Жизнь после жизни
Шрифт:
— Она не верит, что собаки — хорошие, — объяснила Бриджет.
— Собака — это не предмет веры, — заметила Сильви.
Кларенс встречал их у ворот поместья. Господский дом стоял в нескольких милях оттуда, в самом конце вязовой аллеи. Хозяева, семейство Донт, жили там из поколения в поколение, но со временем стали наезжать все реже — только для того, чтобы открыть какой-нибудь праздник или благотворительный базар и мимолетно почтить своим присутствием ежегодную рождественскую елку в местном клубе. У них была своя часовня, так что в церкви они не появлялись; потеряв на войне троих сыновей, одного за другим, они вообще не
Жестяное лицо Кларенса («Оцинкованная медь», — поправлял он) приковывало все взгляды. Дети боялись, как бы он случайно не сдернул маску. Снимает ли он ее перед сном? А если Бриджет станет его женой, увидит ли она тот ужас, что скрывается под маской? «Не то страшно, что там есть, — подслушали они, когда Бриджет разоткровенничалась с миссис Гловер, — а то, чего нету».
Миссис Доддс («Старая матушка Доддс», называла ее Бриджет, — можно было подумать, так начинался детский стишок) заварила для взрослых чай; Бриджет потом сказала — «жидкий, что овечья вода». Сама она любила заварку покрепче, «чтоб ложка в ней стояла». Ни Памела, ни Урсула так и не поняли, что такое овечья вода, но звучало это довольно интересно. Вооружившись половником, миссис Доддс подвинула к себе необъятный эмалированный кувшин и налила детям жирного парного молока, еще теплого, прямо из-под коровы. Урсулу затошнило. «Ишь раздобрилась», — прошипела миссис Доддс сыну, когда ей вручили банки с джемом, а Кларенс упрекнул: «Мама!» Душистый горошек она сунула Бриджет, и та стояла с букетом, как невеста, пока миссис Доддс не прикрикнула: «В воду поставь, тетеха!»
— Коврижку? — предложила мать Кларенса и раздала им тонкие ломтики имбирного пряника, на вид такого же сырого, как ее хибара. — На деток смотреть — душа радуется, — продолжила миссис Доддс, уставившись на Тедди, как на диковинного зверька.
Тедди рос покладистым ребенком: он с охотой соглашался и на парное молоко, и на сырое тесто. Памела, достав носовой платок, вытерла ему молочные усы. Урсула заподозрила, что миссис Доддс на самом-то деле совсем не рада видеть детей и, более того, что отношение к детям у нее такое же, как у миссис Гловер. Но Тедди, конечно, был исключением. К нему все хорошо относились. Даже Морис. Временами.
Заметив у Бриджет новый перстень, миссис Доддс потянула на себя ее палец, как отросток куриной кости-вилочки.
— Рубины с бриллиантами, — определила она. — Цены немалой.
— Да это осколочки, — возразила Бриджет. — Обыкновенная безделушка.
Девочки помогли Бриджет убрать со стола, оставив Тедди на попечение миссис Доддс. В судомойне при кухне была большая каменная раковина с насосом вместо крана. Бриджет сказала, что «в графстве Килкенни», где она выросла, воду приходилось носить из колодца. Букет она красиво разместила в старой жестянке из-под апельсинового джема и оставила на деревянной сушильной доске. Когда они вытерли столовые приборы тонким ветхим полотенцем (естественно, влажным), Кларенс предложил им прогуляться по усадьбе и заглянуть в обнесенный стеной сад.
— Нечего тебе туда ходить, сынок, — сказала ему миссис Доддс. — Только расстраиваться.
В стене была старая деревянная дверь. Она подалась не сразу; когда Кларенс навалился на нее плечом, Бриджет даже вскрикнула. Урсула ожидала увидеть чудо: сверкающие фонтаны, террасы, статуи, дорожки, увитые зеленью беседки, бесчисленные цветники, но перед ней открылся запущенный луг, где буйствовали колючие кусты ежевики и чертополох.
— Ага, прямо джунгли, — подтвердил Кларенс. — А раньше был сад и огород; в «Холле» до войны дюжину садовников держали.
Из цветов там виднелись только плетистые розы, вьющиеся по стене; фруктовые деревья сгибались под тяжестью плодов. Сливы гнили прямо на ветках. В воздухе носились суматошные осы.
— Нынче урожай не собирали, — сказал Кларенс. — У хозяев трое сыновей полегли на этой войне чертовой. Кому теперь пироги со сливами нужны?
— Эй, — одернула его Бриджет. — Не выражайся.
Когда-то здесь была даже оранжерея, но теперь стекол почти не осталось, а из остова торчали увядшие персиковые и абрикосовые деревья.
— Все, к дьяволу, прахом пошло, — сказал Кларенс, и Бриджет опять на него зашикала:
— Не при детях. — Точно так говорила Сильви.
— Столько трудов — псу под хвост. — Кларенс пропустил ее слова мимо ушей. — Хоть плачь.
— Ну, ты ведь можешь получить место здесь же, в «Холле», — предположила Бриджет. — Я уверена, тебя с радостью назад возьмут. Кому какое дело, что у тебя… — Она осеклась и сделала неопределенный жест в сторону его лица.
— Не стану я тут горбатиться, — угрюмо бросил Кларенс. — Богатеям прислуживать. По саду скучаю, да, а по той жизни — нисколько. Прекрасное пленяет навсегда.{15}
— Мы с тобой собственный садик разведем, — сказала Бриджет. — А то еще под огород землю возьмем.
Бриджет, похоже, все время пыталась приободрить Кларенса. По мнению Урсулы, так она готовилась к семейной жизни.
— А в самом деле, почему бы и нет? — проговорил Кларенс без особой радости.
Он подобрал с земли маленькое кислое яблоко-паданец и метнул его, как мяч для игры в крикет при верхней подаче. Яблоко угодило в оранжерею и выбило одно из последних стекол.
— Твою ж мать! — вырвалось у Кларенса; Бриджет замахала на него рукой и зашикала:
— Не при детях.
(«„Прекрасное пленяет навсегда“, — благоговейно произнесла Памела, когда они в тот вечер умывались перед сном едким карболовым мылом. — Кларенс — настоящий поэт».)
По дороге домой Урсула все еще чувствовала аромат душистого горошка, хотя букет остался в кухне у миссис Доддс. Жаль, что такая красота пропадала неоцененной. К этому времени Урсула совершенно забыла о готовящемся домашнем празднике и удивилась не меньше Тедди, когда оказалась в украшенном флажками и лентами коридоре и увидела сияющую Сильви с нарядно упакованным подарком, в котором безошибочно угадывался игрушечный самолет.
— Сюрприз, — сказала Сильви.
11 ноября 1918 года.
— Какое печальное время года, — сказала Сильви, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Лужайку толстым слоем покрывала опавшая листва. От лета опять остались одни мечтания. Урсула начала подозревать, что мечтания — это непременная часть каждого лета. Старый бук ронял последние листья и уже смахивал на скелет. Перемирие, можно было подумать, внушало Сильви еще больше уныния, чем сама война. («Сколько бедных юношей ушло навсегда. Мир их не вернет».)