все оборудование предназначалось исключительно для качественного анализа: о количественном я не мог и мечтать, так как одни химические весы стоили около 100 рублей.

12-го сентября я прибыл в Серпухов и явился к командиру бригады, ген. Писареву, — человеку очень простому и симпатичному. Помню, он сказал про меня своему ад’ютанту, поручику Мясоедову: «Он мне нравится», — и сохранил это отношение на все время моего пребывания в бригаде. Меня назначили в 3-ю батарею и поручили вести батарейную школу. В ней было около 20 солдат, из которых лучшие по окончании школы предназначались к поступлению в бригадную школу для подготовки в фейерверкера. С ними у меня быстро установились хорошие отношения. Они оказались славными ребятами, способными к восприятию грамоты и основ артиллерии, которые я им преподавал. Это был мой первый опыт на поприще педагогической деятельноости,—и опыт, повидимому, удачный, так как на экзамене в конце года ученики давали хорошие ответы. Начальник артиллерии округа, ген. Кильхен, присутствовавший на этих экзаменах, обратил внимание на их ответы, поинтересовался узнать, кто их учил, и похвалил меня.

В школе я занимался по утрам, — с 8 до 12, — и задавал уроки, которые они проходили днем с моим помощником, старшим фейерверкером. Все время после обеда я был свободен, и решил посвящать его занятиям по химии. В одной из двух комнат, которые я снимал, я устроил вытяжной шкап, в котором я мог выпаривать кислоты и проделывать реакции с вредными газами. Я работал настолько аккуратно, что мой сосед по квартире, очень пожилой человек, никогда не имел основания жаловаться на порчу воздуха.

Из предыдущего ясно, как недостаточны были тогда мои познания. О законах химии я имел самое смутное представление. Благодаря моей хорошей памяти, в моей голове держался ряд фактов, возбуждавших мою любознательность и заставлявших искать их объяснения в изучении химических реакций, происходящих при различных условиях взаимодействия между реагирующими телами. Опыт практической работы в лабораториях и Александровского, и Михайловского Училищ учил скорее тому, как не следует вести работу, — чем тому, как ее вести следует. Мне пришлось итти буквально ощупью. Огромным счастьем было, что на русском языке существовали две такие замечательные книги, как «Основы химии» Менделеева и «Аналитическая химия» Меншуткина. Обе они имели огромное воспитательное значение, позволяя работать без преподавателя и приучая самостоятельно думать. Эти две книги и были моими действительными учителями химии. Я ежедневно прочитывал по несколько страниц из «Основ химии» и затем старался проделать в моей лаборатории те главные реакции, с которыми я только что ознакомился. Параллельно я проделывал реакции с различными элементами по качественному анализу Меншуткина, — и таким образом у меня создавалось достаточное представление о свойствах того или другого из элементов, — об его способностях вступать в различные реакции. Этот метод изучения, который я нащупал тогда совсем интуитивно, без помощи с чьей-либо стороны, — был позднее рекомендован мною всюду, где я преподавал. К нему же впоследствии пришли и другие профессора и учителя химии. В настоящее время он является общепринятым.