Жизнь после смерти в изложении Джерома Эллисона
Шрифт:
19 марта 1917 года миссис Хью Талбот, вдова, присутствовала на сеансе у медиума миссис Глэдис Леонард, у которой контролёром была Феда. Вот что рассказывает миссис Талбот:
«Феда дала очень точное описание внешности моего мужа, а потом через неё заговорил он сам, и беседа с ним была в высшей степени необычайной. То и дело он явно старался убедить меня снова и снова, что это действительно он. По мере того как наш разговор продолжался, я была вынуждена признать, что это, конечно, он и был. Всё, что он говорил, или, точнее, что за него говорила Феда, было ясным и понятным. Случаи из прошлого, известные только нам двоим, личные принадлежности, тривиальные сами по себе, но представлявшие именно для него особый интерес, о котором я знала, – всё это было описано с самыми мелкими
Вдруг Феда стала старательно описывать некую книгу. Она говорила, что книга переплетена в тёмную кожу, старалась даже указать её размер. «Это не совсем книга, в ней нет печатного текста, а делались записи от руки».
Понадобилось немало времени, прежде чем я наконец припомнила одну книгу для записей моего мужа, которую он называл «судовой журнал». Я спросила: «Эта книга в красном кожаном переплёте?» Последовала пауза. Возможно, ответил он, но ему кажется, что книга темнее. Затем заговорила Феда: «Он не уверен, двенадцатая ли это страница или тринадцатая, прошло так много времени, но он хочет, чтобы вы поискали в этой книге одну запись. Ему хочется узнать, есть ли в ней ещё тот отрывок, который его интересует».
У меня не было особого желания заниматься этим, мне это казалось бесцельным. Я хорошо помнила эту книгу, не один раз просматривала её, чтобы решить, стоит ли её сохранять. Помимо того, что относилось к кораблям и деловым занятиям мужа, насколько я помнила, было ещё несколько записей и какие-то стихи. Но главной причиной, почему мне не хотелось говорить об этой книге, была уверенность, что я её уже не смогу отыскать: я либо выбросила её, либо убрала её вместе со многими другими ненужными вещами в дальнюю кладовую, где её вряд ли удастся найти… Феда, однако, становилась всё более настойчивой: «Он не ручается за цвет переплёта, он не помнит… Есть две похожие книги, но вы узнаете ту, которую он имеет в виду, по лингвистической таблице, помещённой в её начале… Посмотрите страницу, двенадцатую или тринадцатую. Если этот переписанный отрывок там, ему он будет очень интересен после этой беседы. Он хочет, чтобы вы это сделали, он хочет, чтобы вы ему пообещали».
В тот же день вечером, после ужина, моя племянница, обратившая на эту просьбу больше внимания, чем моя сестра или я сама, уговорила меня тотчас же заняться поисками этой книги. Я пошла к книжному стеллажу и через какое-то время нашла на верхней полке две старые книги для записей, принадлежавшие моему мужу, в которые я ни разу не заглядывала. Одна из них, в потрёпанном чёрном кожаном переплёте, походила по размеру на ту, о которой мне было сказано, и я рассеянно открыла её, всё ещё пытаясь вспомнить, выбросила я или нет ту, нужную, книгу. И вдруг, к моему удивлению, мой взгляд упал на заголовок: «Таблица семитских и сирийско-арабских языков». Так вот она, лингвистическая таблица!»
Миссис Талбот нашла тринадцатую страницу и там увидела записанный рукой мужа отрывок из книги «Пост Мортем, написанной анонимным автором и изданной Блэквудом:
«По шёпоту, по любопытным и сочувственным взглядам, которых, как предполагалось, я не могу услышать и увидеть, я понял, что нахожусь при смерти… Скоро мой ум стал жить уже не только ожиданием счастья, которое должно было ко мне прийти, но счастьем, которое я стал действительно ощущать. Я видел давно забытые образы своих сверстников по играм, школьных товарищей, друзей моей юности и преклонных лет, которые все, как один, улыбались мне. Они улыбались не с сочувствием, в котором, я чувствовал, я больше не нуждаюсь, а с той добротой, с какой улыбаются друг другу люди, когда взаимно счастливы. Я увидел свою мать, отца, сестёр – всех, кого я пережил. Они не говорили со мной, но каким-то образом передавали мне свою неизменную и неизменившуюся привязанность ко мне. Когда они появились, я сделал попытку понять, в каком состоянии моё тело… то есть я напрягся, пытаясь соединить свою душу с телом, лежавшим на постели в моём доме… попытка не удалась. Я умер».
ВЗГЛЯД НА СВОИ СОБСТВЕННЫЙ ОПЫТ. СВАМИ ЙОГАНАИДА. СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ТЕМ, КТО ПЕРЕНЁС НЕДАВНЮЮ УТРАТУ
Во время одного из восьми моих сеансов, когда Рут (Джоан) Файнли говорила через Флетчера из потустороннего мира, она сказала: «Форд сам для себя распорядитель церемоний. Он здесь с нами, – как вы называете, на нашей плоскости бытия… Иногда Форд становится настолько заинтересованным тем, о чём идёт речь, что переходит к нам и пребывает у нас, со своими старыми друзьями, предоставляя другим душам занимать своё тело. Среди нас, бесплотных, есть и такие, кто имеет примерно такой же энергетический тип, что и Форд, и, когда им даётся такая возможность, они сами передают сообщения Флетчеру».
Услышав это, один из участников сеанса захотел узнать, могу ли я вспомнить что-нибудь из этих своих экскурсий в иной мир, как это могла делать Рут Файнли после своих сеансов, когда она ещё жила земной жизнью. Я должен был ответить, что нет, не могу. Если я и совершал во время сеансов какие-то путешествия в другие сферы бытия, то должен сказать, что они остались за семью печатями для моей сознательной земной памяти. Транс для меня – это сон без сновидений.
Но это не значит, что у меня вовсе не было никакого опыта знакомства с жизнью «на той стороне». На самом деле одно из самых ярких впечатлений моей земной жизни связано с таким путешествием в высшие сферы жизни. Этот случай перенёс мои представления о продолжении жизни после смерти из плоскости веры в плоскость очевидной реальности. Хотя я и рассказывал об этом раньше, этот случай настолько тесно связан с темой нынешней книги, что я должен повторить его снова.
Я был болен и находился в критическом состоянии. Врачи считали, что я не выживу, но, как и все хорошие врачи, продолжали делать всё, что могли. Я находился в госпитале, и моим друзьям было сказано, что я не переживу наступающей ночи. Как бы со стороны, не почувствовав ничего, кроме некоторого любопытства, я услышал, как врач сказал медсестре: «Сделайте ему укол, ему надо успокоиться». Я, казалось, понял, что это означает, но не был испуган. Мне просто стало интересно, сколько пройдёт времени, прежде чем я умру.
Потом я обнаружил, что плыву по воздуху над своей кроватью. Я видел своё тело, но не проявлял к нему никакого интереса. Меня охватило чувство покоя, ощущение того, что всё вокруг хорошо. Затем я погрузился в пустоту, в которой не существовало времени. Когда ко мне вернулось сознание, я обнаружил, что лечу сквозь пространство, без всяких усилий, не ощущая, как прежде, своего тела. И всё же это ещё был я.
Вот появилась зелёная долина, окружённая горами, вся залитая ярчайшим светом и такая красочная, что невозможно описать. Отовсюду ко мне шли люди – люди, которых я прежде знал и считал, что они уже умерли. Я знал всех их. И хоть о многих я уже не думал годами, мне показалось, что меня встречают те, к кому я был привязан. Узнавалась скорее сама личность, чем её физические признаки. Их возраст изменился. Те, кто умер старым, стал молодым, а те, кто скончался в детские годы, повзрослели.
Мне часто приходилось путешествовать за границей, где меня встречали друзья, знакомившие меня с местными обычаями и достопримечательностями, которые приезжий хотел бы увидеть. Так было и теперь. Никогда мне не устраивали такого великолепного приёма. Они показали всё, что, им казалось, мне следовало посмотреть. В моей памяти остались столь же ясные впечатления об этих местах, как и о тех странах, где мне довелось побывать в моей земной жизни. Красота восхода солнца, увиденного с вершин Швейцарских Альп, Голубой грот Капри, горячие пыльные дороги Индии столь же мощно запечатлелись в моей памяти, как и тот духовный мир, в котором, я знаю, я побывал. Воспоминание об этом никогда не меркло со временем. Всё это так же живо и реально в моей памяти, как и всё остальное, что я когда-либо знал.