Жизнь в стеклах (сборник)
Шрифт:
Между маковым и конопляным полями, из которых поганые язычники получают бесовскую отраву, чтобы травить ей христианские народы, затерялся вход в подземный монастырь. Редко какой кочевник забредёт в эту дыру, но если и забредёт, то по причине темноты не разглядит в глубине древнюю святыню, а использует тёмный провал как отхожее место и удалится восвояси творить нечестивую жертву своим идолам.
Но если миновать пространство длиною в 17 метров и 30 сантиметров (я самолично измерил рулеткой), двигаясь ощупью во тьме, вдали можно разглядеть свет множества свечей, а под ногами – коврик, о который можно вытереть ботинки. Далее начинаются широкие каменные ступени, ведущие вниз и вниз, в священную бездну, где укрылась от развращённого мира катакомбная православная обитель. Я насчитал и измерил двадцать семь ступеней шириной 128–132 см. и длиной 153–161 см. Страшно подумать, какие великаны смирения ступали по этим невзрачным ступеням! Я прослезился и облобызал одну ступеньку, потрескавшуюся под их духовным весом. Тут меня и скрутил радикулит. Дело в том, что в Монголии было жарко, и я оставил шерстяное облачение в гостинице. А в катакомбах было холодно, и приступ радикулита застал меня врасплох. Так я сидел на четвереньках и ждал, впадший в руки к бесу немощи, как человек из Евангельской притчи, впадший в руки разбойников, когда какой-нибудь самарянин, проходя мимо, поможет мне подняться. Тут я разглядел фашистскую свастику, вырезанную на стене. Сердце моё сжалось от боли и ужаса. «Негодяи! – воскликнул я. – Даже в этом святом месте вы посмели изобразить сей нечестивый символ!» На мой крик снизу прибежал один из монахов, помог мне подняться и объяснил, что этой свастике почти две тысячи лет, и оставили её христиане, загнанные варварами в эту дыру и умирающие от голода. Я посочувствовал и сказал,
Когда мы спустились вниз, глазам моим предстал широкий двор, вырубленный в скале. Куры, индюки и бараны свободно паслись на нём, выковыривая из стен коренья, насекомых и червей. Казалось, солнечный свет не был нужен им совсем – так положительно влияло на них сие благодатное место. Но монах объяснил, что сейчас вечер, а днём их выгоняют пастись на маковое и конопляное поля, оттого и ведут они себя несколько странно. Тут один баран подбежал ко мне, посмотрел на меня весьма задорно, встал на задние ноги и слегка лягнул передним копытом в бок. Я согнулся пополам, но монах помог мне распрямиться. Баран всё ещё стоял передо мной, жуя жвачку, из его рта свисали хвосты дождевых червей. Мне показалось даже, что он мне подмигивает. «Брысь отсюда!» – прикрикнул на него монах, и баран унёсся в неизвестном направлении. «Играется!» – объяснил он мне и улыбнулся.
Тут я вспомнил о цели своего странствия, выхватил из кармана рулетку и бросился измерять размеры двора. Когда с этим делом было покончено, брат Александр (так звали монаха) помог мне разогнуться, я поднял глаза и увидел невдалеке великолепный собор, переливающийся всеми красками в свете факелов. Я попросил у монаха тряпочку, отёр с мантии бараний и птичий помёт, отряхнул клобук от сена и комбикорма и пошёл поклониться этой чудесной святыне, так неожиданно представшей моему взору.
В соборе шла служба. Я посчитал братию – отдельно схимников, отдельно монахов и иноков, отдельно послушников, и составил их список. В своём списке напротив священников я поставил крестик, а напротив игумена нарисовал большой восьмиконечный трёхмерный крест. Поскольку я не знал, кого как зовут, то сделал наброски лиц. Затем я огляделся вокруг, и моё сердце замерло от благоговения. Ужасно представить, какие монстры молитвы молились в этих древних стенах!
Я стал измерять размеры притвора и боковых алтарей, дабы благочестивый читатель моего повествования мог составить представление об этой намоленной обители. Чтобы братья не раздражались на то, что я отвлекаю их от молитвы, я последовательно облобызался со всеми и объяснил необходимость моих измерений. Я посчитал и записал все иконы (списки, таблицы и чертежи будут приведены в конце), церковную утварь, мебель и прочие вещи, а потом принялся за центральный алтарь – благо, к тому времени служба уже закончилась.
В два часа ночи я принялся осматривать и мерить келии, вырубленные прямо в скале. Невозможно вообразить, какие исполины аскезы подвизались в этих пещерах!
Братия почти не роптала: за последнее десятилетие она привыкла к нам, русским игуменам. Только один брат отказался пустить меня к себе, сославшись на молитву. Но я так долго орошал слезами порог его келии, умоляя его, как евангельская вдова неправедного судию, пустить меня к себе и кладя земные поклоны с немалым стуком, что брат не выдержал и открыл. Впоследствии оказалось, что это была келия настоятеля, а брат был не кем иным, как самим игуменом отцом Антонием.
Рано утром, так и не дождавшись Литургии, я попрощался с братией и покинул это неземное место, исполненное благодати. Вскоре я добрался до взятого мною напрокат автомобиля – джипа с открытым верхом, который я спрятал от угонщиков посреди гигантских маков. Машина сразу же завелась, и я уже подъезжал к городку, в котором остановился, когда прямо у меня над ухом раздалось торжествующее блеяние. Я резко затормозил, обернулся и увидел на заднем сидении давешнего барана. Он был вне себя от счастья. К его ошейнику была привязана записка: «Горячо полюбившийся игумен Л.! Братия монастыря св. Георгия приносит в дар вашему монастырю сие необыкновенное животное, соименитое святителю Василию Великому (можно звать просто Васькой), и берёт на себя все расходы по транспортировке. Умоляем вас принять этот дар и не отвергнуть нашего смирения!»
Увидев, что я прочитал записку, баран заблеял ещё радостней. Видно было, что путешествовать ему не впервой. Конечно, я не смог отказать братии, столь дружелюбно принимавшей меня у себя. Но поскольку по графику у меня было запланировано посещение ещё нескольких монастырей, пришлось подыскать Василию в городке хороший хлев со всеми удобствами.
Следующим я хотел посетить женский монастырь великомученицы Варвары.
Я полагаю, возлюбленные во Христе братья и сестры, что все вы не раз бывали в языческих храмах. Иногда полезно сравнить ощущения, чтобы убедиться в истинности православия. Вот я, к примеру, неоднократно посещал идольские капища многобожников, мечети нечестивых шиитов и суннитов, синагоги богомерзких сионистов и даже египетские пирамиды. Каким древним, концентрированным злом веет от этих мест ужаса и нечестия! А этот оскал разбинтованного фараона, умершего тысячелетия назад! Видя этот оскал, нельзя не вспомнить милостивого Господа Иисуса Христа, распятого на кресте за грехи наши. Поверьте мне, братья и сестры, ничто так сильно не стимулирует к памятованию о смерти и Иисусовой молитве, как идольские капища и эта зловонная мумия! Не зря ведь великие египетские подвижники, вроде Макария Великого, селились в этих гробницах и даже спали на одной постели с мумией. Проснёшься утром, увидишь этот оскал в пяти сантиметрах от своего лица и сразу вспомнишь о смерти… Нам же, грешным, приходится насильно заставлять себя думать о смерти, что гораздо сложнее, если не спишь с мумией.
Вот и на этот раз мне встретился на пути буддийский храм, и я не преминул своим долгом посетить его, чтобы сравнить ощущения. После завершения измерений я встал на колени и горячо помолился Богу, надеясь, что, как только я выйду, Господь сокрушит по моей молитве это нечестивое капище. Но, к несчастью, этому храму ещё не успели сделать крышу. Солнце стояло в зените, и не прошло и пятнадцати минут, как со мной случился солнечный удар. Беспрестанные посты и смирение тела сильно ослабили мой организм. Но, несмотря на многочисленные болезни – мигрени, язвы, гайморит, радикулит, плоскостопие, – я продолжаю свой тяжкий труд на пользу вам, мои дорогие соотечественники!
Очнулся я в каком-то тёмном месте и сразу увидел красную мантию ламы, который готовился совершить надо мной какой-то ритуал. В моём мозгу сразу вспыхнула мысль о Карфагене, приносившем в жертву Молоху собственных детей. И вот я лежу совершенно один в этой языческой стране, беспомощный, как карфагенский младенец, а идольский жрец подготавливает меня к жертвоприношению! Такое может даже самого сильного человека вывести из равновесия! И спас меня, как всегда, крест Господень. Я снял его с шеи и с отчаянным криком замахнулся на жреца – никакого другого предмета не было под рукой. Он, конечно, сразу убежал, а я бросился к своей машине и благополучно добрался до обители св. Варвары. Сёстры сказали мне, что, скорее всего, буддист оказывал мне первую помощь. Может, так оно и было. Но кто их разберёт, этих язычников?
Игуменья Екатерина принимала меня со всем радушием, на которое только была способна. Мне не пришлось делать замеры: на случай приезда русских игуменов в монастыре было заготовлено много соответствующих распечаток. После всенощной мы отправились к старице-затворнице, много лет не пускавшей к себе сестёр. Узнав, что приехал русский игумен, она милостиво согласилась принять меня у себя и дать наставления. Я так растрогался, что через несколько минут вышел из её келии, не в силах более выдерживать строгие и справедливые обличения в свой адрес. Затем мы приступили к осмотру нежилых келий (жилые обещали показать, когда сёстры будут на Литургии). Невозможно даже вообразить, какие чудовищные постницы постились в этих кельях! Просто дух захватывает! У меня даже случился приступ астмы, и сёстры целый месяц выхаживали меня в корпусе для болящих. Возможно, приступ случился из-за пыли, царившей в этих древних святых кельях, но я всё равно не жалею, что взглянул на эти памятники смиренномудрия.
Я люблю лечиться в женских монастырях. Свежий воздух, милые, сострадательные лица монашек, диетическое питание… К счастью, время моей болезни не совпало со временем больших постов, как уже бывало ранее.
Неподалёку от обители был заповедник, а при нём – зоопарк, куда я ходил прогуливаться в сопровождении игуменьи и других сестёр.
И вот до меня дошли дурные вести о моём родном монастыре. Я собрался с духом и написал поучительное письмо своим духовным чадам, которое и привожу здесь целиком:«Дети мои! Слышал я, вы живёте, как кошка с собакой! Слёзно молю вас, не грызитесь, как волки, имейте мир между собою! Где-то в Писании сказано: «не угрызай брата твоего, яко дикий вепрь». Обращаюсь к вам со скорбью и жалостью: только бараны бессловесные и другая тварь может задирать друг друга без зазрения совести. Человеку же это неприлично и стыдно! Вы уже взрослые монахи, при обетах и мантиях, а не новорожденные щенки, у которых зубки чешутся! Зачем вам рваться в бой, как петухи? Образумьтесь, посмотрите в зеркало! Вы – здоровые мужчины с длинными бородами, а не дикие козлы! Уже которое послание пишу я вам, но не слушаете вы своего духовного отца, словно жирафы тугодумные! Вот и Апостол говорит: «кто не имеет мир между собою, тот словно свинья в калу»! Сказано: «дети, любите друг друга», – а не «змеи, душите друг друга»! Даже мерзкие крокодилы не трогают своих соплеменников, но щадят, а набрасываются лишь на иноплеменных. Вы должны быть солидарны, как пчёлы или муравьи – всё тащить в родной монастырь. Вы же, как удавы, думаете, кого бы из братьев заглотить! Я прошу вас, одумайтесь! Не будьте упрямы, яко ослы! Хоть осёл – животное трудолюбивое, но глупое и упрямое до крайности. Уж не знаю, с кем ещё вас сравнить? Разве что со стервятниками! Словно хищные птицы с безобразным клювом, словно вороны, вы набрасываетесь на добычу! И кто – добыча? Брат ваш, соратник единоверный! Вы бежите, как страусы, от исповеди, и, как псы на помойку, собираетесь на чаепитие с мыслью кого-нибудь осудить! Что там псы, дикие шакалы вы, а не ангельский образ! Толстокожие бегемоты, которые сидят в своём болоте и придаются нечистоте! Черепахи в делании добродетелей и гепарды в раздражении и злобе! Вы, как рыбы безгласные, на молитве, и коршуны за трапезой! Прячетесь по углам, как пауки, от послушаний и жужжите за работой, точно мухи! Червь и вошь пред Богом, но павлин перед паломничающим женским полом, к тому же гордый, как индюк! Справедливо говорят в народе: «в тихом омуте черти водятся»! Наш монастырь и стал этим омутом за время моего отсутствия! Вот приеду с Монголии через месяц-другой, всех разнесу по полкам, словно комаров! Ваш духовный отец игумен Л.»
Может, вы подумаете, что я слишком строг по отношению к своим подопечным? Спешу вас уверить, возлюбленные во Христе братья и сестры, что сердце у меня доброе, а характер мягкий, христианский. Я с детства любил всяких зверушек и мечтал пасти бессловесное стадо. Вот теперь моё желание сбылось: у меня под началом восемнадцать братьев. Кроме того, я окормляю своими книгами весь русский народ, который, по большей части, тоже бессловесен.
Сёстры поставили меня на ноги, я наконец осмотрел жилые кельи и хозяйственные помещения и собрался уезжать. От подарков в виде различной скотины я категорически отказался, хотя и видел в глазах игуменьи страстное желание одарить меня каким-нибудь копытным. Лицам, развитым духовно, с первого взгляда бросается в глаза моя любовь к животным, хотя я и разговариваю со зверями вполголоса, стараясь скрыть свою слабость.
Я покинул монастырь в полном здравии и отличном расположении духа. Но, к несчастью, я сильно издержался на барана и не мог далее продолжать своё странствие. Моя братия не смогла сделать мне денежный перевод, потому что недавно закупила крупную партию форели к Рождественскому посту, истратив на неё все наличные средства, и даже взяла заём в соседнем монастыре.
Я пообещал Богу, что когда-нибудь непременно вернусь в сей благословенный край, чтобы закончить свою паломническую программу, и собрался возвращаться на Родину. К этому времени баран Василий так отъелся, что авиакомпании отказались его транспортировать, и нам пришлось ехать на поезде. В багажное отделение Василия также не взяли. Выход остался один: я одел его в мантию, выдал за брата и купил на него взрослый билет.
В одном купе с нами ехал чернокожий негр. Кто знает, что привело его в эту дикую страну и гнало ещё дальше на север? Оказалось, что он крещёный, неплохо говорит по-русски и всю жизнь мечтал стать монахом. Не теряя времени даром, я наставил его в монашеских добродетелях и постриг в рясофор на второй день пути. Я хотел удивить своих иноков: уезжал в странствие один, а вернулся с двумя братьями! Но на каком-то полустанке негр исчез вместе с одним из моих чемоданов. К несчастью, в этом чемодане оказалась большая часть моих заметок и самое ценное, что мне удалось добыть – эскиз кельи святой старицы-затворницы (я нарисовал его по памяти сразу, как только вышел от неё). При составлении моей брошюры пришлось довольствоваться оставшимися записями.
Пользуясь случаем, обращаюсь к тебе, чадо и брат мой чернокожий Серафим! Если ты не хочешь жить в монастыре под моим началом, иди в другой! Но верни мне мои записи и бельё с брендами известных кутюрье (остальные вещи можешь оставить себе)! Вспомни обеты, данные Богу при постриге, и покайся за своё беззаконие!
На сей просительной ноте я, Игумен Л., настоятель монастыря св. Лаврентия в богоспасаемом N-ске, завершаю своё повествование и желаю остаться неизвестным по великому смирению своему, как сказано в Писании: «возлюбите нищету духовную, и воздастся вам и в сем веке, и в будущем!» Аминь.Мир рушится
Мир рушится. Мы терпим огромные потери. Я – главнокомандующий восточной линией фронта. На нас пришёлся основной удар.
Мир рушится. Под моим началом всё меньше бойцов: некоторые, вероятно, сдались неприятелю и проданы в рабство, другие болтаются на телеграфных столбах. Иногда они приходят в себя, хватаются за столб и начинают бессмысленно карабкаться по нему вверх, потом снова безжизненно повисают на своих верёвках. Ужасное зрелище!
Но ещё страшнее те, кого присылают в цинковых гробах. Они тоже живы, но парализованы. В глазах их застыл неописуемый ужас, как будто они столкнулись с самыми глубинами неизвестного, и оно вытянуло из них всю жизненную силу.
Все разведчики бесследно исчезают. Никто не может сказать, как выглядит враг, даже те, кто непосредственно участвовал в бою. Тех, кто ещё может говорить (а их немного), при воспоминании о сражении сковывает страх и они теряют дар речи. Невозможно выработать никакую стратегию защиты, чтобы сохранить хотя бы то, что осталось. Мир рушится.
Враг наступает медленно, но неотступно. Мы теряем оплот за оплотом, никто не может сказать, что по другую сторону линии фронта. Территория государства уменьшилась вдвое. Неизвестно, где будет нанесён следующий удар.
Бойцы отказываются сражаться и требуют перемирия, но перемирие заключать не с кем. Враг не выдвигает никаких требований, он просто уничтожает нашу страну.
Вероломное нападение с востока ослабило нашу экономику. Никакие ценности сохранить не удаётся, речь идёт только о выживании. Пока у нас ещё остаётся небольшой шанс на спасение, но надежда тает на глазах. Перед лицом неизвестного врага все соседние государства отказались нам помогать, хотя мы предлагали любые условия. Они не стали присылать помощь и закрыли свои границы. Отступать теперь некуда.
Враг использует неизвестное химическое оружие. В воздухе стоит специфический запах, похожий на запах кошачьей мочи. Ум отказывается работать из-за этого запаха.
Все радиоволны захвачены неприятелем. Он транслирует странные передачи, которые отрицательно влияют на психику бойцов, наводят на них отчаяние, меланхолию и страх. Гигантские динамики оживают несколько раз в день, и нет никакой возможности отбить у врага оборудование, передачи слышно даже под землёй. В остальное время из динамиков раздаётся ужасающее загробное пение. Вещание идёт на странном языке, сильно похожем на наш, гипнотическим голосом, отрицательно влияющим на мышление. По всей видимости, в трансляциях содержится подсознательный призыв к самоубийству.
Стало невозможно действовать привычным образом, враг проник в самое сердце нашей страны. Надо из кожи вон лезть, чтобы сохранить то, что имеем. Бойцы отощали от голода и постоянного страха.
Враг намеренно не уничтожает наших бойцов, а только нейтрализует, хотя у всех сложилось мнение, что он может уничтожить нашу страну в самое короткое время; отсюда мысль о рабстве.
Мир рушится. Повсюду чувствуется дыхание приближающейся смерти, живые завидуют мёртвым. В маленький промежуток времени наша страна из счастливой процветающей державы превратилась в обитель страха, в склеп. И все без тени сомнения знают, что будут похоронены в этом склепе навеки.
Дети не рождаются, а только в них мы могли бы видеть надежду на спасение. Нас становится всё меньше, мы заживо похоронены.
Бойцы пытаются развлекаться, как раньше, но тоска и страх, растворённые в воздухе, лишили нас самого главного – чувства успокоенности и благополучия. Теперь привычные вещи (такие как приём пищи, выпивка, секс, разговоры, анекдоты) перестали приносить бойцам удовольствие, они делают всё это скорее по инерции, чтобы отвлечься хоть на время от царящего вокруг ужаса.
В Центральном Штабе Обороны паника и неразбериха. Все боятся принимать на себя ответственность, приказы не поступают. Всё, что мы ни делаем, неприятель использует против нас. Снаряды, которые мы посылаем в сторону вражеских позиций, разворачиваются на 180 градусов и летят в нас.
Системы сообщения нарушены, мы оторваны от мира. Дома горят, семьи рушатся, имущество исчезает. Бойцы сходят с ума. Многие начали видеть стену тумана. Никто не знает, чт'o это за стена, но все говорят, что за ней только ужас и мрак.