Жизнь по правилам и без
Шрифт:
– Это они отрыгивают собранную за день травку, жуют её всю ночь, превращая в молоко и другие питательные витаминки.
Я подумал, что и мы тоже целый день ходим, мыслим, набираем вопросы за день, а позже, к вечеру или к утру, выдаём ответы. Я удивился, как это такая умная мысль пришла в голову, наверное, от парного молока.
Пленных Квантунской армии после поражения Японии в войне с Китаем в конце сороковых было много в городах Алтая. Они строили, отбывая наказание, а через лет пять уехали к себе на родину. Однако некоторые остались в нашей стране – видно, были на то причины. Среди них был Рэн – 60-летний мастер самурайской техники кэндзюцу, учения бусидо, обращающийся с мечом быстрее и техничнее, чем многие 30-летние мужчины с лопатой. Он житель Окинавы – с «земли бессмертных»! Что могло его здесь удерживать? Я не понимал, но с удовольствием ходил на его занятия по Кендо. Он обучал нас, мальчишек от сохи, вековым премудростям бусидо, используя обычные деревянные палки. Но сколько в этих движениях было вековой мудрости, я тогда ещё не понимал.
Мастер Рэн говорил, что ещё с младенчества нужно поощрять в малышах смелость, никогда не запугивать их. Ведь если ребенок с детства привыкнет бояться, он пронесет этот недостаток через всю жизнь. Я тогда стал понимать, что ошибку совершают те родители, которые учат детей бояться молнии, запрещают им ходить в темноте или рассказывают ужасы про бабая, чтобы те перестали плакать.
Зло, оно сидит в каждом из нас, как и добро. Сидит в генах, в подсознании.
Мне было интересно в детстве, чем же наполнен я? Что из меня попрёт на свет божий со временем? Что же в меня поместили мои пращуры? Вопросов множество, ответ – во времени.
Бабушка, когда я уезжал, надела мне медный крестик в час разлуки на тесёмочке льняной. Наказала мне хранить и прятать, он будет спаситель мой земной. Так, мы втроём – с провожатым дядькой, и с крестиком обогнули за десять дней на поезде полушарие России.
В общем, за лето я так вырос из «коротких штанишек», возмужал, что родители не узнали меня.
Летней ночью мы были с сестрой дома одни, как вдруг грубо постучали в дверь.
«Гав, гав, гав!» – услышали, как залаяла тревожно собака во дворе.
Любаша спросонья хотела открыть засов на массивной двери, не разобрав, кто стучит. В это время за крошечными окнами, в которые взрослый никак не пролезет, грубые чужие голоса матерились и собака, взвизгнув, замолчала навсегда.
– Стой! Закрой! Там чужие! – заорал я.
Люба моментально захлопнула засов. А за дверью орали:
– Открывай, «твою мать», мы вас всех всё равно достанем и убьём!
Мы с сестрой с перепугу спрятались под стол и сидели там, пока не приехали наши родители. Потом выяснилось, что это были из соседней деревни подельники уголовника Яшки Приморского, которого отец посадил за бандитизм. Он был то ли варнак, то ли вышел по амнистии Берии в холодном августе пятьдесят третьего года.
Больше нас одних родители не оставляли. За нами в дальнейшем приглядывала соседская бабушка.
В школу я пошёл с удовольствием: был знаком уже со многими своими сверстниками, а с некоторыми дружил. Научился писать и читать ещё до школы, может быть, потому, что у меня была старшая сестра. Первые классы это было самое золотое и беззаботное время.
Нынешний школьник, вооруженный айфоном, никогда не сможет понять, что такое костяные счёты, ранец и массивный деревянный пенал. Весь этот багаж весил несколько килограммов. Форма мальчика была миниатюрной копией милицейской, как у отца, даже кожаный ремень с массивной бляхой-звездой. Отсутствовали только погоны и петлицы.
Массивная чернильница с фиолетовыми чернилами в тряпичной сумочке и ручка со сменным металлическим пером не сравнится с маленькой, лёгонькой шариковой ручкой. Чернила высыхали мгновенно, и диктант проходил под барабанную дробь ручек. Каждые десять минут носик пера забивался какими-то волосками и бумажным пухом и требовал чистки особой войлочной подушечкой или просто двумя пальцами, отчего мы постоянно приходили домой испачканными фиолетовыми пятнами по самый локоть, а иногда и лицом. Может быть, поэтому отечественная промышленность выпускала нашу школьную форму под цвет чернил.
Был у нас урок чистописания, но это чистая каллиграфическая каторга. Кляксы синели везде, а в тетради, в косых ровных строчках покоились наши каракули. Эпистолярный труд нельзя было обмарать нелепой кляксой, иначе схватишь пару или кол, и тогда всё сначала переписывай, всю косую тетрадь.
До четвертого класса я был отличником, потом до конца школы оставался хорошистом. Мои учителя были замечательными образованными людьми. Я помню их имена до сих пор. Они мне дали важные знания в образовании, хорошие качества в жизни и любовь к однажды выбранному предмету. Литературе, истории! В классе я любил сидеть на последней парте, на «камчатке», со своим спортивным авторитетным другом Иваном, чтобы видеть всех, наблюдать за всеми, а самому оставаться в тени. К тому же я считал обитателей последних рядов своего рода элитой, несмотря на то, что большинство из них имели плохую успеваемость, но все они впоследствии стали бизнесменами. По моему мнению, если человеку все равно, какой цифрой его оценит другой человек, то это признак проявления стремления к свободе от навязываемых обществом условностей. Таких людей ждала своя интересная судьба, не под копирку, как у большинства, и не основанная на страхе перед порицанием. Дух свободы витал у последних парт.
Жизнь очень похожа на школу, разница лишь одна – в школе тебе вначале преподают урок, а потом устраивают проверку. А в жизни тебе устраивают проверку и твоя задача – усвоить урок, и ты приобретаешь опыт. Правда, в школе с творчеством проще: «Хочешь заявить о себе – вставай на табурет! Вперед и с песней!»
Со школьными друзьями мы создали костяк, ядро класса, и вместе проводили свободное от школы время. Вместе с нами были девчонки, одна из которых мне очень нравилась, но я так и не признался ей о своих чувствах. Ребята были в основном дети военных лётчиков из военного городка.
Среди ребят пытался выделяться Витька Мохов. Он всё время важничал и рвался в командиры, но толпа выдвигала кого-то другого, от чего тот завидовал, ставил палки в колёса или устраивал бойкот в игре.
С уличными мальчишками играли в футбол, где я был капитаном, а если в разные игры, то я часто был в лидерах, то Д-Артаньяном, то Чапаевым, потому что я лучше других дрался, быстрее соображал, руководил и быстрее убегал. Витька меня невзлюбил сразу: почему это не он на моём месте, хотя он был старше меня на год.
Я рос худощавым хлопцем, но жилистым. Ел пищу мало, медленно и часто недоедал. Отец кушал быстро, просто мгновенно сметал всю тарелку, и требовал от меня:
– Готовься к армии, ешь быстрее, за минуту, иначе голодный будешь уходить из-за стола. Всё доедай, а то всю силу на дне тарелки оставляешь!
В тайне от взрослых, пытаясь походить на них, мы с парнишками курили бычки, играли в карты на копейки, конечно, маленькие суммы, но адреналин выделялся, на мороженое с газировкой хватало.