Жизнь, смерть, бессмертие?…

Баландин Рудольф Константинович

Любопытно, что поэт предпочел видеть в Луне образ лишенной жизни Земли, а не наоборот: в Земле — образ Луны, которая обзавелась «скальпом», а по-научному говоря — биосферой. Для Волошина вообще характерно одухотворение природы. Одним из ее воплощений является человек-микрокосм:

Он мыслил небом, Думал облаками, Он глиной плотствовал, Растеньем рос. Камнями костенел, Зверел страстями, Он видел Солнцем, Грезил сны Луной Гудел планетами, Дышал ветрами. И

было все — Вверху, как и внизу, — Исполнено высоких соответствий.

Другой поэт-философ нашего века Николай Заболоцкий примерно в те же годы был настроен не так оптимистично. Пристально всматриваясь в жизнь природы, он обратил внимание на непрестанную жестокую борьбу за существование, в которой неразрывны жизнь и смерть, находящиеся в каком-то бессмысленном круговороте:

…Над садом Шел смутный шорох тысячи смертей. Природа, обернувшаяся адом, Свои дела вершила без затей. Жук ел траву, жука клевала птица, Хорек пил мозг из птичьей головы, И страхом перекошенные лица Ночных существ смотрели из травы. Природы вековечная давильня Соединяла смерть и бытие В один клубок, но мысль была бессильна Соединить два таинства ее.

Однако душа человеческая не желает мириться с «вековечной давильней», где бытие утверждается смертью, Она ищет и находит выход из этого тупика:

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов Себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу Корнями обовьет, печален и суров. В его больших листах я дам приют уму, Я с помощью ветвей свои взлелею мысли. Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли И ты причастен был к сознанью моему. Над головой твоей, далекий правнук мой, Я в небе пролечу, как медленная птица, Я вспыхну над тобой, как бледная зарница. Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой. Нет в мире ничего прекрасней бытия. Безмолвный мрак могил — томление пустое. Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

Интересно отметить, что у Вернадского есть выражение: «всюдность жизни» (имеется в виду состояние биосферы). Но как же все-таки можно представить с научных позиций — да просто в реальности — единство явлений мертвой и живой природы? Какое из этих двух явлений преобладает? Или они действительно сплетены в неразрывный клубок?

Если речь идет об экосистемах, то Заболоцкий достаточно точно отобразил цепочки так называемых трофических связей — системы питания, где растения и микробы, ткани которых сотканы из земного праха и солнечных лучей, поедаются травоядными животными, а те, в свою очередь, идут в пищу плотоядным. Здесь действительно происходит круговорот жизни и смерти… ради жизни! Ибо вся экологическая круговерть гарантирует устойчивое существование входящих в нее видов.

Но экосистема — понятие в значительной мере умозрительное. Называть ее единым организмом можно лишь более или менее условно. Иное дело вся область жизни — биосфера. Это самая настоящая пленка жизни на планете.

Некоторые ученые предлагают называть биосферой совокупность живых организмов (живое вещество — по Вернадскому). Однако организмы вовсе не образуют единой сферы, обволакивающей Землю. Они разобщены, а самое главное — неотрывны от среды обитания. Все атомы, слагающие их, лишь на очень недолгий срок входят в их плоть. Вслед за Кювье можно назвать организмы устойчивыми, хотя и не долговечными, вихрями атомов. И вся биосфера как целое — тоже совокупность устойчивых организованных вихрей атомов, круговоротов веществ и энергии. Ее с полным основанием следует считать организмом.

Биосфера — живой космический организм. Питательной средой для нее является минеральный субстрат планеты, а энергию щедро поставляет Солнце.

Такой вывод, как мне кажется, следует из учения Вернадского о биосфере, ее космической и планетной сущности.

И все-таки что-то остается недоговоренным. Безусловно, молекулы и атомы нашего тела являются принадлежностью биосферы. Каждый из нас — словно крохотная клеточка этого космического сверхорганизма. Прекращение нашей личной жизни еще не означает сколь-нибудь заметной потери для биосферы. В нашем организме тоже постоянно отмирают одни клетки и нарождаются другие. Как показывает статистика, на Земле больше рождается людей, чем умирает. В этом смысле правомерно говорить о торжестве жизни, а не смерти.

Однако мы ощущаем себя не только телесно, но и духовно. Пожалуй, даже телесная гибель не слишком страшна. Если она не сопровождается мучениями, то выглядит подобием вечного сна без сновидений. Ужасно другое: мысль о прекращении сознания, разума, восприятия жизни. Это означает безнадежную потерю того, к чему мы так привыкли: окружающего живого мира, Вселенной, собственных чувств и мыслей…

Плата за совершенство?

У полузабытого русского философа Н. Н. Страхова есть оригинальное сочинение «Мир как целое», где одна из глав называется «Значение смерти».

«Смерть — это финал оперы, последняя сцена драмы, — пишет автор, — как художественное произведение не может тянуться без конца, но само собою обособляется и находит свои границы, так и жизнь организмов имеет пределы. В этом выражается их глубокая сущность, гармония и красота, свойственная их жизни.

Если бы опера была только совокупностью звуков, то она могла бы продолжаться без конца; если бы поэма была только набором слов, то она также не могла бы иметь никакого естественного предела. Но смысл оперы и поэмы, их существенное содержание требуют финала и заключения».

Мысль интересная. Действительно, в хаосе нет ни начала, ни конца. Только организованные тела способны развиваться в определенном направлении. Но всякая организация имеет предел своего совершенства. Достигнув его, остается либо сохранять устойчивость, либо деградировать. В первом случае рано или поздно начинают сказываться законы природы: в изменяющейся среде активно живущий организм достигнув относительного совершенства, начинает «срабатываться», нести невосполнимые потери.

«Если бы какой-нибудь организм, — продолжает Страхов, — мог совершенствоваться без конца, то он никогда бы не достигал зрелого возраста и полного раскрытия своих сил; он постоянно был бы только подростком, существом, которое постоянно растет и которому никогда не суждено вырасти.

Если бы организм в эпоху своей зрелости стал вдруг неизменным, следовательно, представлял бы только повторяющиеся явления, то в нем прекратилось бы развитие, в нем не происходило бы ничего нового, следовательно, не могло быть жизни.

Итак, одряхление и смерть есть необходимое следствие органического развития; они вытекают из самого понятия развития. Вот те общие понятия и соображения, которые объясняют значение смерти».

Как только проясняется смысл смерти, тотчас появляется для нее оправдание. Более того, она начинает мыслиться как великое благо! Это уже не просто количественное ограничение живых существ, способных к чересчур быстрому размножению. Речь идет об умирании достигших совершенства особей не только ради освобождения арены жизни, но и для возможности достижения более высокого уровня совершенства и поддержания наивысшей биологической активности живого вещества.