Жизнь, театр, кино

Жаров Михаил

На читках Орлов говорил необыкновенно сочно и ярко, как-то особенно "по-островски". Он читал Петра с удалью. На слух легко представлялся русский парень, купеческий сын, который лишь при отце робок и застенчив, зато каким могутным, сильным, ловким и даже властным становится он без него. Как нежно и трогательно читал Орлов сцены с Аксюшей!

Но у Мейерхольда имелась своя задумка, свое решение образа спектакля, для него раскрытие характера героя через слово было лишь половиной дела. Он считал, что Островский, исторически связанный путами старого театра, был принужден писать свои пьесы в традиционных актах, с длинными монологами, скучными, лишенными динамики диалогами. На самом же деле он, Островский, мечтал о другом, действенном, динамичном

искусстве. Да и современный зритель уже не может слушать Островского, если не вскрыть его текст откровенно сценическими, активно воздействующими на зрителя приемами современного театра. Всякую стилизацию Мейерхольд категорически отвергал, отрицал как музейную архаику всякий быт, непременно сопутствующий постановкам пьес Островского.

'Лес' А. Н. Островского. Зинаида Райх и Иван Коваль-Самборский в сцене свидания, которую великолепно поставил Вс.

Мейерхольд

– Чтобы придать динамику действию, - говорил нам Мейерхольд, выразительно, как фокусник жестикулируя, -чтобы включать пьесу "Лес" в ритм нашей сегодняшней жизни, ее нужно разбить на отдельные части, назовем их эпизодами. Таким образом, мы получим тридцать три эпизода-аттракциона, развивающих идею и тему автора. Динамично?
– вопрошал он и отвечал сам: за всех: - Динамично! Каждый такой маленький эпизод ставим как самостоятельный сценарий, как самостоятельный маленький аттракцион, сюжетно связанный со всей пьесой. Обостряем идею? Обостряем! Дальше, на совершенно пустую сцену из левой дальней кулисы, с высоты, мы спускаем по спирали деревянный помост на тросах. Понятно? На нем будут происходить все эпизоды, связанные с дорогой. В центре сцены останется очень выгодное пространство, ограниченное дорогой - спиралью. Это пространство мы трансформируем, подготовляем для новых эпизодов игровыми деталями: голубятня, стол, качели, гигантские шаги и так далее. Удобно? Удобно!

После такой убедительной экспликации весь спектакль, его художественный образ ярко вставали перед нашими глазами.

Одним из главных мейерхольдовских аттракционов в "Лесе" стал эпизод объяснения Петра с Аксюшей, известный под названием "сцены на гигантских шагах". Эти "шаги" давали, как говорил Всеволод Эмильевич, "динамический взлет", который помогал вскрыть все подспудное в лирической сцене, где бойкая и красивая Аксюша и влюбленный, но робеющий перед ней Петр ведут не столько высказываемый, сколько внутренний разговор друг с другом.

Мейерхольд доказывал, что внутренний огонь Петра и Аксюши, этих двух страстных натур, не позволил бы им в жизни сидеть и вяло выбрасывать какие-то оплевки и обрывки слов полуватными губами.

'... Твоя кокетливая Брандахлыстова нас всегда пугает, ее жеманство не имеет границ!..' - сказал шутливо Мейерхольд на

спектакле 'Смерть Тарелкина'

– Вы понимаете, - рассуждал он, - что это совершенно не к лицу ни современному зрителю слушать, ни современному актеру играть. Сегодняшний актер должен раскрыть буйную молодость этих горячих натур, зажатую тисками быта, обрядов, религии. Молодость, которая неудержимо стремится, рвется навстречу друг другу, вопреки нудному и вялому течению старой жизни. Мы с вами работать будем только так!
– закончил он, сладко затягиваясь папироской, которую никогда не стеснялся "подстрелить" у первого попавшегося собеседника. "Свои папиросы" он не держал, гордо говоря, что не курит.

– Если и курю, то только, когда работаю!

Работал же он много и всегда.

Все шло хорошо, пока Орлов репетировал без "шагов".

Но стоило ему только выйти на сцену и увидеть их, как он хватался за голову:

– Дорогой Всеволод, я тебя очень прошу (они были на ты), если тебе нужны качели, сделай обыкновенные, нормальные качели, знаешь, этакие на дощечке: раз - вверх, раз - вниз! Право, это тоже будет эффектно! Я сяду и буду качаться: раз-раз... Ну, прошу тебя, пойми - я не могу прыгать под потолок, у меня сердце заходится.

– Ну что ты, Митенька! Ведь это же очень легко!
– сказал Мейерхольд и взбежал на сцену.

Н. Охлопков играл Качалу, а я - Брандахлыстову. Мы импровизируем ('Смерть Тарелкина' А. Сухово-Кобылина в Театре имени Вс. Мейерхольда)

Вероятно, желая показать, как это легко, он бодро влез в лямку и... стоя на месте, проговорил текст, лишь приседая на тех словах, где надо прыгать:

– Нет, нет, Митенька, нет, ты не можешь себе представить,

что это будет за чудо, когда ты бросишь: "В Саратов..." - и прыгнешь! "В.Самару..." - и взнесешься ввысь... Ты не представляешь эффекта этого сочетания: твоего умения

говорить со взлетами под потолок, - убеждал он Орлова, быстро вылезая из лямки.

– Я все понимаю, дорогой Всеволод, но ты не думаешь, что, крикнув: "В Самару... в Саратов...", и прыгнув, я могу не вернуться оттуда?.. Я могу умереть там, под твоим потолком...
– умолял Орлов.

Тогда мы были вместе: Н. Охлопков (генерал), Б. Захава (коммерции советник) и я, Жаров (секретарь) Спектакль 'Учитель Бубус' А. Файко в Театре имени Вс. Мейерхольда

Но нет, Мейерхольд был неумолим! Он не изменил мизансцены, он не сделал качели вместо гигантских шагов. У него был свой замысел, и он пожертвовал Орловым ради режиссерской находки. Мейерхольду нужен был "летающий" Петр!

Орлов отказался от роли и ушел в Театр революции.

– Ну-ка, Ванечка, попрыгай на "шагах", - говорил Мейерхольд дублеру, и тот, вдев ногу в лямку и разбежавшись, лихо взлетает вверх.

Дублер не боялся гигантских шагов - это верно, но и взлет его, и сама лихость были какие-то наигранные, вымученные. К тому же щупленький, с мелкими чертами лица, он явно не монтировался в паре с Аксюшей - Райх, затмевавшей его одним своим видом.

Мейерхольд был огорчен.

'Даешь Европу!' М. Подгаецкого в Театре имени Вс. Мейерхольда. Роль конферансье давала мне возможность импровизировать текст на каждом спектакле

– Ну, кто же сыграет Петра?
– бросил он в зрительный зал.

Мы, наблюдавшие за репетицией из зала, помочь ему ничем не могли. И хотя многие из нас наверняка чувствовали себя "рожденными для роли Петра, сказать об этом при всех не решались: ведь надо было сразу брать "быка за рога".

"А... это... Нет, это рискованно", - если не все, то так думал я.

– Ну, кто же, кто?
– твердил мастер.

"Черт возьми!
– продолжал думать я.
– Может быть, рискнуть, ведь во фронтовом театре я же получил эту роль?"

Пока я так рассуждал, на сцену вышел помощник режиссера и сказал:

– Всеволод Эмильевич, здесь уже три дня добивается с вами встречи один актер. Он хочет с вами поговорить.

– О чем еще говорить? Видите - я занят, - раздраженно отмахнулся режиссер.
– Хотя, постойте... Актер, говоришь?