Жизнь после жизни
Шрифт:
Сама она вскоре тоже получила открытку — ко дню рождения. Из-за ненастной погоды традиционное празднование в Лисьей Поляне пришлось отменить; вместо этого Крайтон пригласил ее поужинать в «Дорчестер», а когда в ресторане отключилось электричество, застолье само собой переросло в ужин при свечах.
— Очень романтично, — сказал он. — Как в добрые старые времена.
— Что-то не припоминаю у нас с тобой особой романтики, — заметила она.
Их связь прекратилась с окончанием войны, но тем не менее Крайтон помнил, когда у нее день рождения, и даже не догадывался, как это ее трогало. Он
— Из адмиралтейских закромов? — уточнила Урсула, и они посмеялись.
Вернувшись домой, она умяла конфеты за один присест.
Пять часов. Урсула отнесла тарелку в раковину, где громоздилась немытая посуда. Серые хлопья переросли в пургу, заслонившую свинцовое небо, и Урсула попыталась задернуть тонкую ситцевую занавеску, чтобы отгородиться от ненастья. Занавеска упрямо цеплялась за проволочный карниз, и Урсула сдалась, чтобы не обрушить хлипкую конструкцию. Из рассохшейся оконной рамы нещадно тянуло сквозняком.
Электричество отключилось; пришлось ощупью найти на каминной полке свечу. То ли еще будет. Поставив свечу и бутылку виски возле кровати, Урсула прямо в пальто забралась под одеяло. Она так устала. Голод и холод ввергали ее в страшную апатию.
Газовый огонек тревожно мигал. Так ли уж это страшно? «Без боли стать в полночный час ничем». История знала куда более жестокие способы. Освенцим. Треблинка. Горящий «Галифакс» Тедди. Единственным средством удержаться от слез было виски. Милая, славная Памми. Огонек, напоследок моргнув, умер. А за ним и фитиль. Урсула не знала, когда дадут газ. Разбудит ли ее запах, достанет ли у нее сил встать, чтобы зажечь конфорку заново. Могла ли она подумать, что встретит смерть, как замерзшая в норе лисица? Памми увидит открытку и поймет, что сестра была ей благодарна. Урсула закрыла глаза. Ей казалось, она не спала целый век. В самом деле, она очень, очень устала.
Подступала темнота.
Проснулась она как от толчка. Неужели уже день? Вроде и свет включен, и темно. Ей приснилось, что она не может выбраться из какого-то подвала. Встав с постели, Урсула поняла, что еще не совсем протрезвела и что разбудило ее радио. Электричество дали в тот момент, когда начался прогноз погоды для моряков.
Она опустила в прорезь счетчика монету, и маленький газовый обогреватель вернулся к жизни. Значит, она все-таки не отравилась газом.
Июнь 1967 года.
Сегодня утром, вещал репортер Би-би-си, Иордания открыла огонь по Тель-Авиву; в настоящее время наносятся бомбовые удары по Иерусалиму. Репортер стоял на улице, предположительно в Иерусалиме (она слушала вполуха): где-то вдали гремела канонада, которая ничем ему не угрожала, но его полувоенная форма и тон репортажа, взволнованный и вместе с тем официальный, намекали на малоправдоподобный героизм.
Бенджамин Коул стал теперь членом кнессета. В конце войны он сражался в составе Еврейской бригады, а затем вступил в банду Штерна в Палестине, чтобы отвоевать себе родину.{176} В юности
В военное время они как-то раз договорились сходить в бар, но встреча получилась крайне неловкой. Ее детские романтические порывы давно угасли, тогда как его относительное равнодушие к ней как к представительнице слабого пола переросло в чисто физический интерес. Еле дождавшись, пока Урсула допьет свой (водянистый) джин, он предложил «куда-нибудь пойти». Она возмутилась.
— Неужели я похожа на доступную женщину? — спросила она потом у Милли.
— А что такого? — пожала плечами та. — Мы завтра можем погибнуть под обстрелом. Так что лови момент, и все такое прочее.
— Похоже, сейчас многие этим оправдывают свое недостойное поведение, — проворчала Урсула. — Если бы люди верили в муки ада, они бы не столь азартно ловили момент.
У нее на работе был неудачный день. Одна из делопроизводительниц получила известие, что корабль, на котором служил ее возлюбленный, затонул; она закатила истерику, в результате которой среди нагромождения желто-рыжих папок затерялся некий важный документ, что послужило источником дополнительных неприятностей, хотя и совершенно иного свойства; потому-то Урсула и не стала ловить момент с Бенджамином Коулом, несмотря на его настырность.
— Я всегда чувствовал, что между нами что-то есть, а ты? — спросил он.
— Сейчас уже поздно, — сказала она, забирая сумочку и пальто. — Будешь в городе — звони.
Вспомнив доктора Келлета и его беседы о реинкарнации, Урсула задумалась, кем хотела бы стать в следующей жизни. Деревцем, решила она. Сильным прекрасным деревцем, танцующим на ветру.
Внимание Би-би-си переключилось на Даунинг-стрит. Кому-то грозила отставка. На работе Урсула слышала шепотки, но прислушиваться не сочла нужным.
Удерживая на колене поднос, она ела гренки с сыром. Почти всегда ужин проходил именно так. Для себя одной было бы нелепо накрывать на стол, выставлять тарелки с овощами, расстилать льняные салфетки. А дальше что? Уткнуться в книгу и молча поглощать деликатесы? Многим казалось, что ужин с телевизором — это начало заката цивилизации. (Уж не свидетельствовала ли ее неуклонная защита такой привычки, что она и сама так считала?) Эти люди определенно не были одинокими. А закат цивилизации на самом-то деле начался очень давно. Возможно, еще в Сараево. Самое позднее — в Сталинграде. Некоторые, кстати, утверждали, что закат начался с самого начала, с Эдемского сада.
Но что плохого в том, чтобы посмотреть телевизор? Каждый вечер в кино или в театр ходить не будешь (в паб — тем более). А одинокому человеку дома и поговорить не с кем, кроме как с кошкой, но это разговор преимущественно односторонний. С собакой — не так, но после Фортуны собаку она не заводила. Фортуна умерла в сорок девятом; ветеринар сказал — от старости. Урсула привычно считала ее щенком. Похороны устроили в Лисьей Поляне. На могиле Памела посадила куст винно-красной розы. Сад в Лисьей Поляне превратился в натуральное собачье кладбище. Куда ни ступи — всюду могилы под розовыми кустами, хотя только Памела могла вспомнить, где чья.