Жизнь-река
Шрифт:
Седьмой слева в том же верхнем ряду Юра Готальский. Я часто бегал к нему домой посмотреть на деревянный плоский ящичек с красками. Юрка называл их медовыми и предлагал лизнуть. Сладкими они не казались, но пахли приятно. Краски достались Юрке от отца. Он никогда ими не рисовал, сохранял как память о нём. Юрка показывал мне фотографии военных людей в лётных шлемах, в меховых комбинезонах и унтах.
— А вот этот лётчик — мой папка, Герой Советского Союза, — говорил Юрка. — Он летал на бомбардировщике и бомбил фашистов. Его сбили в воздушном бою. Когда вырасту — стану лётчиком и отомщу немцам за папу!
У Юрки из больного уха, заткнутого ваткой, текло и скверно пахло. Я отклонялся от него, но Юрка придвигался ближе, и немного гнусавя, доверительно открывал мне свою мальчишескую тайну.
— Знаешь, как школу закончу, сразу в летную школу пойду, как папа. Буду бить немцев из пулемета вот так: та–та–та–та–та…
— Война же окончилась… Наши победили. Я сам про это в кино видел. «Падение Берлина» смотрел?
— Смотрел! Ну, и что?! Они же немцы! Их всех поубивать надо за моего папу!
Бедный Юрка! Время, как известно, лучший лекарь. Простил ли ты немцев? Берлинская стена сломана, растащена на сувениры, а канцлер Шредер и наш президент Путин в обнимку ходили. Кто бы мог подумать?! Не знаю, стал ли Юрка лётчиком, как не знаю и того: правда ли, что его отец — Герой Советского Союза.
А еще у Юрки был брат — семиклассник, казавшийся мне взрослым дядей. Он срисовал с открытки розу, раскрасил акварельными красками, что было для меня верхом совершенства в изобразительном искусстве. Такими высокими понятиями в своих похвалах я, понятно, не мыслил, а затаив дыхание, восторженно любовался картинкой.
В центре школьной фотографии 1949 года Августа Сергеевна и Валентина Николаевна. Имена первых учительниц не забываю больше, чем полвека. А значит, хорошие они были, добрые.
Светлая вам память, дорогие мои!
Сейчас у меня много фотографий, но школьных всего четыре. И та, с первого класса, самая бесценная. Она запечатлела не только меня, моих сверстников и учителей. Она отразила момент послевоенной жизни моего поколения, Часто называемого нынешней глуповато–пошловатой прессой «потерянным».
Мы, ровесники космонавта Юрия Гагарина, актёра Вячеслава Тихонова, певицы Эдиты Пьехи, поэта Владимира Высоцкого, подводника Леонида Жильцова, ткачихи Валентины Гагановой и ещё сотен тысяч не менее прославленных людей — детей войны — мы себя потерянным поколением не считаем.
Мы — дети войны, «потерянное поколение», с удовольствием катались на коньках–снегурочках, прикрученных к валенкам проволокой. На школьных переменах хороводом пели «Три танкиста», «Катюшу», «Взвейтесь кострами синие ночи». С радостью повязывали красные галстуки, мечтая о комсомольских значках.
Мы — дети войны, «потерянное поколение», осваивали целинные земли в казахстанских степях, строили гидроэлектростанции, возводили новые заводы и города, запускали космические корабли, создавали замечательные кинофильмы, проводили атомные подводные лодки под льдами Арктики.
Мы — дети войны, «потерянное поколение», испытывали новейшие самолеты, добывали уголь и алмазы, варили сталь, выращивали хлеб и хлопок. Открывали в сибирских топях месторождения нефти, проводили научные работы в Антарктиде, били китов в южных морях, побеждали на Олимпийских играх.
Мы — дети войны, «потерянное поколение», столько всего построили, сделали, создали, произвели, добыли, освоили, открыли, что дорвавшиеся до власти и народного добра бывшие «деятели» партии и правительства, обрядившись в дерьмократов, и иже с ними проходимцы «перестройки» до сих пор тащат, воруют и всё никак разворовать не могут. Иначе откуда бы так быстро появились, словно поганки после дождя, миллионеры–миллиардеры прохоровы, дерипаски, чубайсы, березовские, гусинские, лужковы, батурины, абрамовичи, ходорковские, черномырдины и вся остальная гоп–компания?! Гнусное шакальё, именуемое олигархами!
Не буду сейчас пачкать своё чистое перо об этих мерзопакостных тварей. Писать о них — всё равно, что марать стены общественных туалетов швабрами, макнутыми в дерьмо. Именно, таким грязным образом выражают своё мнение борзописцы — прислужники дерьмократии. Ведь, кроме как сортирной, жёлтую прессу назвать нельзя.
Ёлки — палки
Скворцы, как и предполагалось, начали надрывать глотки в четыре часа утра, но такая холодрыга, что вылезать из нагретой постели не хочется. Провалялся лишних пару часов.
Запах черёмухи пьянит, голову кружит. Как много её цветёт! Весь берег, словно, снегом посыпан. Сколько будет здесь сладкой, спелой ягоды! Уйма! Да кому брать?
Напротив меня на том берегу вижу знак «810».
В семь пятнадцать вытащил своё плавсредство из бухточки, отошёл от берега, и плавание продолжилось. В своем дневнике место ночлега отметил как «Берег браконьеров». Повсюду здесь пьные охотники набросали банки, битые бутылки, стреляные гильзы. Крылышки, ещё не пропавшие, недавно убитой куропатки. Сидела птица на гнезде. От радости, что шлёпнули её, браконьеры устроили на этом месте пир хищников: пили водку, потом, куражась, стреляли по бутылкам.
Обращаюсь к памяти друга–бультерьера Дика, чьё имя белилами выведено на бортах моих лодок: разве эти паршивцы в облике человечьем могут сравниться с тобой, благородный Дик? Излучая одну лишь доброту, ты даже малейшего вреда не причинил земле, на которой жил. В отличие от этих уродов с многозарядными убойными ружьями.
Прохожу глиняным обрывистым берегом. В колонии стрижей несмолкаемый крик. Такой, что хоть уши затыкай. Ворона к ним наведалась. Да без толку. Улетела.
Солнце. Ясно. Тихо. Иду хорошо, ровно. На ходу ремонтирую сиденье, соединительные скобы. Готовлю обед на газовой печке. В два часа дня прохожу отметку «825».