Жизнь против смерти

Пуйманова Мария

«Не показывайся здесь, — испугалась Нелла, — это для тебя опасно», — и хотела спрятать его куда-то в подворотню. Но он шел дальше как ни в чем не бывало. «Разве ты не знаешь, что в Праге революция? — спросил он весело. — Нас ждут трудные времена, но все кончится хорошо».

Отзвуки сна, отзвуки подсознательного, которое определяет содержание сна, были отрадны и, затихая, продолжали звучать наяву, в мире, полном света. Нелла Гамзова выздоравливала в уединении на лоне весенней природы, и вместе с силами у нее росла надежда. Ведь между Гамзой и Еленкой неизмеримая разница. Гамза, один из защитников на Лейпцигском процессе, был обречен на смерть, как только попал в руки нацистов. Вспомни, что уже в то время, когда он

впервые поехал в Берлин, он написал завещание, помнишь? Теперь Нелла понимала это ясно. А Елена? Простой врач, с утра до вечера занятый своей практикой. Правда, она жила в Советском Союзе; она дочь Гамзы и бывшая жена подданного Соединенных Штатов, который уехал за океан… но все это в гестапо давно известно. Если ее не тронули осенью, после приезда Гейдриха, справившего кровавое пиршество в день святого Вацлава, когда схватили столько коммунистов, то почему же за ней пришли только теперь? Наверное, она поплатилась за свои легкомысленные любовные увлечения, бедная девочка! Но она умна и сохраняет присутствие духа… Когда в семье Гамзы возникали какие-либо трудности, кто умел с ними справиться? Еленка. Нелла так верила в благоразумие Елены и ее счастливую звезду! Она шла сейчас за мальчиками по дремучему лесу со странной надеждой, что все очень скоро выяснится.

Высоко над головой в темных кронах вопросительно чирикнула незнакомая птичка. Лесные колокольчики стояли недвижно, их темно-голубые, погруженные в раздумье глубокие чашечки, казалось, напряженно ожидали чего-то. В глазах незабудок у ручья под покровом трав, в мохнатых лапах пихт, в бесчисленных белых звездочках таволги — повсюду разлито такое же вопрошающее ожидание. Пролетел комар, пронзительно пища, словно тоже спрашивая, что-то будет.

Мошкара танцевала в нагретом воздухе; пряно пахло мятой; шиповник вдоль железной дороги засветил свои розовые сигналы и ждал. В лампионах красного боярышника, в ярко-розовых смолках, над красно-фиолетовыми полями клевера, над всей округой вплоть до деревни под розовыми черепичными крышами трепетало нетерпеливое ожидание. Таково торжественное пришествие лета.

Откуда-то издалека, по завиткам шоссе, в солнечном свете затрещал мотоцикл. Треск то усиливался, то затихал на поворотах; вдруг мотоцикл резко затормозил, и Нелла невольно прибавила шагу, подгоняемая все тем же блаженным предчувствием, что все скоро выяснится, что она найдет сегодня дома, в светелке, темной от розмаринов, на столе, источенном червями, условную открытку от Станислава: «Зуб не болит, я здоров». Это значит: Елена вернулась, приезжай с Митей. А может быть, даже телеграмму? Ведь хозяин, Барборкин зять, едва заметив Неллу, издали закивал ей из сада.

— Вы уже знаете? Его подстрелили, — закричал он через забор, точно в лесу. — Сейчас эту новость привезли железнодорожники из Праги.

Железнодорожники были деревенской газетой.

Что? Кого? Ясно — Гитлера. Нелла потащила хозяина в дом.

— Он убит? — спрашивала она вне себя, и счастье, кровожадное счастье, о каком раньше никогда не мечтала мирная Нелла Гамзова, охватило ее с ног до головы. Это будет удар по гитлеровскому фронту в России! Может быть, это конец войны? Это счастье, счастье!

— Еще жив пока, лежит в Буловке [41] . Но если есть какая-нибудь справедливость на свете…

Нелла удивилась.

— Как попал Гитлер в Буловку?

— Да нет, Гейдрих, эта сволочь. Протектор. В него бросили, говорят, бомбу.

Нелла почувствовала безграничное разочарование.

— Говорят, немцы сами это подстроили, — сказала подошедшая хозяйка. — Франк терпеть его не мог. Сейчас будет править он и все свалит на нас.

«Вполне возможное дело, ведь подожгли же они рейхстаг», — с ужасом подумала Нелла. От мысли о Еленке у нее подкосились ноги. Но она сейчас же выпрямилась и кинулась разыскивать

внука.

41

Буловка — больница в Праге.

— Митя! — закричала она так, что все мальчики оглянулись на нее. — Где ты вечно пропадаешь? Только и знай, что ищи тебя! — И она крепко вцепилась в плечо Мити, как будто в эту минуту его отнимали у нее.

Митя стоял с мальчиками около сына железнодорожника, они обсуждали последнюю новость. Он оглянулся на бабушку — глаза у него блестели.

— Ну и ловко получилось, — сказал он. — Представь себе… Бомбу бросили в машину на полном ходу… Вот это герои. И их не поймали. Они скрылись.

В БУЗУЛУКЕ

— Вопрос не в том, будет ли разбит Гитлер, а в том, когда он будет разбит. В славной битве под Москвой Красная Армия разрушила легенду о непобедимости нацистских орд.

Чехословацкие воины, офицеры и рядовые, собравшиеся в длинном, узком зале кинотеатра в Бузулуке, ловили каждое слово оратора.

Это был крепкий человек лет сорока с лишним, темноволосый, голубоглазый, как большинство чехов. Он стоял, свободно выпрямившись. Было видно, что он чувствует себя на трибуне как дома. Широкий лоб, студенческая шевелюра, что-то юношеское в посадке головы, здоровый цвет лица ганацких крестьян, резкая складка у переносицы — результат беспрестанных размышлений. Эта складка как бы сосредоточивала в себе сознание ответственности за множество человеческих поступков.

— Борьба советского народа и Красной Армии очень тесно связана с национально-освободительным движением чехов и словаков…

Ондржей Урбан, одетый в военную форму, жадно слушал Клемента Готвальда, не спуская с него глаз. Он очень гордился тем, что познакомился с ним еще вчера. Ондржей возвращался в казармы с другими солдатами после того, как они украсили кинотеатр. Товарищ Готвальд остановил их и заговорил с ними. Он спрашивал, откуда они, кем были раньше, как им живется в армии, а когда Матула сказал, что он слесарь-механик из Пршерова, Готвальд весело сообщил, что они земляки, оба из Моравии.

Он улыбался.

Это был спокойный, приветливый человек. Ондржею вспомнился покойный отец, когда тот при первых звездах выходил из мастерской, стоял после ужина на крыльце, посасывал трубку из вишневого дерева и рассудительно толковал с соседями. Кто бы сказал про улыбающегося Готвальда, что он такой боевой человек!

— Товарищ Готвальд, — ни с того ни с сего спросил смелый Людек о том, что втайне тревожило всех в казармах. — Правда ли, что после обучения мы должны уехать в Тегеран, как поляки Андерса? [42]

42

…как поляки Андерса? — В 1942 г. с разрешения Советского правительства на территории СССР была организована польская армия. Однако Лондонское эмигрантское правительство, проводя антисоветскую политику, весной и летом 1942 г. перевело вооруженные силы под командованием генерала Андерса на Ближний Восток.

Готвальд покосился на него. Нахмурился. Складка у переносицы стала еще глубже. Очевидно, этот вопрос пришелся ему не по душе.

— Место армии — на фронте, — сказал он строго. — Это понятно. Как вы думаете на этот счет, ребята?

— Из России до Моравии будет ближе, — чистосердечно сказал Матула.

— Мы не хотим существовать только для виду, — запротестовал Пепик с Жижкова. — Мы хотим драться с фашистом. Для того сюда и собрались.

— Откуда все время берутся эти слухи об Иране? — загорячился Ондржей. — Ребята волнуются…