Жизнь в другую сторону. Сборник
Шрифт:
Звенит звонок, и из коридора высыпает народ. Шумно, весело. Теперь только успевай принимать и подавать верхнюю одежду. Подходит Шипулин, знакомый Стёпы, его товарищ по хоккейной секции. Он с интересом смотрит, как мы трудимся. Нет, даже так: его забавляет Стёпа в неловкой роли гардеробщика. Его в нём веселит буквально всё – то, как он берёт номерок, как идёт к вешалке, как снимает пальто, отдаёт его, а потом принимает и снова несёт… «Глядите, как Соболев работает!» – восклицает Шипулин. Стёпе и самому смешно, но он держится, неоправданно хмурясь, – такое внимание ему не очень приятно. Вряд ли кто-то на него смотрит. Однако дело совсем не в этом.
Образуется
Уже у него свалилось на пол чьё-то пальто, покатилась шапка, посыпались номерки – так бывает, когда задёргают с разных сторон. Уже Стёпа топчётся по этому пальто, подслеповато оглядываясь, а потом – никуда не глядя… Мне тоже особо некогда разглядывать, что там у него происходит, – я пока что успеваю. И вот пауза, и неожиданная развязка.
Устав от напряжения, не понимая, чего от него хотят, Стёпа вдруг становится безразличным; я бы сказал, странно безразличным и даже отрешённым. Наверное, так он защищался. Он наклоняется, поднимает это тёмное пальто с оторванным хлястиком и следами от своих подошв на нём. Он выносит его, чтобы отдать – но кому? Непонятно. Он выносит его как какое-то больное животное, завёрнутое в плотную тряпку, неизвестное науке и оттого неприятное, – брезгливо, на вытянутой руке. Шипулин ещё успевает весело прокричать: «Давай пошевеливайся!» и вдруг разом меняется в лице. Стёпа стоит у барьера и поводит рукой, предлагая животное пальто очереди. Помрачневший Шипулин расталкивает всех и выхватывает его у Стёпы. «Ну вы, ребята, и дежурите…» – цедит он сквозь зубы и быстро уходит. Стёпа не сразу понимает, в чём дело, а когда до него доходит, то начинает смеяться.
Шипулин недолго обижался, и вскоре они помирились, а я спросил у Стёпы, неужели он не видел, чьё пальто вынес? «Нет, – честно признался он. – Я тогда вообще ничего не видел в этой сутолоке. Да и откуда мне было знать, что это именно его пальто? Я вообще не замечал, в чём он ходит. Мы же на катке встречались, уже в хоккейной форме».
Вот таким беспечным был Стёпа раньше. И казалось, что таким он будет оставаться всегда. Во всяком случае, менее всего в нём ожидалась какая-то обострённость. С кем он боролся и за что – эти вопросы оставались без ответа. Не было у нас угольника с делениями, чтобы верно нас разметить и привести к общему знаменателю.
Он уже не просто говорил, а учил и даже обвинял. Создавалось впечатление, что он может всё предугадать и знает точную формулу, по которой следует жить – не только ему, но и всем. В его выступлениях, несмотря на кажущуюся уверенность, ощущались внутренние противоречия. Стёпа словно для чего-то созревал, ему не хватало воздуха. Непреклонно обособляясь, он выпадал из круга привычных связей и настоящего понимания. Всё это, конечно же, совершалось постепенно, не сразу, пока однажды не прорвалось.
Это произошло осенью, в середине октября, в ничем не выдающемся году привычных надежд и стабильных обещаний уже нового века. Месяц выдался ясным и сухим. Затянувшееся расставание с летом радовало солнечными бликами в окнах домов, сквозной синевой неба, бодрым холодком, ворохом опавших листьев и уходящими, а потому особенно острыми, немного грустными, запахами. Период равновесия, подведения итогов, существования между – и даже не поймёшь, между чем, – настолько хорошо и спокойно на душе, что самому себе представляешься как никогда правильным и достаточным без всяких оговорок.
И потому закономерна встреча: мы собираемся у Недорогиных. Пётр звонил и приглашал. С ним я виделся в начале лета, тогда же с Костей Барометровым, у Стёпы был в гостях ранней весной, а вот они не видели Соболевых и того больше.
По укоренившейся привычке я прихожу в гости один. У Петра новая просторная квартира, у Кости новая, хорошо оплачиваемая работа, только у меня всё по-старому, хотя нет, позже у меня обнаружится новый взгляд на происходящее.
Ждём Соболевых. И вот они появляются. У Стёпы новая кожаная куртка: светло-коричневая, с рыжинкой под осень, она пахнет аккуратной работой, качественными швами, скользко блестит, словно чем-то намазана, и скрипит при каждом движении. Кажется, что Стёпа наслаждается этим скрипом. Подходит к большому зеркалу, поднимает руку, проводит ладонью по короткому ёжику волос, опускает руку, тянет вниз молнию – будто показывает купленный товар. Удивительно, но с годами Стёпа нисколько не изменил своей любви к вещам. Он снимает куртку и смотрит на меня: ну как я, оценил? Я поощрительно улыбаюсь.
На Стёпе ярко-красная трикотажная рубашка с коротким рукавом – это поло у него тоже новое. Цвет лица под стать рубашке, различие в оттенках – в лице прячется влажная темнота, свидетельствуя о полученном загаре. В глазах появился какой-то лихорадочный блеск. Стёпа был наполнен внутренним ликованием и выглядел худее своего идеала, самого К., которого на днях показывали по телевизору, – у того вдруг оказалась дряблая, старческая шея, выглядел он далеко не образцово.
В Наташе новое – самое главное: она заметно поправилась, у неё круглое лицо, солидарное с полной луной. Загар не шёл ей на пользу, а старил и упрощал её до маленькой железнодорожной станции, где она вполне могла бы зазывно торговать крымскими яблоками перед составом, сделавшим остановку на три минуты.
Они вчера только вернулись с отдыха в Крыму. На стол ставится вино с этикеткой «Массандра». Наташа принимается рассказывать мне о Толике, – каком Толике? – том самом, который благоговейно внимал каждому Стёпиному слову, и перед которым за это в свою очередь едва не преклонялась сама Наташа: «Какой парень! Ты бы его видел… Какой парень!»
Её восклицания прерывает рассказ Стёпы об очередном необычном персонаже, – если верить его словам, человеке-легенде, живущем в одном с нами городе. Вся его необычность состояла в том, что ему было пятьдесят восемь лет и раз в год, на свой день рождения, он собирал у себя гостей, для чего специально снимал одну из комнатных дверей, клал на пол и накрывал на неё, как на стол, – такой вот радушный хозяин.
– Только на таких условиях к нему можно в гости попасть, – утверждал Стёпа.
– Вот ещё, – хмыкала Катя, жена Кости Барометрова. – Я что, например, должна на полу сидеть?
– Только так!
– Это же так неудобно. А если я не хочу?
– Тогда «до свидания»!
– И в чём же тут смысл? – не понимала Катя.
– В том-то и дело, что нет никакого смысла! – хохотал Стёпа. – Вот такая у него традиция! Если хотите, причуда…
– Может быть, он больной? – не отступалась она.