Жизнь Ренуара
Шрифт:
Сидя за мольбертом, Ренуар увидел Воллара в этом наряде. "Браво!" крикнул он ему, восхищаясь пышностью и блеском костюма. Торговец картинами, теперь уже не сомневаясь, что получит свой портрет, взял розу и уселся на стул, уверенный, что сейчас начнется первый сеанс позы. "Вы будете тореадором с розой", - объявил ему Ренуар. Но тут же передумал: "Нет, сказал он.
– Роза помешает мне написать ваши руки. Бросьте ее. Пусть будет яркое пятно на ковре!" Воллара вдруг охватило сомнение. Ведь тореадоры все безбородые, может, лучше ему сначала сбрить бороду? "Думаете, если побреетесь, вас сразу примут за настоящего тореадора?" - насмешливо возразил ему Ренуар.
Воллар часто служил, ему своего рода козлом отпущения. Художник лучше всех других знал его натуру: жестокое упорство, скрывавшееся за напускной ленью и мнимым простодушием. Он любил донимать его своими шутками, остротами, злоупотребляя бесконечной покладистостью, которую торговец картинами выказывал
Покупка картины означала для Воллара обладание ею, и обладание это было его страстью. Он и не женился, вероятно, из-за любви к живописи. В 1906 году он скупил у Вламинка все его произведения, опустошив его мастерскую. Когда художник спросил, почему он не женится, Воллар улыбнулся и, полуприкрыв веки, ответил: "Видите ли, она стала бы вмешиваться в мои дела и наверняка потребовала бы у меня объяснений насчет Сезанна".
То же, что было ему недоступно, он начинал ненавидеть.
Однажды Ренуар заговорил с ним о папском дворце, и тогда Воллар сказал: "Папский дворец? Какое мне до него дело? Мне же не надо его продавать!" [240]
Воллар жалуется, что, начав его портрет, художник не уделяет ему достаточно времени и одновременно пишет портрет юной девушки. "Она не так уж красива, эта крошка, - ворчит он.
– Когда вы возьметесь за мой портрет?"
Пусть "скотина Воллар" успокоится. Портрет будет закончен. И как бы он ни отличался от других картин этого периода, когда Ренуар по преимуществу писал обнаженную натуру, он встанет в один ряд с крупнейшими творениями художника. Неожиданный и, пожалуй, комичный маскарад Воллара мог бы придать портрету нелепый характер. Но этого не случилось. Волшебством своих красок Ренуар свел на нет нарочитость сюжета: их поэтичность обволокла и преобразила опереточного тореадора.
240
240 Сообщено Жоржем Бессоном.
* * *
Возвратившись в Кань, Ренуар узнал из телеграммы Жоржа Дюран-Рюэля, что 27 сентября скончался Дега.
Его бывшего соратника - покойному было восемьдесят три года - постиг самый печальный конец. Еще в 1909 году он почти совсем ослеп, небольшой процент зрения сохранился только в одном глазу. Мало того, в 1912 году он был выселен из своей квартиры на улице Виктора Массе и вынужден был искать себе другой приют. Художник, оторванный от своих пенатов, не мог привыкнуть к новой квартире, и это окрасило последние годы его жизни отчаянным трагизмом. Он то и дело покидал мертвое жилище, где должен был обосноваться, и без устали бродил по улицам, почти всегда возвращаясь к своему прежнему дому. Подойдя к ограде, он пытался уцелевшим глазом увидеть сквозь щель, как разрушают дом. "Лучше любая смерть, чем такая жизнь", писал Ренуар. Вокруг него все больше сгущались сумерки. Из прежних друзей-импрессионистов в живых оставался один лишь Моне. А Дюран-Рюэлю, столь рьяно защищавшему их в дни "героического периода", в октябре исполнилось восемьдесят семь лет... Как давно, казалось, все это было: скандал вокруг картины Мане "Завтрак на траве" в Салоне отвергнутых 1863 года, встречи в кафе Гербуа, где раздавались едкие реплики Дега: "Живопись - нетрудное дело, если ничего в этом не смыслишь. Но если смыслишь... тогда этого не скажешь!" Как изумились бы посетители выставок, некогда приходившие в ужас от работ импрессионистов, будь им дано увидеть картины современных молодых художников: например, фовистов, чьи работы вызвали скандал двенадцать лет тому назад в осеннем Салоне 1905 года; Пикассо и кубистов; первых представителей абстрактного искусства Кандинского и Мондриана; итальянских футуристов; цюрихских дадаистов... В последний день 1917 года в "Колетт" появился один из представителей этого нового искусства, Анри Матисс, который жил в Ницце. За первым визитом последовали другие. Матисс показал Ренуару некоторые из своих картин.
"Я думал, что Матисс пишет как попало, - скажет впоследствии Ренуар. Это неверно. Этот юноша очень старается" [241] .
Уже одни эти слова говорят о молодости старого художника. Человеку всегда столько лет, сколько его душе: старость начинается, когда человек отстает от общего ритма жизни, когда он теряет способность понимать и любить.
Ренуару исполнилось семьдесят шесть лет. Его младшему сыну Клоду было шестнадцать. Художник начал обучать юношу гончарному делу и сам необыкновенно увлекся этим. Распорядившись, чтобы в "Колетт" сложили печь, он стал писать акварелью декоративные мотивы и исполнил ряд орнаментов. Он учил сына работать, вспоминая, как сам учился этому ремеслу.
241
241 Сообщено Жоржем Бессоном.
"Отец больше не жаловался на боли, - рассказывал Клод Ренуар, - он проклинал недуг, который мешал ему показать мне свое удивительное ремесленное мастерство... Ему было приятно вернуться к давним своим замыслам, вроде декоративных панно, гобеленов, фресок, монументальной скульптуры, - ко всему тому, что он не мог осуществить в свое время, когда он еще обладал физической силой, из-за отсутствия средств. Увы, чтобы быть ему полезным, мне не хватало нескольких лет практики, и, бессильный ему помочь, я оставался свидетелем бесплодных попыток отца сделать картон для гобелена "Рона и Сона", заказанного ему муниципалитетом города Лиона... Я завидовал скульптору, который предоставлял отцу свои руки..."
Сотрудничество со скульптором Гвино как раз в те самые дни завершилось резким разрывом. В январе 1918 года Ренуар окончательно решил с ним расстаться. "Появляется одна статуя за другой, - задыхаясь от гнева, рассказывал он Альберу Андре, который в ту пору как раз приехал в Кань.
– Я больше не хочу быть автором скульптур, которые создаются без меня по моим старым наброскам. У Воллара есть печать с моей подписью. Неужели он начнет ставить ее, точно фабричную марку, на всякого рода изделия, возможно далее удавшиеся, но совершенно неизвестные мне?" [242]
242
242 Рассказано Жоржем Бессоном.
Художник, однако, не думал отказываться от своих замыслов в скульптуре. В сентябре он написал письмо другому молодому скульптору, уроженцу Эссуа Луи Морелю, которого просил приехать в Кань, если у него есть на то "желание и возможность".
Чтобы избавить Ренуара от жестоких ночных болей, иногда приходилось подкладывать к нему в кровать круги. Но и днем боли не отпускали. Стоило Ренуару сесть, как кожа его тотчас воспалялась. У него было такое чувство, будто он сидит на горячих углях. Когда боли делались невыносимыми, Ренуар прерывал на несколько минут работу, чтобы кто-нибудь посыпал воспаленную кожу тальком. Сам он уже больше ничего не мог делать руками - только водить кистью. Даже высморкаться он не мог. "Я внушаю отвращение", - ворчал он [243] . Зная, что Альбер Андре по просьбе редактора "Кайе д'ожурдюи" Жоржа Бессона сейчас пишет о нем небольшую книжку воспоминаний, художник как-то, прощаясь с Андре, бросил ему: "В книжке, которую вы сейчас заканчиваете, не приклеивайте мне ангельские крылья... Скажите-ка лучше правду: что я старый хрыч и всем надоел".
243
243 Рассказано Жаном Ренуаром.
"Затем, опершись руками на подлокотники, он выпрямился и, приняв суровый вид, оборвал ласковые слова прощания: "Да... да... прощайте и убирайтесь!" Глаза его были полны слез. Вскинув голову к светлому витражу мастерской, Ренуар притворился, будто его ослепил свет солнца, все еще высоко стоявшего на небе" [244] .
Он всего лишь осколок человека. Смерть поселилась в нем. Когда вокруг него кружили мухи, он раздраженно бормотал: "Они учуяли труп!" [245] Но ни на миг его не удручала, не тревожила мысль о смерти. Красота мира нетленна. И когда пробьет его час, он умрет без сожалений, довольный прожитой жизнью. Довольный не столько тем, что подарила ему жизнь, сколько своей любовью к ней. Любовь - единственный ключ, открывающий все двери. После смерти Алины усадьба "Колетт" снова пришла в прежнее запустение. Травы заглушили виноградник. Никто больше не подстригал деревья. "Усадьба напоминала обедневшую ферму", - писал торговец картинами Рене Гимпель, в марте посетивший Ренуара. Дом тоже был не в лучшем состоянии. Но художник никогда не обращал особенного внимания на окружавшую его обстановку. И никогда не испытывал потребности в роскоши, потому что, как заметил Альбер Андре, "роскошь рождал его взгляд".
244
244 Жорж Бессон.
245
245 Жан Ренуар.
Его взгляд и его сердце.
Гимпелю рассказывали, будто Ренуар "в маразме". Когда по прибытии в "Колетт" торговец увидел художника в его "паланкине", он поначалу решил, что слух этот оправдан.
"Передо мной был человеческий обломок, - писал Гимпель в своем "Дневнике".
– Его пересадили из одного кресла в другое, сначала приподняв, затем крепко удерживая за плечи, чтобы он не рухнул. Колени его не сгибались. Он весь был из сплошных углов и словно бы вылит из одного куска, подобно всадникам из набора оловянных солдатиков. Он стоял на одной ноге, другая была закутана во что-то невероятное. Его усадили, помогли откинуться назад.